Неточные совпадения
— Афанасий Васильевич! вновь скажу вам — это другое.
В первом случае я
вижу, что я все-таки делаю. Говорю вам, что я готов пойти
в монастырь и самые тяжкие, какие на меня ни наложат, труды и подвиги я буду исполнять там. Я уверен, что не мое дело рассуждать, что взыщется <с тех>, которые заставили меня делать; там я повинуюсь и знаю, что Богу повинуюсь.
Он снова ушел
в монастырь, был послушником, последний раз я его
видела таким суровым, молчаливым монашком.
— Просто-запросто ваш Петр Валерьяныч
в монастыре ест кутью и кладет поклоны, а
в Бога не верует, и вы под такую минуту попали — вот и все, — сказал я, — и сверх того, человек довольно смешной: ведь уж, наверно, он раз десять прежде того микроскоп
видел, что ж он так с ума сошел
в одиннадцатый-то раз? Впечатлительность какая-то нервная…
в монастыре выработал.
Наконец мы собрались к миссионерам и поехали
в дом португальского епископа. Там, у молодого миссионера, застали и монсиньора Динакура, епископа
в китайском платье, и еще монаха с знакомым мне лицом. «Настоятель августинского
монастыря, — по-французски не говорит, но все разумеет», — так рекомендовал нам его епископ. Я вспомнил, что это тот самый монах, которого я
видел в коляске на прогулке за городом.
Не знаю, как теперь, но
в детстве моем мне часто случалось
в деревнях и по
монастырям видеть и слышать этих кликуш.
Всем существом своим Алеша стремился
в монастырь к своему «великому» умирающему, но потребность
видеть брата Дмитрия пересилила все:
в уме Алеши с каждым часом нарастало убеждение о неминуемой ужасной катастрофе, готовой совершиться.
— Что ж? Ведь я когда кончу там, то опять приду, и мы опять можем говорить сколько вам будет угодно. А мне очень хотелось бы
видеть поскорее Катерину Ивановну, потому что я во всяком случае очень хочу как можно скорей воротиться сегодня
в монастырь.
Он,
видите ли, прилепился к
монастырю; он чуть было сам не постригся
в монахи.
— Ты, я
вижу,
в каком-то вдохновении. Ужасно я люблю такие professions de foi [исповедания веры (фр.).] вот от таких… послушников. Твердый ты человек, Алексей. Правда, что ты из
монастыря хочешь выйти?
— Это он, видно, моего «покойничка»
видел! — И затем, обращаясь ко мне, прибавила: — А тебе, мой друг, не следовало не
в свое дело вмешиваться.
В чужой
монастырь с своим уставом не ходят. Девчонка провинилась, и я ее наказала. Она моя, и я что хочу, то с ней и делаю. Так-то.
Молодые люди, во всем склонные
видеть явления оккультного характера, говорили то, что она скрылась на Западе,
в католическом
монастыре, связанном с розенкрейцерами, то, что она покончила с собой, потому что была осуждена Штейнером за плохое исполнение его поручений.
Вот я ее самолично
видел в Ивановском
монастыре…
В монастыре обыкновенно смотрели старинную церковь и взбирались на колокольню, откуда открывался далекий вид.
В ясную погоду старались
увидеть белые пятнышки губернского города и излучины Днепра на горизонте.
— То-то хорошо. Скажи на ушко Ольге Сергеевне, — прибавила, смеясь, игуменья, — что если Лизу будут обижать дома, то я ее к себе
в монастырь возьму. Не смейся, не смейся, а скажи. Я без шуток говорю: если
увижу, что вы не хотите дать ей жить сообразно ее натуре, честное слово даю, что к себе увезу.
Подходя к самому
монастырю, путники наши действительно
увидели очень много монахов
в поле; некоторые из них
в рубашках, а другие
в худеньких черных подрясниках — пахали; двое севцов сеяло, а рыжий монах,
в клобуке и подряснике поновее, должно быть, казначей, стоял у телеги с семянами.
