Надо приучать себя жить так, чтобы не думать о
людском мнении, чтобы не желать даже любви людской, а жить только для исполнения закона своей жизни, воли бога. При такой одинокой, с одним богом жизни, правда, нет уж побуждений к добрым поступкам ради славы людской, но зато устанавливается в душе такая свобода, такое спокойствие, такое постоянство и такое твердое сознание верности пути, которых никогда не узнает тот, кто живет для славы людской.
Каждый человек, отдававшийся смолоду грубым животным побуждениям, не перестает предаваться им, несмотря на то, что совесть его требует другого. Делает он так потому, что другие делают то же, что и он. Другие же делают то же, что он, по той же самой причине, по которой и он делает то, что делает. Выход из этого только один: освобождение себя каждым человеком от заботы о
людском мнении.
Неточные совпадения
Во-вторых, люди эти в этих заведениях подвергались всякого рода ненужным унижениям — цепям, бритым головам, позорной одежде, т. е. лишались главного двигателя доброй жизни слабых людей — зaботы о
мнении людском, стыда, сознания человеческого достоинства.
Я так долго возмущался против этой несправедливости, что наконец понял ее: он вперед был уверен, что всякий человек способен на все дурное и если не делает, то или не имеет нужды, или случай не подходит; в нарушении же форм он видел личную обиду, неуважение к нему или «мещанское воспитание», которое, по его
мнению, отлучало человека от всякого
людского общества.
Аракчеев не мог не полюбить такого человека, как Тюфяев: без высших притязаний, без развлечений, без
мнений, человека формально честного, снедаемого честолюбием и ставящего повиновение в первую добродетель
людскую.
То же и с той массой людей, которая всегда не один по одному, а всегда сразу под влиянием нового общественного
мнения переходит от одного устройства жизни к другому. Масса эта всегда своей инертностью препятствует быстрым, не проверенным мудростью
людской, частым переходам от одного устройства жизни к другому и надолго удерживает всякую долгим опытом борьбы проверенную, вошедшую в сознание человечества истину.
Суслов (разваливаясь на сене). «На земле весь род
людской…» (Кашляет.) Все вы — скрытые мерзавцы… «Люди гибнут за металл…» Ерунда… Деньги ничто… когда они есть… (дремлет.), а боязнь чужого
мнения — нечто… если человек… трезв… и все вы — скрытые мерзавцы, говорю вам… (Засыпает. Дудаков и Ольга тихо идут под руку. Она крепко прижалась к его плечу и смотрит в лицо его.)
Николай Иванович. Главное же, не делай ничего для славы
людской, для того, чтобы одобрили те, чьим
мнением ты дорожишь. Про себя я смело говорю тебе, что, если ты сейчас примешь присягу, станешь служить, я буду любить и уважать тебя не меньше, больше, чем прежде, потому что дорого не то, что сделалось в мире, а то, что сделалось в душе.
Только заботой о чужом
мнении можно объяснить себе самый обыкновенный и вместе с тем самый удивительный поступок
людской: ложь. Человек знает одно и говорит другое. Зачем? Нет другого объяснения, как только то, что он думает, что, если он скажет правду, люди не похвалят, а если солжет, люди похвалят его.
Человека никогда не будут хвалить все. Если он хороший, дурные люди будут находить в нем дурное и будут или смеяться над ним, или осуждать его. Если он дурной, хорошие не будут одобрять его. Для того, чтобы все хвалили человека, ему надо перед добрыми притворяться добрым, а перед дурными — дурным. Но тогда и те и другие угадают притворство, и те и другие будут презирать его. Одно средство: быть добрым и не заботиться о
мнении других, а награду за свою жизнь искать не в
мнении людском, а в себе.
Наличность этих красивых монет обуславливает
людское счастье, доставляет радость и довольство — таково
мнение большинства. Каждый стремится добыть его. С улыбкой он получается, с гримасой он отдается. Всюду и везде полуимпериал — современный Архимедов рычаг, способный перевернуть мир.
«Многое я делал для людей, для славы
людской, — думал он, — не славы толпы, а славы доброго
мнения тех, кого я уважал и любил: Наташи, Дмитрия Шеломова, — и тогда были сомнения, было тревожно.
Но как нет правил без исключения, то и тут, в этой тягостной полосе моих ранних воспоминаний, есть одно исключение, с которым для меня соединяется самое светлое воспоминание о небольшом и, конечно, неважном, но, по моему
мнению, в высшей степени замечательном и оригинальном происшествии, бросающем мягкий и теплый луч света на меркнущую в
людской памяти личность благодушнейшего иерарха русской церкви, покойного митрополита Киевского Филарета Амфитеатрова.