Неточные совпадения
— И так это меня обидело, —
продолжала она, всхлипывая, — уж и не знаю как!"За что же, мол, ты бога-то обидел?" — говорю я ему. А он не
то чтобы что, плюнул мне прямо в глаза:"Утрись, говорит, может, будешь видеть", — и был таков.
Если глуповцы с твердостию переносили бедствия самые ужасные, если они и после
того продолжали жить,
то они обязаны были этим только
тому, что вообще всякое бедствие представлялось им чем-то совершенно от них не зависящим, а потому и неотвратимым.
Дело в
том, что она
продолжала сидеть в клетке на площади, и глуповцам в сладость было, в часы досуга, приходить дразнить ее, так как она остервенялась при этом неслыханно, в особенности же когда к ее телу прикасались концами раскаленных железных прутьев.
— И будучи я приведен от
тех его слов в соблазн, —
продолжал Карапузов, — кротким манером сказал ему:"Как же, мол, это так, ваше благородие? ужели, мол, что человек, что скотина — все едино? и за что, мол, вы так нас порочите, что и места другого, кроме как у чертовой матери, для нас не нашли?
Но когда дошли до
того, что ободрали на лепешки кору с последней сосны, когда не стало ни жен, ни дев и нечем было «людской завод»
продолжать, тогда головотяпы первые взялись за ум.
Между
тем колокол
продолжал в урочное время призывать к молитве, и число верных с каждым днем увеличивалось.
И за всем
тем продолжали считать себя самым мудрым народом в мире.
…Неожиданное усекновение головы майора Прыща не оказало почти никакого влияния на благополучие обывателей. Некоторое время, за оскудением градоначальников, городом управляли квартальные; но так как либерализм еще
продолжал давать тон жизни,
то и они не бросались на жителей, но учтиво прогуливались по базару и умильно рассматривали, который кусок пожирнее. Но даже и эти скромные походы не всегда сопровождались для них удачею, потому что обыватели настолько осмелились, что охотно дарили только требухой.
— И будете вы платить мне дани многие, —
продолжал князь, — у кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши, а ярку себе оставь; у кого грош случится,
тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне, а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну — и вы идите! А до прочего вам ни до чего дела нет!
— И на
то у меня свидетели есть, —
продолжал Фердыщенко таким тоном, который не дозволял усомниться, что он подлинно знает, что говорит.
— Я — твое внутреннее слово! я послана объявить тебе свет Фавора, [Фаво́р — по евангельскому преданию, священная гора.] которого ты ищешь, сам
того не зная! —
продолжала между
тем незнакомка, — но не спрашивай, кто меня послал, потому что я и сама объявить о сем не умею!
Время между
тем продолжало тянуться с безнадежною вялостью: обедали-обедали, пили-пили, а солнце все высоко стоит. Начали спать. Спали-спали, весь хмель переспали, наконец начали вставать.
Но если и затем толпа будет
продолжать упорствовать,
то надлежит: набежав с размаху, вырвать из оной одного или двух человек, под наименованием зачинщиков, и, отступя от бунтовщиков на некоторое расстояние, немедля распорядиться.
— И с чего тебе, паскуде, такое смехотворное дело в голову взбрело? и кто тебя, паскуду,
тому делу научил? —
продолжала допрашивать Лядоховская, не обращая внимания на Амалькин ответ.
Уже один
тот факт, что, несмотря на смертный бой, глуповцы все-таки
продолжают жить, достаточно свидетельствует в пользу их устойчивости и заслуживает серьезного внимания со стороны историка.
— Нет, я не
та, которую ты во мне подозреваешь, —
продолжала между
тем таинственная незнакомка, как бы угадав его мысли, — я не Аксиньюшка, ибо недостойна облобызать даже прах ее ног. Я просто такая же грешница, как и ты!
Впрочем, для нас это вопрос второстепенный; важно же
то, что глуповцы и во времена Иванова
продолжали быть благополучными и что, следовательно, изъян, которым он обладал, послужил обывателям не во вред, а на пользу.
— Ежели есть на свете клеветники, тати, [Тать — вор.] злодеи и душегубцы (о чем и в указах неотступно публикуется), —
продолжал градоначальник, —
то с чего же тебе, Ионке, на ум взбрело, чтоб им не быть? и кто тебе такую власть дал, чтобы всех сих людей от природных их званий отставить и зауряд с добродетельными людьми в некоторое смеха достойное место, тобою «раем» продерзостно именуемое, включить?
