Неточные совпадения
Он перешел на другую сторону и, вдыхая
влажную свежесть и хлебный запах давно ждавшей дождя земли, смотрел на мимо бегущие сады,
леса, желтеющие поля ржи, зеленые еще полосы овса и черные борозды темно-зеленого цветущего картофеля.
Внутренность рощи,
влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний цвет, подобный цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по
лесу мельчайший дождь.
Вот впереди показался какой-то просвет. Я полагал, что это река; но велико было наше разочарование, когда мы почувствовали под ногами вязкий и
влажный мох. Это было болото, заросшее лиственицей с подлесьем из багульника. Дальше за ним опять стеною стоял дремучий
лес. Мы пересекли болото в том же юго-восточном направлении и вступили под своды старых елей и пихт. Здесь было еще темнее. Мы шли ощупью, вытянув вперед руки, и часто натыкались на сучья, которые как будто нарочно росли нам навстречу.
Подходила зима. По утрам кочки грязи, голые сучья деревьев, железные крыши домов и церквей покрывались синеватым инеем; холодный ветер разогнал осенние туманы, воздух, ещё недавно
влажный и мутный, стал беспокойно прозрачным. Открылись глубокие пустынные дали, почернели
леса, стало видно, как на раздетых холмах вокруг города неприютно качаются тонкие серые былинки.
В нашем заводе были два пруда — старый и новый. В старый пруд вливались две реки — Шайтанка и Сисимка, а в новый — Утка и Висим. Эти горные речки принимали в себя разные притоки. Самой большой была Утка, на которую мы и отправились. Сначала мы прошли версты три зимником, то есть зимней дорогой, потом свернули налево и пошли прямо
лесом. Да, это был настоящий чудный
лес, с преобладанием сосны. Утром здесь так было хорошо: тишина, смолистый воздух,
влажная от ночной росы трава, в которой путались ноги.
Тут действительно лучше: понятнее и проще все, приятен
влажный воздух, пахнущий грозовым запахом и лесным гнильем. И все чаще безмолвные голубые вспышки, за которыми долго спустя весь шум
леса покрывается ровным, объединяющим гулом: либо вдалеке проходит сильная гроза, либо подвигается сюда. Погодин закуривает папиросу и глубоко задумывается о тех, кто его предал.
Начали оглядываться, избегая смотреть в ту сторону, где молчаливо и страшно понятно продолжали двигаться фонарики. Налево обнаженный
лес как будто редел, проглядывало что-то большое, белое, плоское. И оттуда шел
влажный ветер.
Кругом в
лесу царствовала тишина мертвая; на всем лежала печать глубокой, суровой осени: листья с дерев попадали и
влажными грудами устилали застывавшую землю; всюду чернелись голые стволы дерев, местами выглядывали из-за них красноватые кусты вербы и жимолости.
Лес в темноте стал похож на горы, всё знакомое казалось новым,
влажное дыхание земли было душисто и ласково.
Попадались люди с котомками, те загадочные люди, которые всю жизнь куда-то идут на зорях ранними утрами, а потом начиналось росистое поле и
лес,
влажный, прохладный, немного суровый, еще не прогретый ранним солнцем.
Она не чувствовала холода, но ее охватила та щемящая томная жуть, которая овладевает нервными людьми в яркие лунные ночи, когда небо кажется холодной и огромной пустыней. Низкие берега, бежавшие мимо парохода, были молчаливы и печальны, прибрежные
леса, окутанные
влажным мраком, казались страшными…
— Двенадцать трав… двенадцать трав! И узнаю судьбу свою… и узнаю своего суженого… — беззвучно шептали губы Любочки, пока она шла по узкой,
влажной от росы тропинке, убегавшей в самую глубь большого соснового
леса.
Куртку из козьего пуха фон Зайниц заменил коротким драповым пальто на вате. Его сапоги потеряли свой блеск и покрылись грязью…На бледном лице его появился румянец от свежего,
влажного ветра. Отношения его и Терезы не вылились еще в определенную форму. Беседы еще не окончились…Тереза чувствовала, что еще «не досказала», и ездила в
лес по-прежнему.
Прошло лето, и наступила осень. С деревьев посыпались на
влажную холодную землю пожелтевшие, отжившие свой короткий век, листья…Начались дожди. Осенняя грязь — не летняя: она не высыхает, а если и высыхает, то не по часам, а по дням и неделям…Подул ветер, напоминающий о зиме. Почерневший от непогоды
лес нахмурился и уже перестал манить под свою листву.
Уехали мы с вареньем, пирогами, окороком ветчины. Две бессонных ночи в густо набитом вагоне третьего класса, где возможно было только дремать сидя. Утром в лиловой мгле дымных пригородов затемнел под солнцем непрерывный
лес фабричных труб. Николаевский вокзал. И этот особенный, дымный и
влажный запах Петербурга.
В
лесу гулко, перебивая друг друга, заливались соловьи, вверху лощины задумчиво трещал коростель; кругом во
влажной осоке обрывисто и загадочно стонали жабы, квакали лягушки, из-под земли бойко неслось слабое и мелодическое «туррррррр»…
Серп месяца скрылся за
лесом. Было темно. От сажалки тянуло запахом
влажной тины. Осинка на берегу робко шумела листьями.