Неточные совпадения
— Слушай, слушай, пан! — сказал жид, посунувши обшлага рукавов своих и подходя к нему с растопыренными
руками. — Вот что мы сделаем. Теперь строят везде крепости и замки; из Неметчины приехали французские инженеры, а потому по дорогам везут много
кирпичу и камней. Пан пусть ляжет на дне воза, а верх я закладу
кирпичом. Пан здоровый и крепкий с виду, и потому ему ничего, коли будет тяжеленько; а я сделаю
в возу снизу дырочку, чтобы кормить пана.
У дома, где жил и умер Пушкин, стоял старик из «Сказки о рыбаке и рыбке», — сивобородый старик
в женской ватной кофте, на голове у него трепаная шапка, он держал
в руке обломок
кирпича.
Из-за угла вышли под
руку два студента, дружно насвистывая марш, один из них уперся ногами
в кирпичи панели и вступил
в беседу с бабой, мывшей стекла окон, другой, дергая его вперед, уговаривал...
По Солянке было рискованно ходить с узелками и сумками даже днем, особенно женщинам: налетали хулиганы, выхватывали из
рук узелки и мчались
в Свиньинский переулок, где на глазах преследователей исчезали
в безмолвных грудах
кирпичей. Преследователи останавливались
в изумлении — и вдруг
в них летели
кирпичи. Откуда — неизвестно… Один, другой… Иногда проходившие видели дымок, вьющийся из мусора.
Это помешало мне проводить мать
в церковь к венцу, я мог только выйти за ворота и видел, как она под
руку с Максимовым, наклоня голову, осторожно ставит ноги на
кирпич тротуара, на зеленые травы, высунувшиеся из щелей его, — точно она шла по остриям гвоздей.
По улице шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное.
В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали
в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены
в одну сторону, к стене кузнечного цеха, где на груде старого железа и фоне красного
кирпича стояли, размахивая
руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
— Дядюшка! — неистово закричал Александр, схватив его за
руку, но поздно: комок перелетел через угол соседней крыши, упал
в канал, на край барки с
кирпичами, отскочил и прыгнул
в воду.
Я бросился вниз, грязный, с
руками в сале и тертом
кирпиче, отпер дверь, — молодой монах с фонарем
в одной
руке и кадилом
в другой тихонько проворчал...
Особенно меня поразила история каменщика Ардальона — старшего и лучшего работника
в артели Петра. Этот сорокалетний мужик, чернобородый и веселый, тоже невольно возбуждал вопрос: почему не он — хозяин, а — Петр? Водку он пил редко и почти никогда не напивался допьяна; работу свою знал прекрасно, работал с любовью,
кирпичи летали
в руках у него, точно красные голуби. Рядом с ним больной и постный Петр казался совершенно лишним человеком
в артели; он говорил о работе...
Саша прошел за угол, к забору, с улицы, остановился под липой и, выкатив глаза, поглядел
в мутные окна соседнего дома. Присел на корточки, разгреб
руками кучу листьев, — обнаружился толстый корень и около него два
кирпича, глубоко вдавленные
в землю. Он приподнял их — под ними оказался кусок кровельного железа, под железом — квадратная дощечка, наконец предо мною открылась большая дыра, уходя под корень.
Учитель держал
в каждой своей
руке по целому
кирпичу и ожесточенно тер ими один о другой над бумагой.
Как ни легок был этот прыжок, но старые, разошедшиеся доски все-таки застучали, и пораженный этим стуком учитель быстро выпустил из
рук свои
кирпичи и, бросившись на четвереньки, схватил
в охапку рассыпанные пред ним человеческие кости.
Препотенский захватил на груди расстегнутую рубашку, приподнялся и, подтянув другою
рукой свои испачканные
в кирпиче панталоны, проговорил...
Пил он, конечно, пил запоем, по неделям и более. Его запирали дома, но он убегал и ходил по улицам города, тонкий, серый, с потемневшим лицом и налитыми кровью глазами. Размахивая правою
рукою,
в левой он сжимал цепкими пальцами булыжник или
кирпич и, завидя обывателя, кричал...
Доктор, еще больше пополневший, красный, как
кирпич, и с взъерошенными волосами, пил чай. Увидев дочь, он очень обрадовался и даже прослезился; она подумала, что
в жизни этого старика она — единственная радость, и, растроганная, крепко обняла его и сказала, что будет жить у него долго, до Пасхи. Переодевшись у себя
в комнате, она пришла
в столовую, чтобы вместе пить чай, он ходил из угла
в угол, засунув
руки в карманы, и пел: «ру-ру-ру», — значит, был чем-то недоволен.
