Неточные совпадения
И еще был один совсем
молодой человек, который, как ей шутя сказал муж, находил, что она красивее всех
сестер.
Ну уж мне, старухе, давно бы пора сложить старые кости на покой; а то вот до чего довелось дожить: старого барина — вашего дедушку, вечная память, князя Николая Михайловича, двух братьев,
сестру Аннушку, всех схоронила, и все
моложе меня были, мой батюшка, а вот теперь, видно, за грехи мои, и ее пришлось пережить.
И, схватив за руку Дунечку так, что чуть не вывернул ей руки, он пригнул ее посмотреть на то, что «вот уж он и очнулся». И мать и
сестра смотрели на Разумихина как на провидение, с умилением и благодарностью; они уже слышали от Настасьи, чем был для их Роди, во все время болезни, этот «расторопный
молодой человек», как назвала его, в тот же вечер, в интимном разговоре с Дуней, сама Пульхерия Александровна Раскольникова.
Он прижал ее руку к груди и чувствовал, как у него бьется сердце, чуя близость… чего? наивного, милого ребенка, доброй
сестры или…
молодой, расцветшей красоты? Он боялся, станет ли его на то, чтоб наблюдать ее, как артисту, а не отдаться, по обыкновению, легкому впечатлению?
Андрей Макарович, — начал мямлить
молодой человек, подходя ко мне с необыкновенно развязным видом и захватив мою руку, которую я не в состоянии был отнять, — во всем виноват мой Степан; он так глупо тогда доложил, что я принял вас за другого — это в Москве, — пояснил он
сестре, — потом я стремился к вам изо всей силы, чтоб разыскать и разъяснить, но заболел, вот спросите ее…
В первый раз
молодой Версилов приезжал с
сестрой, с Анной Андреевной, когда я был болен; про это я слишком хорошо помнил, равно и то, что Анна Андреевна уже закинула мне вчера удивительное словечко, что, может быть, старый князь остановится на моей квартире… но все это было так сбито и так уродливо, что я почти ничего не мог на этот счет придумать.
Верочка относилась к
сестре как-то безучастно, что было совсем уж неестественно для такой
молодой девушки.
Она, изволите видеть, вздумала окончательно развить, довоспитать такую, как она выражалась, богатую природу и, вероятно, уходила бы ее, наконец, совершенно, если бы, во-первых, недели через две не разочаровалась «вполне» насчет приятельницы своего брата, а во-вторых, если бы не влюбилась в
молодого проезжего студента, с которым тотчас же вступила в деятельную и жаркую переписку; в посланиях своих она, как водится, благословляла его на святую и прекрасную жизнь, приносила «всю себя» в жертву, требовала одного имени
сестры, вдавалась в описания природы, упоминала о Гете, Шиллере, Беттине и немецкой философии — и довела наконец бедного юношу до мрачного отчаяния.
У одного из ее приятелей, хорошего и смирного
молодого человека, была
сестра, старая девица лет тридцати восьми с половиной, существо добрейшее, но исковерканное, натянутое и восторженное.
Мы вошли в рабочие комнаты, и девушки, занимавшиеся в них, тоже показались мне одеты как дочери,
сестры,
молодые жены этих чиновников: на одних были шелковые платья, из простеньких шелковых материй, на других барежевые, кисейные.
Поместья были, однако ж, не очень велики, всего душ тысячи две с половиною, а детей на деревенском досуге явилось много, человек 8; наш Рахметов был предпоследний,
моложе его была одна
сестра; потому наш Рахметов был уже человек не с богатым наследством: он получил около 400 душ да 7 000 десятин земли.
Компания имела человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые женщины, с десяток детей, матери,
сестры и братья швей, три
молодые человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек пять других
молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов.
Молодая девушка вздрогнула, побледнела, крепко, не по своим силам, сжала мне руку и повторила, отворачиваясь, чтобы скрыть слезы: «Александр, не забывай же
сестры».
Глядя на какой-нибудь невзрачный, старинной архитектуры дом в узком, темном переулке, трудно представить себе, сколько в продолжение ста лет сошло по стоптанным каменным ступенькам его лестницы
молодых парней с котомкой за плечами, с всевозможными сувенирами из волос и сорванных цветов в котомке, благословляемых на путь слезами матери и
сестер… и пошли в мир, оставленные на одни свои силы, и сделались известными мужами науки, знаменитыми докторами, натуралистами, литераторами.
