Неточные совпадения
Долго раздумывал он, кому из двух кандидатов отдать преимущество: орловцу ли — на том основании, что «
Орел да Кромы — первые воры», — или шуянину — на том основании, что он «в Питере бывал, на
полу сыпал и тут не упал», но наконец предпочел орловца, потому что он принадлежал к древнему роду «Проломленных Голов».
Как
орлы, озирали они вокруг себя очами все
поле и чернеющую вдали судьбу свою.
Палашами и копьями копали могилы; шапками,
полами выносили землю; сложили честно козацкие тела и засыпали их свежею землею, чтобы не досталось во́ронам и хищным
орлам выклевывать им очи.
«Ты как на этой высоте?»
Спросил
Орёл: «и те,
Которые
полёт отважнейший имеют,
Не все сюда пускаться смеют...
Дней за пять до приезда наследника в
Орлов городничий писал Тюфяеву, что вдова, у которой
пол сломали, шумит и что купец такой-то, богатый и знаемый в городе человек, похваляется, что все наследнику скажет.
Будет же, моя дорогая рыбка, будет и у меня свадьба: только и дьяков не будет на той свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое
поле будет моя хата; сизая туча — моя крыша;
орел выклюет мои карие очи; вымоют дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их.
Но кроме врагов, бегающих по земле и отыскивающих чутьем свою добычу, такие же враги их летают и по воздуху:
орлы, беркуты, большие ястреба готовы напасть на зайца, как скоро почему-нибудь он бывает принужден оставить днем свое потаенное убежище, свое логово; если же это логово выбрано неудачно, не довольно закрыто травой или степным кустарником (разумеется, в чистых
полях), то непременно и там увидит его зоркий до невероятности черный беркут (степной
орел), огромнейший и сильнейший из всех хищных птиц, похожий на копну сена, почерневшую от дождя, когда сидит на стогу или на сурчине, — увидит и, зашумев как буря, упадет на бедного зайца внезапно из облаков, унесет в длинных и острых когтях на далекое расстояние и, опустясь на удобном месте, съест почти всего, с шерстью и мелкими костями.
Его ливрея до
полу и пышная пелерина — обе из пламенно-алого тяжелого сукна — были обшиты по бортам золотыми галунами, застегнуты на золотые пуговицы и затканы рядами черных двуглавых
орлов.
Воздух был благораствореннейший; освещение теплое; с
полей несся легкий парок; в воздухе пахло орешиной. Туберозов, сидя в своей кибитке, чувствовал себя так хорошо, как не чувствовал давно, давно. Он все глубоко вздыхал и радовался, что может так глубоко вздыхать. Словно
орлу обновились крылья!
Розги подхватили и унесли. На окровавленный
пол бросили опилок.
Орлов, застегиваясь, помутившимися глазами кого-то искал в толпе. Взгляд его упал на майора. Полузастегнув шинель,
Орлов бросился перед ним на колени, обнял его ноги и зарыдал...
Тот Боян, исполнен дивных сил,
Приступая к вещему напеву,
Серым волком по
полю кружил,
Как
орел, под облаком парил,
Растекался мыслию по древу.
Вдруг в передней раздался звонок. У меня екнуло сердце. Уж не
Орлов ли это, которому пожаловался на меня Кукушкин? Как мы с ним встретимся? Я пошел отворять. Это была
Поля. Она вошла, стряхнула в передней со своего бурнуса снег и, не сказав мне ни слова, отправилась к себе. Когда я вернулся в гостиную, Зинаида Федоровна, бледная, как мертвец, стояла среди комнаты и большими глазами смотрела мне навстречу.
Я вышел из кабинета и не знаю, какой ответ получил
Орлов. Как бы то ни было,
Поля осталась у нас. После этого Зинаида Федоровна ни за чем уже не обращалась к ней и, видимо, старалась обходиться без ее услуг; когда
Поля подавала ей что-нибудь или даже только проходила мимо, звеня своим браслетом и треща юбками, то она вздрагивала.
Хуже всего, что
Орлов необдуманно посвятил в тайну своего обмана также и
Полю, приказав ей принести сорочки на Сергиевскую. После этого она со злорадством и с непостижимою для меня ненавистью смотрела на Зинаиду Федоровну и не переставала у себя в комнате и в передней фыркать от удовольствия.
На другой же день по приезде в Петербург я отправился к Орлову. Отворил мне толстый старик с рыжими бакенами и без усов, по-видимому немец.
Поля, убиравшая в гостиной, не узнала меня, но зато
Орлов узнал тотчас же.
