Неточные совпадения
В уста
вложив кинжал и в руки взяв
мечи,
Которые у них сверкали, как лучи… //……………………………………… //……………………………………….
И войска нашего ударили в ограду,
Как стадо лебедей скрывается от граду,
Так войски по холмам от их
мечей текли...
Ах, Андрей, Андрей, прекрасно это солнце, это небо, все, все вокруг нас прекрасно, а ты грустишь; но если бы в это мгновение ты держал в своей руке руку любимой женщины, если б эта рука и вся эта женщина были твои, если бы ты даже глядел ее глазами, чувствовал не своим, одиноким, а ее чувством, — не грусть, Андрей, не тревогу возбуждала бы в тебе природа, и не стал бы ты
замечать ее красоты; она бы сама радовалась и пела, она бы вторила твоему гимну, потому что ты в нее, в немую,
вложил бы тогда язык!
Нож и
меч вообще руке моей не свойственны, хотя судьба в насмешку надо мною
влагала в мои руки и тот, и другой.
Я каждый раз, когда хочу сундук
Мой отпереть, впадаю в жар и трепет.
Не страх (о нет! кого бояться мне?
При мне мой
меч: за злато отвечает
Честной булат), но сердце мне теснит
Какое-то неведомое чувство…
Нас уверяют медики: есть люди,
В убийстве находящие приятность.
Когда я ключ в замок
влагаю, то же
Я чувствую, что чувствовать должны
Они, вонзая в жертву нож: приятно
И страшно вместе.
На просьбу нашу выдать сто рублей третнаго жалованья ассигнациями казначеи постоянно отвечали: «Господа, откуда же мы вам возьмем ассигнаций, когда получаем звонкою монетой?» Так как невозможно
поместить сто серебряных рублей в кошелек, то по примеру многих я
вкладывал монету в носок и завязывал его веревочкой.
Я перевязал его длинной, тонкой травой, которую свил в бечеву, и вовнутрь осторожно
вложил письмо, прикрыв его цветами, — но так, что его очень можно было
заметить, если хоть маленьким вниманием подарят мой букет.
Альбом
вложили в футляр, завернули и положили на стол, на прежнее место; никто ничего не
заметил, и Турсукова увезла альбом домой.
У Анны есть сын Сережа. В него она пытается
вложить весь запас женской силы, которым ее наделила природа. Она пытается стать только матерью, — единственное, что для нее осталось. Но мать и жена неразъединимо слиты в женщине. Жажда любви не может быть возмещена материнством. Анна только обманывает себя. «Роль матери, живущей для сына, —
замечает Толстой, — роль, которую она взяла на себя в последние годы, была отчасти искрення, хотя и много преувеличена».
На Шлионску же (Силезии) гостиша у единыя жены, и понеже не хоте им дати, еже у ней прошаху, тай вложиша губку зажжену во убрус, отъидоша, грозяще ей
пометою от бога; она же не смотревши,
вложи убрус со огнем в скрыню, и по мале возгореся ей скрыня и потом весь дом изгоре.