Отсутствие Григория Григорьевича заметно было во всем. Хозяйка сделалась словоохотнее и открывала сама, без просьбы, множество секретов насчет делания пастилы и сушения груш. Даже барышни стали говорить; но белокурая, которая казалась
моложе шестью годами своей
сестры и которой по виду было около двадцати пяти лет, была молчаливее.
Я опять в первый раз услыхал, что я — «воспитанный
молодой человек», притом «из губернии», и это для меня была приятная новость. В это время послышалось звяканье бубенчиков. По мосту и затем мимо нас проехала небольшая тележка, запряженная круглой лошадкой; в тележке сидели обе
сестры Линдгорст, а на козлах, рядом с долговязым кучером, — их маленький брат. Младшая обернулась в нашу сторону и приветливо раскланялась. Старшая опять надменно кивнула головой…
Молодой Колобов понравился всем в Суслоне: и учен, и прост, и ловок. Зато
молодая не пришлась по вкусу, начиная с
сестры Анны. Очень уж модная и на все фыркает.
Зятья оглядели друг друга и расцеловались.
Молодая не выходила из экипажа, сладко потягиваясь. Она ужасно хотела спать. Когда вышла хозяйка, она с ленивою улыбкой, наконец, вылезла из тарантаса.
Сестры тоже расцеловались.
Вообще в новом доме всем жилось хорошо, хотя и было тесновато. Две комнаты занимали
молодые, в одной жили Емельян и Симон, в четвертой — Михей Зотыч, а пятая носила громкое название конторы, и пока в ней поселился Вахрушка. Стряпка Матрена поступила к
молодым, что послужило предметом серьезной ссоры между
сестрами.
И без твоей шутки больно было расставаться одному с дряхлым отцом, другому с малолетными
сестрами, третьему с
молодою женою.
Жена и
сестра Пузатова только тем и живут, что обманывают его и потихоньку гуляют с
молодыми людьми, отпросившись в церковь.
Но дом Марьи Дмитриевны не поступил в чужие руки, не вышел из ее рода, гнездо не разорилось: Леночка, превратившаяся в стройную, красивую девушку, и ее жених — белокурый гусарский офицер, сын Марьи Дмитриевны, только что женившийся в Петербурге и вместе с
молодой женой приехавший на весну в О…,
сестра его жены, шестнадцатилетняя институтка с алыми щеками и ясными глазками, Шурочка, тоже выросшая и похорошевшая, — вот какая молодежь оглашала смехом и говором стены калитинского дома.
Авгарь подчинялась своему духовному брату во всем и слушала каждое его слово, как откровение. Когда на нее накатывался тяжелый стих, духовный брат Конон распевал псалмы или читал от писания. Это успокаивало духовную
сестру, и ее
молодое лицо точно светлело. Остальное время уходило на маленького Глеба, который уже начинал бодро ходить около лавки и детским лепетом называл мать
сестрой.
Сам Никитич знал о
молодом веселье, кипевшем в его доме, только стороной, больше через
сестру Таисью, и каждый раз удивлялся самым искренним образом.
«Красавице, которая нюхала табак»(изд. Анненкова, т. 2, стр. 17), — писано к Горчакова
сестре, княгине Елене Михайловне Кантакузиной. Вероятно, она и не знала и не читала этих стихов, плод разгоряченного
молодого воображения. [Стихотворение — 1814 г. У Пущина неточность: «Канта «кузеной».]
— Вот ты все толкуешь,
сестра, о справедливости, а и сама тоже несправедлива. Сонечке там или Зиночке все в строку, даже гусаров. Ведь не выгонять же
молодых людей.
С летами все это обошлось; старики, примирившись с
молодой монахиней, примерли; брат, над которым она имела сильный умственный перевес, возвратясь из своих походов, очень подружился с нею; и вот
сестра Агния уже осьмой год сменила умершую игуменью Серафиму и блюдет суровый устав приюта не умевших найти в жизни ничего, кроме горя и страдания.
— Нет, Бараков, не говори ты этого, — возражал довольно
молодой, но тоже не совсем трезвый женский голос. — Нашей
сестре никогда, Баранов, прощенья не будет.