Россия, под самодержавным правлением потомков великого Петра, возрастала в силе и могуществе; южный ветер лелеял русских
орлов на берегах Дуная; наши волжские песни раздавались в древней Скандинавии; среди цветущих
полей Италии и на вершинах Сент-Готарда сверкали русские штыки: мы пожинали лавры в странах иноплеменных; но более столетия ни один вооруженный враг не смел переступить за границу нашего отечества.
В моем желанье тайный гнев я чую,
Мой замысел безжалостен и зол,
На власть ее теперь я негодую,
Как негодует раненый
орел,
Когда
полет влачить он должен низко,
И не решу, что мне волнует кровь:
Любовь ли здесь так к ненависти близко
Иль ненависть похожа на любовь?
Не только в тени древних отдаленных времен, не только среди песчаных морей Африки, на
полях Маратонских, под
орлами державного Рима, видим таких избранных и великих смертных!
Благодетельная натура спешит наделить новорожденного всем необходимым для мирского странствия: разум его летит
орлом в начале жизненного пространства; но там, где предметом нашего любопытства становится уже не истинная нужда, но только суемудрие, там
полет обращается в пешеходство и шаги делаются час от часу труднее.
У них вошло в привычку пить чай вместе. На другое утро, после разговора в
поле,
Орлов явился в комнату жены чем-то сконфуженный и хмурый.
Иди на смертный бой! Ты сила, и я,
Орлов, сила, — ну, кто кого? Придушил бы я её и сам бы лёг… Крест надо мной в
поле и надпись: «Григорий Андреев
Орлов… Освободил Россию от холеры». Больше ничего не надо…
Езды по улице, находящейся на окраине
Орла, было совсем мало, и только изредка шажком проезжал пригородный мужик; телега подпрыгивала в глубоких колеях, еще полных жидкой грязи, и все части ее стучали деревянным стуком, напоминающим лето и простор
полей.
Верно ты не знаешь, чего нам стоит ученье, сколько побоев перенес я прежде, чем стать скрибой. Учитель каждый день говорил мне: «Вот тебе сто ударов. Ты для меня осел, которого бьют. Ты — неразумный негр, который попался в плен. Как
орла заставляют садиться на гнездо, как кобчика приучают летать, так я делаю из тебя человека, а ты меня благодари!» При каждом слове он ударял меня палкой; а бывали дни, когда меня клали на
пол и колотили камышевыми прутьями без счета, точно хотели превратить в телятину.
Случайно я поднял глаза к небу и увидел двух
орлов: они плавно описывали большие круги, поднимаясь все выше и выше, пока не превратились в маленькие точки. Трудно допустить, чтобы они совершали такие заоблачные
полеты в поисках корма, трудно допустить, чтобы оттуда они могли разглядеть добычу на земле. По-видимому, такие
полеты являются их органической потребностью.
Золотом отливало его желтое
поле и как-то особенно ярко и знаменательно выделялся изображенный на нем двуглавый
орел.
Это разъяснялось так, что у его матери была несносная болезнь, которую она, со слов каких-то врачей, называла «азиятик»; болезнь эта происходила от каких-то происков злого духа. Бедная женщина долго мучилась и долго лечилась, но «азиятик» не проходил. Тогда она дала обет балыкинской божией матери (в
Орле), что если только «азиятик» пройдет и после исцеления родится дитя мужеского
пола, то «вдаст его в услужение святому мужу, в меру возраста Христова», то есть до тридцати трех лет.
Суворов, как мы знаем, не любил придворные сферы. Самолюбивый до крайности, он рисковал затеряться между блестящими «екатерининскими
орлами», а потому был в своей среде лишь на
полях битв, где ему уже и в описываемое нами время не было равных.
Хвала, наш Вихорь-атаман;
Вождь невредимых, Платов!
Твой очарованный аркан
Гроза для супостатов.
Орлом шумишь по облакам,
По
полю волком рыщешь,
Летаешь страхом в тыл врагам,
Бедой им в уши свищешь;
Они лишь к лесу — ожил лес,
Деревья сыплют стрелы;
Они лишь к мосту — мост исчез;
Лишь к селам — пышут селы.
Хвала, наш Нестор-Бенингсон!
И вождь и муж совета,
Блюдёт врагов не дремля он,
Как змей
орёл с
полёта.
Хвала, наш Остерман-герой,
В час битвы ратник смелый!
И Тормасов, летящий в бой.
Как юноша весёлый!
И Багговут, среди громов,
Средь копий безмятежный!
И Дохтуров, гроза врагов,
К победе вождь надежный!