Хозяином считается, как и тогда, старик Григорий Петрович, на самом же деле всё перешло
в руки Аксиньи; она и продает, и покупает, и без ее согласия ничего нельзя сделать. Кирпичный завод работает хорошо; оттого, что требуют
кирпич на железную дорогу, цена его дошла до двадцати четырех рублей за тысячу; бабы и девки возят на станцию
кирпич и нагружают вагоны и получают за это по четвертаку
в день.
Буланин быстро и крепко трет их один о другой, потом обмакивает мякоть ладони
в порошок и так торопливо чистит пуговицы, что обжигает на
руке кожу. Большой палец делается черным от меди и
кирпича, но мыться некогда, можно и после успеть…
Вероятно, он не умел краснеть — иначе он покраснел бы, как
кирпич, который продолжал беспомощно лежать
в его
руке.
Но уже
в следующее мгновение оно стало недоступно и строго, и
рука потянулась к жиденьким усам, но
в ней,
в этой самой
руке, еще лежал злополучный
кирпич.
Едва ли так тщательно и любовно убирали какую-нибудь барыню-красавицу, отправляющуюся на бал, как убирали матросы свой «Коршун». С суконками, тряпками и пемзой
в руках, имея около себя жестянки с толченым
кирпичом и мелом, они не без ожесточения оттирали медь люков, компасов, поручней, кнехтов и наводили глянец на чугунные орудия, на болты, крючки, блочки и т. п.
Полуобнаженные женщины
в длинных рубахах, с расстегнутыми воротниками и лицами, размазанными мелом,
кирпичом и сажей; густой желто-сизый дым пылающих головней и красных угольев, светящих из чугунков и корчажек, с которыми огромная толпа мужиков ворвалась
в дом, и среди этого дыма коровий череп на шесте, неизвестно для чего сюда попавший, и тощая вдова
в саване и с глазами без век; а на земле труп с распростертыми окоченевшими
руками, и тут же суетящиеся и не знающие, что делать, гости.
Чуть мужики с своим главарем скрылись за селом, бабы поскидывали с себя
в избах понявы, распустили по плечам косы, подмазали лица — кто тертым
кирпичом, кто мелом, кто сажей, взяли
в руки что кому вздумалось из печной утвари и стали таковы, что ни
в сказке сказать, ни пером описать.
Руки у него, надо полагать, были отлично материализованы, потому что и целые
кирпичи и обломки летели
в людей, составлявших погоню, с такою силою и таким ожесточением, что все струсили за свою жизнь и, восклицая «с нами крестная сила», все, как бы по одному мановению, бросились
в открытый курятник, где и спрятались
в самом благонадежном месте — под насестью.
Вдруг — треск и раскатывающийся звон разбитого стекла. У входа,
в дверях, стоял Спирька. Рубашка была запачкана грязью, ворот с перламутровыми пуговками оборван, волосы взлохмачены, а
в каждой
руке он держал по кирпичине. Одна за другою обе полетели
в окна. Звон и грохот. Ребята растерялись. А Спирька
в пьяном исступлении хватал
кирпич за
кирпичом из кучи, наваленной для ремонта прямо за дверью, и метал
в окна.
— Ушиб немного висок… упал с лестницы… пройдет… Но отец, отец! ах, что с ним будет! Вот уж сутки не пьет, не ест, не спит, все бредит, жалуется, что ему не дают подняться до неба… Давеча к утру закрыл глаза; подошел я к нему на цыпочках, пощупал голову — голова горит, губы засохли, грудь дышит тяжело… откроет мутные глаза, смотрит и не видит и говорит сам с собою непонятные речи. Теперь сидит на площади, на
кирпичах, что готовят под Пречистую, махает
руками и бьет себя
в грудь.
Едва успели они спуститься
в подполье, как Татьяна, словно разъяренная тигрица, бросилась к нему. С нечеловеческим усилием вытащила наверх лестницу и захлопнула творило… Затем подвинула на него тяжелый кованый сундук, на сундук опрокинула тяжелый стол, скамьи, кровать… Все это было сделано до того быстро, что злодеи не успели опомниться. Потом, подойдя к печке, она вынула один из
кирпичей, сунула
руку в образовавшееся отверстие и, вынув толстый бумажник желтой кожи, быстро спрятала его за пазуху.
Он уж на
руках, плече, голове длинного, уж на стене, проворно взбирается, как кошка, выше и выше, цепляясь за что попало, за уцелевшие карнизы, поросшие
в расселинах отпрыски дерев, выбитые
кирпичи…