Глубоко запал в
молодые сердца наших героинь простодушный рассказ
сестры Феоктисты. Ни слова им не хотелось говорить, и ни слова они не сказали по ее уходе.
В числе гостей были: Красин, одна
молодая дама, не живущая с мужем майорша Мечникова с молоденькою, шестнадцатилетнею
сестрою, только что выпущенною с пансионерской скамейки, Райнер с своим пансионом, Ревякин, некогда встретивший Лизу вместе с Прорвичем в гостинице «Италия», и два
молодых человека, приведенных Красиным в качестве сторонних посетителей, которых надлежало убедить в превосходстве нового рода жизни.
Тогда все тому подивилися, свита до земли преклонилася. Честной купец дал свое благословение дочери меньшой, любимой и
молодому принцу-королевичу. И проздравили жениха с невестою
сестры старшие завистные и все слуги верные, бояре великие и кавалеры ратные, и нимало не медля принялись веселым пирком да за свадебку, и стали жить да поживать, добра наживать. Я сама там была, пиво-мед пила, по усам текло, да в рот не попало.
И когда пришел настоящий час, стало у
молодой купецкой дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, ровно стало что-нибудь подымать ее, и смотрит она то и дело на часы отцовские, аглицкие, немецкие, — а все рано ей пускаться в дальний путь; а
сестры с ней разговаривают, о том о сем расспрашивают, позадерживают; однако сердце ее не вытерпело: простилась дочь меньшая, любимая, красавица писаная, со честным купцом, батюшкой родимыим, приняла от него благословение родительское, простилась с
сестрами старшими, любезными, со прислугою верною, челядью дворовою и, не дождавшись единой минуточки до часа урочного, надела золот перстень на правый мизинец и очутилась во дворце белокаменном, во палатах высокиих зверя лесного, чуда морского, и, дивуючись, что он ее не встречает, закричала она громким голосом: «Где же ты мой добрый господин, мой верный друг?
Много ли, мало ли времени она лежала без памяти — не ведаю; только, очнувшись, видит она себя во палате высокой беломраморной, сидит она на золотом престоле со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц
молодой, красавец писаный, на голове со короною царскою, в одежде златокованной, перед ним стоит отец с
сестрами, а кругом на коленях стоит свита великая, все одеты в парчах золотых, серебряных; и возговорит к ней
молодой принц, красавец писаный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты меня, красавица ненаглядная, в образе чудища безобразного, за мою добрую душу и любовь к тебе; полюби же меня теперь в образе человеческом, будь моей невестою желанною.
Братковский бывал в господском доме и по-прежнему был хорош, но о генерале Блинове, о Нине Леонтьевне и своей
сестре, видимо, избегал говорить. Сарматов и Прозоров были в восторге от тех анекдотов, которые Братковский рассказывал для одних мужчин; Дымцевич в качестве компатриота ходил во флигель к Братковскому запросто и познакомился с обеими обезьянами Нины Леонтьевны. Один Вершинин заметно косился на
молодого человека, потому что вообще не выносил соперников по части застольных анекдотов.
Мы с Соней, а иногда даже с отцом, посещали эту могилу; мы любили сидеть на ней в тени смутно лепечущей березы, в виду тихо сверкавшего в тумане города. Тут мы с
сестрой вместе читали, думали, делились своими первыми
молодыми мыслями, первыми планами крылатой и честной юности.
Другой протестант был некто m-r Козленев, прехорошенький собой
молодой человек, собственный племянник губернатора, сын его родной
сестры: будучи очень богатою женщиною, она со слезами умоляла брата взять к себе на службу ее повесу, которого держать в Петербурге не было никакой возможности, потому что он того и гляди мог попасть в солдаты или быть сослан на Кавказ.
Князь Василий Львович привез с собою вдовую
сестру Людмилу Львовну, по мужу Дурасову, полную, добродушную и необыкновенно молчаливую женщину; светского
молодого богатого шалопая и кутилу Васючкб, которого весь город знал под этим фамильярным именем, очень приятного в обществе уменьем петь и декламировать, а также устраивать живые картины, спектакли и благотворительные базары; знаменитую пианистку Женни Рейтер, подругу княгини Веры по Смольному институту, а также своего шурина Николая Николаевича.
