Неточные совпадения
— Пьяна? Вы говорите, что я пьяна? А хотите, я докажу вам, что я трезвее всех вас? Хотите? — настойчиво спрашивала Агата и, не ожидая ответа, принесла из своей комнаты английскую книгу, положила ее перед Красиным. — Выбирайте
любую страницу, — сказала она самонадеянно, — я обязываюсь, не
выходя из своей комнаты, сделать перевод без одной ошибки.
И ему вдруг нетерпеливо, страстно, до слез захотелось сейчас же одеться и уйти из комнаты. Его потянуло не в собрание, как всегда, а просто на улицу, на воздух. Он как будто не знал раньше цены свободе и теперь сам удивлялся тому, как много счастья может заключаться в простой возможности идти, куда хочешь, повернуть в
любой переулок,
выйти на площадь, зайти в церковь и делать это не боясь, не думая о последствиях. Эта возможность вдруг представилась ему каким-то огромным праздником души.
— Я?.. Нет, поздно немножко… Феня, все для тебя сделаю… и помирюсь со всеми, и Нюшу за Алешку отдам, только
выходи за меня…
Люба ты мне, к самому сердцу пришлась…
— Вот и проговорилась…
Любая пойдет, да еще с радостью, а Гордей Евстратыч никого не возьмет, потому что все эти любые-то на его золото будут льститься. А тебя-то он сызмальства знает, знает, что не за золото замуж будешь
выходить… Добрая, говорит, Феня-то, как ангел, ей-богу…
Она не
выходила замуж, и крестный ничего не говорил об этом, не устраивал вечеров, никого из молодежи не приглашал к себе и
Любу не пускал никуда.
Приехав в дом крестного, Фома застал
Любу одну. Она
вышла навстречу ему, и было видно, что она нездорова или расстроена: глаза у нее лихорадочно блестели и были окружены черными пятнами. Зябко кутаясь в пуховый платок, она, улыбаясь, сказала...
Наглядным доказательством участия, возбуждаемого Аполлоном Григорьевым в преподавателях, может служить то обстоятельство, что малообщительный декан Никита Иванович Крылов, — недавно женившийся на красавице
Люб. Фед. Корш,
выходя с лекции, пригласил Аполлона в следующее воскресенье к себе пить чай.
Люба. Мама сейчас
выйдет.
— Да как же-с! Из такой возмутительной, предательской и вообще гадкой истории, которая какого хотите,
любого западника вконец бы разорила, — наш православный пузатый купчина
вышел молодцом и даже нажил этим большие деньги и, что всего важнее, — он, сударь, общественное дело сделал: он многих истинно несчастных людей поддержал, поправил и, так сказать, устроил для многих благоденствие.
«Верная моя
Люба! Сражался я, и служил государю, и проливал свою кровь не однажды, и
вышел мне за то офицерский чин и благородное звание. Теперь я приехал на свободе в отпуск для излечения ран и остановился в Пушкарской слободе на постоялом дворе у дворника, а завтра ордена и кресты надену, и к графу явлюсь, и принесу все свои деньги, которые мне на леченье даны, пятьсот рублей, и буду просить мне тебя выкупить, и в надежде, что обвенчаемся перед престолом Всевышнего Создателя».
Теперь из-под ловких рук более способных к шитью воспитанниц — Вассы, Дорушки, Оли и
Любы —
выходили шикарные воланы, роскошные буффы, какие-то особенные отделки, похожие на гирлянды цветов, умопомрачительные костюмы, матинэ, капоты.
Федор Иванович. Скотина, но только породистая. (Разглаживает себе бороду.) Одна борода чего стоит… Вот я и скотина, и дурак, и каналья, а стоит мне только захотеть — и за меня
любая невеста пойдет. Соня,
выходи за меня замуж! (Хрущову). Впрочем, виноват… Pardon…
Меня самого удивляло и смущало: как это? Разве когда-нибудь любят трех сразу? Пробовал любить одну какую-нибудь из трех. Ничего не
выходило: и обе другие так же были милы, и, когда я видел
любую из них, душа расширялась, как будто крылья развертывала, и все вокруг заполнилось солнечным светом.
Осенью 1889 года я в Дерите получил из дому письмо:
Люба Конопацкая
выходит замуж за Карбилова.
Потом раз, уже под самый конец вечера, на балу у них я решился пригласить
Любу на польку. В то время, когда мы танцевали, она спросила меня, — и это у нее
вышло очень просто и задушевно...
Обладать им есть возможность! Дело состоит в выигрыше времени. Он пойдет с аукциона сейчас же, по долгу в кредитное общество. Денег потребуется не очень много. Да если бы и сто тысяч — они есть, лежат же без пользы в конторе государственного банка, в билетах восточного займа.
Высылай проценты два раза в год. Через два-три месяца вся операция сделана. Можно перезаложить в частные руки. И этого не надо. Тогда векселя учтут в
любом банке. На свое имя он не купит, найдет надежное лицо.
В передней такбыло освещено и элегантно, как в
любой богатой квартире. К нам навстречу
вышла женщина в чепчике, не слишком жирная, в темном шелковом платье с бледным, очень приличным лицом.
— Хорошо… Так постарайтесь же сегодня поговорить с
Любой в моем духе… Понимаете? А завтра сообщите мне, что из этого
выйдет…
Ну, если бы вместо Clémence начала говорить комплименты
любая из наших барынь. Как бы все это
вышло приторно, манерно, избитыми фразами. А тут ум и такт в каждом слове и артистическое чувство. Хоть и о моей особе шла речь; но так разбирают только знатоки — картины. Да она жизнь-то, жизнь, свет, le haut chic [высший шик (фр.).], за которым все мы гонимся, как глупые обезьяны, знает так, что нам надо стать перед ней на колени.
— Хорошо, — отвечал старик, — ты парень хоть куда, женишься, из опричины
выйдешь, ума тебе не занимать стать, тестю помогать станешь по торговле, а брату для дочери человек надобен, а не богатство, его у него и так хоть отбавляй и то впору… Да коли она тебе
люба, и ты ей… так мой совет брату будет, чтобы и за свадебку.
— Я имею право
выходить, где хочу, останавливаться в городах в
любой гостинице, но мой сторож со мною везде, днем, ночью, как тень моя.