— Я не буду судиться. Я никогда не зарежу, и мне этого нe нужно. Ну уж! —
продолжал он, опять перескакивая к совершенно нейдущему к делу, — наши земские учреждения и всё это — похоже на березки, которые мы натыкали, как в Троицын день, для
того чтобы было похоже на лес, который сам вырос в Европе, и не могу я от души поливать и верить в эти березки!
— Куда ж торопиться? Посидим. Как ты измок однако! Хоть не ловится, но хорошо. Всякая охота
тем хороша, что имеешь дело с природой. Ну, что зa прелесть эта стальная вода! — сказал он. — Эти берега луговые, —
продолжал он, — всегда напоминают мне загадку, — знаешь? Трава говорит воде: а мы пошатаемся, пошатаемся.
— Ах, какой вздор! —
продолжала Анна, не видя мужа. — Да дайте мне ее, девочку, дайте! Он еще не приехал. Вы оттого говорите, что не простит, что вы не знаете его. Никто не знал. Одна я, и
то мне тяжело стало. Его глаза, надо знать, у Сережи точно такие же, и я их видеть не могу от этого. Дали ли Сереже обедать? Ведь я знаю, все забудут. Он бы не забыл. Надо Сережу перевести в угольную и Mariette попросить с ним лечь.
Но он не сделал ни
того, ни другого, а
продолжал жить, мыслить и чувствовать и даже в это самое время женился и испытал много радостей и был счастлив, когда не думал о значении своей жизни.
Портрет Анны, одно и
то же и писанное с натуры им и Михайловым, должно бы было показать Вронскому разницу, которая была между ним и Михайловым; но он не видал ее. Он только после Михайлова перестал писать свой портрет Анны, решив, что это теперь было излишне. Картину же свою из средневековой жизни он
продолжал. И он сам, и Голенищев, и в особенности Анна находили, что она была очень хороша, потому что была гораздо более похожа на знаменитые картины, чем картина Михайлова.
—
То есть вы хотите сказать, что грех мешает ему? — сказала Лидия Ивановна. — Но это ложное мнение. Греха нет для верующих, грех уже искуплен. Pardon, — прибавила она, глядя на опять вошедшего с другой запиской лакея. Она прочла и на словах ответила: «завтра у Великой Княгини, скажите». — Для верующего нет греха, —
продолжала она разговор.
— Очень рад, — сказал он холодно, — по понедельникам мы принимаем. — Затем, отпустив совсем Вронского, он сказал жене: — и как хорошо, что у меня именно было полчаса времени, чтобы встретить тебя и что я мог показать тебе свою нежность, —
продолжал он
тем же шуточным тоном.
— О! как хорошо ваше время, —
продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, в роде
того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает всё в блаженное
то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь всё уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная…. Кто не прошел через это?
— Я не высказываю своего мнения о
том и другом образовании, — с улыбкой снисхождения, как к ребенку, сказал Сергей Иванович, подставляя свой стакан, — я только говорю, что обе стороны имеют сильные доводы, —
продолжал он, обращаясь к Алексею Александровичу. — Я классик по образованию, но в споре этом я лично не могу найти своего места. Я не вижу ясных доводов, почему классическим наукам дано преимущество пред реальными.
— О, нет! — как будто с трудом понимая, — сказал Вронский. — Если вам всё равно,
то будемте ходить. В вагонах такая духота. Письмо? Нет, благодарю вас; для
того чтоб умереть, не нужно рекомендаций. Нешто к Туркам… — сказал он, улыбнувшись одним ртом. Глаза
продолжали иметь сердито-страдающее выражение.
— Он не стоит
того, чтобы ты страдала из-за него, —
продолжала Дарья Александровна, прямо приступая к делу.
— Здесь Христос невидимо предстоит, принимая вашу исповедь, — сказал он, указывая на Распятие. — Веруете ли вы во всё
то, чему учит нас Святая Апостольская Церковь? —
продолжал священник, отворачивая глаза от лица Левина и складывая руки под эпитрахиль.
— Да, славный, — ответил Левин,
продолжая думать о предмете только что бывшего разговора. Ему казалось, что он, насколько умел, ясно высказал свои мысли и чувства, а между
тем оба они, люди неглупые и искренние, в один голос сказали, что он утешается софизмами. Это смущало его.
Мадам Шталь узнала впоследствии, что Варенька была не ее дочь, но
продолжала ее воспитывать,
тем более что очень скоро после этого родных у Вареньки никого не осталось.