Славные люди были в конторе, служившие еще в старом доме. Ф.В. Головин, главный бухгалтер, тогда еще совсем
молодой человек, очень воспитанный, сама доброта и отзывчивость, С.Р. Скородумов, принимавший объявления, Митрофан Гаврилов, строгого солдатского вида, из бывших кантонистов, любимец газетчиков и наборщиков, две славные, молчаливые барышни, что-то писавшие, — и глава над всем, леденившая своим появлением всю контору, Ю.Е. Богданова,
сестра одного из пайщиков, писавшего статьи о банках.
— Не захотела, потому что ей нельзя оставить
сестру, которая, как вы знаете, в страшном горе, — объяснил Егор Егорыч и начал потом подробно расспрашивать m-me Углакову, чем, собственно, был болен ее сын, и когда та сказала, что у него была нервная горячка, Егор Егорыч не поверил тому и подумал по-прежнему, что
молодой повеса, вероятно, покутил сильно.
— Я сейчас была с
сестрой у Углаковых: у них
молодой Углаков очень болен.
Марфин начал чисто ораторствовать, красноречиво доказывая, что обеим
сестрам, как девушкам
молодым, нет никакого повода и причины оставаться в губернском городе, тем более, что они, нежно любя мать свою, конечно, скучают и страдают, чему доказательством служит даже лицо Сусанны, а потому он желает их свезти в Москву и поселить там.
Он стоял над столом, покачивался и жужжал свои молитвы с закрытыми глазами, между тем как в окно рвался шум и грохот улицы, а из третьей комнаты доносился смех
молодого Джона, вернувшегося из своей «коллегии» и рассказывавшего
сестре и Аннушке что-то веселое.
— Растереть да бросить, — вот и Варвара твоя. Она и мои
сестры — это, брат, две большие разницы. Бойкие барышни, живые, — любую возьми, не даст заснуть. Да и
молодые, — самая старшая втрое
моложе твоей Варвары.
Алексей же Степаныч, обрадованный взаимным дружеским обращением старшей
сестры и жены, с увлечением занялся удочками, которыми вся прислуга потешалась и тешила своих
молодых господ.
Отважный майор предлагал пригласить
молодую девушку в гости к бабушке и обвенчаться с ней без согласия Степана Михайловича, но Бактеева и Курмышева были уверены, что дедушка мой не отпустит свою
сестру одну, а если и отпустит, то очень не скоро, а майору оставаться долее было нельзя.
Грустная тень давно слетела с лица
молодых. Они были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без удовольствия, и часто повторялись слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю
молодые собирались ехать в Багрово, куда
сестры Алексея Степаныча уехали через три дня после свадьбы. Софья Николавна написала с ними ласковое письмо к старикам.
По окончании обряда,
сестры, весь поезд с обеих сторон и также лучшая уфимская публика сопровождали
молодых в дом к Николаю Федорычу.
Простодушная Аксинья Степановна без намеренья выболтала ей, что хозяйка с умыслом не взяла предосторожностей от крыс, и
молодая женщина, удержавшись от вспышки в доме своей недоброхотки, не совладела с своей вспыльчивой природой: она позабыла, что в карете сидит Параша, позабыла, что Александра Степановна родная
сестра Алексею Степанычу, и не поскупилась на оскорбительные выражения.
Старших дочерей своих он пристроил: первая, Верегина, уже давно умерла, оставив трехлетнюю дочь; вторая, Коптяжева, овдовела и опять вышла замуж за Нагаткина; умная и гордая Елисавета какими-то судьбами попала за генерала Ерлыкина, который, между прочим, был стар, беден и пил запоем; Александра нашла себе столбового русского дворянина,
молодого и с состоянием, И. П. Коротаева, страстного любителя башкирцев и кочевой их жизни, — башкирца душой и телом; меньшая, Танюша, оставалась при родителях; сынок был уже двадцати семи лет, красавчик, кровь с молоком; «кофту да юбку, так больше бы походил на барышню, чем все
сестры» — так говорил про него сам отец.
«Братец, к нам переменится, не станет нас так любить и жаловать, как прежде,
молодая жена ототрет родных, и дом родительский будет нам чужой» — это непременно сказали бы
сестры Алексея Степаныча, хотя бы его невеста была их поля ягода; но невестки Софьи Николавны хуже нельзя было придумать для них.