Каренины, муж и жена,
продолжали жить в одном доме, встречались каждый день, но были совершенно чужды друг другу. Алексей Александрович за правило поставил каждый день видеть жену, для
того чтобы прислуга не имела права делать предположения, но избегал обедов дома. Вронский никогда не бывал в доме Алексея Александровича, но Анна видала его вне дома, и муж знал это.
Только один больной не выражал этого чувства, а, напротив, сердился за
то, что не привезли доктора, и
продолжал принимать лекарство и говорил о жизни.
Несчастие, почти умопомешательство, видно было в этом подвижном, довольно красивом лице в
то время, как он, не замечая даже выхода Анны,
продолжал торопливо и горячо высказывать свои мысли.
— Но я повторяю: это совершившийся факт. Потом ты имела, скажем, несчастие полюбить не своего мужа. Это несчастие; но это тоже совершившийся факт. И муж твой признал и простил это. — Он останавливался после каждой фразы, ожидая ее возражения, но она ничего не отвечала. — Это так. Теперь вопрос в
том: можешь ли ты
продолжать жить с своим мужем? Желаешь ли ты этого? Желает ли он этого?
Левин
продолжал находиться всё в
том же состоянии сумасшествия, в котором ему казалось, что он и его счастье составляют главную и единственную цель всего существующего и что думать и заботиться теперь ему ни о чем не нужно, что всё делается и сделается для него другими.
— Я разбит, я убит, я не человек более! — сказал Алексей Александрович, выпуская ее руку, но
продолжая глядеть в ее наполненные слезами глаза. — Положение мое
тем ужасно, что я не нахожу нигде, в самом себе не нахожу точки опоры.
«Разве не
то же самое делаем мы, делал я, разумом отыскивая значение сил природы и смысл жизни человека?»
продолжал он думать.
— Так как все пальцы вышли, он их все разогнул и
продолжал: — Это взгляд теоретический, но я полагаю, что вы сделали мне честь обратиться ко мне для
того, чтоб узнать практическое приложение.
Но вчера были особенные причины, — с значительною улыбкой
продолжал Степан Аркадьич, совершенно забывая
то искреннее сочувствие, которое он вчера испытывал к своему приятелю, и теперь испытывая такое же, только к Вронскому.
— Не потеря
того, чего нет теперь, не это, —
продолжал Алексей Александрович. — Я не жалею. Но я не могу не стыдиться пред людьми за
то положение, в котором нахожусь. Это дурно, но я не могу, я не могу.
С
той минуты, хотя и не отдавая себе в
том отчета и
продолжая жить по-прежнему, Левин не переставал чувствовать этот страх за свое незнание.
— Итак, я
продолжаю, — сказал он, очнувшись. — Главное же
то, что работая, необходимо иметь убеждение, что делаемое не умрет со мною, что у меня будут наследники, — а этого у меня нет. Представьте себе положение человека, который знает вперед, что дети его и любимой им женщины не будут его, а чьи-то, кого-то
того, кто их ненавидит и знать не хочет. Ведь это ужасно!
— Да, —
продолжала Анна. — Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует ко мне. Я испортила… я была причиной
того, что бал этот был для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, — сказала она, тонким голосом протянув слово «немножко».
Анна
продолжала итти по знакомой лестнице, не понимая
того, что говорил старик.
Вся жизнь ее, все желания, надежды были сосредоточены на одном этом непонятном еще для нее человеке, с которым связывало ее какое-то еще более непонятное, чем сам человек,
то сближающее,
то отталкивающее чувство, а вместе с
тем она
продолжала жить в условиях прежней жизни.
«Избавиться от
того, что беспокоит», повторяла Анна. И, взглянув на краснощекого мужа и худую жену, она поняла, что болезненная жена считает себя непонятою женщиной, и муж обманывает ее и поддерживает в ней это мнение о себе. Анна как будто видела их историю и все закоулки их души, перенеся свет на них. Но интересного тут ничего не было, и она
продолжала свою мысль.
— Не имеем данных, — подтвердил профессор и
продолжал свои доводы. — Нет, — говорил он, — я указываю на
то, что если, как прямо говорит Припасов, ощущение и имеет своим основанием впечатление,
то мы должны строго различать эти два понятия.
— И я не один, —
продолжал Левин, — я сошлюсь на всех хозяев, ведущих рационально дело; все, зa редкими исключениями, ведут дело в убыток. Ну, вы скажите, что̀ ваше хозяйство — выгодно? — сказал Левин, и тотчас же во взгляде Свияжского Левин заметил
то мимолетное выражение испуга, которое он замечал, когда хотел проникнуть далее приемных комнат ума Свияжского.