Корысть тем овладела, как и пьянство же вон мною
в монастыре; задрожал даже,
увидев денежки-то.
«Приходи, говорит, ужо вечером: настоящий расчет сделаем, а то, говорит, теперь заметят!» Я тоже
вижу, что так складней будет сделать, выбежал, догнал свою лошадь, приехал
в монастырь, стал мешки сдавать, — не досчитываются одного мешка.
—
В настоящее время, пришедши
в преклонность моих лет, я, милостивый государь,
вижу себя лишенною пристанища. А как я, с самых малых лет, имела к божественному большое пристрастие, то и хожу теперь больше по святым
монастырям и обителям, не столько помышляя о настоящей жизни, сколько о жизни будущей…
— А подле Спасова-с,
в В—м
монастыре,
в посаде у Марфы Сергевны, сестрицы Авдотьи Сергевны, может, изволите помнить, ногу сломали, из коляски выскочили, на бал ехали. Теперь около
монастыря проживают, а я при них-с; а теперь вот, изволите
видеть,
в губернию собрался, своих попроведать…
На другой день Крапчик, как только заблаговестили к вечерне, ехал уже
в карете шестериком с форейтором и с саженным почти гайдуком на запятках
в загородный Крестовоздвиженский
монастырь, где имел свое пребывание местный архиерей Евгений, аки бы слушать ефимоны; но, увидав, что самого архиерея не было
в церкви, он, не достояв службы, послал своего гайдука
в покой ко владыке спросить у того, может ли он его принять, и получил ответ, что владыко очень рад его
видеть.
Я бы схоронил тебя где-нибудь
в глухом поместье, далеко от Москвы, или свез бы
в монастырь; но не женился бы на тебе,
видит бог, не женился бы!
Это ему было нужно, во-первых, для того, чтобы
видеть живописнейшие места
в государстве, которые большею частью были избираемы старинными русскими людьми для основания
монастырей: во-вторых, для того, чтобы изучить проселки русского царства и жизнь крестьян и помещиков во всем его разнообразии; в-третьих, наконец, для того, чтобы написать географическое сочинение о России самым увлекательным образом.
Въехав
в Слободу, Серебряный
увидел, что дворец, или
монастырь, государев отделен от прочих зданий глубоким рвом и валом. Трудно описать великолепие и разнообразие этой обители. Ни одно окно не походило на другое, ни один столб не равнялся с другим узорами или краской. Множество глав венчали здание.
— И
видишь, что еще… Пожалуйста, не прими там как-нибудь… того…
в дурную сторону. У всякого народа свой обычай, и
в чужой
монастырь, как говорится, не ходят со своим уставом.
— Это точно, — подтвердил хозяин, — это могу сказать, случалось вас
видеть. А впрочем, ведь я не всегда
в вашу церковь хожу. Я больше
в монастырь езжу. Так уж это у нас
в роду повелось.
Вслед за ним явились Цветаев и Галатская, а Кожемякин отошёл к столу и там
увидел Максима: парень сидел на крыльце бани, пристально глядя
в небо, где возвышалась колокольня
монастыря, окутанная ветвями липы, а под нею кружились охотничьи белые голуби.
Теперь, когда Матвей знал, что мать его ушла
в монастырь, Власьевна стала для него ещё более неприятна, он старался избегать встреч с нею, а разговаривая, не мог смотреть
в широкое, надутое лицо стряпухи. И, не без радости,
видел, что Власьевна вдруг точно сморщилась, перестала рядиться
в яркие сарафаны, — плотно сжав губы, она покорно согнула шею.
— Не успел я двух слов сказать, знаешь, сердце у меня заколотилось, из глаз слезы выступили; стал я ее уговаривать, чтоб за тебя вышла; а она мне: «Верно, вы меня не любите, верно, вы ничего не
видите», — и вдруг как бросится мне на шею, обвила меня руками, заплакала, зарыдала! «Я, говорит, одного вас люблю и на за кого не выйду. Я вас уже давно люблю, только и за вас не выйду, а завтра же уеду и
в монастырь пойду».
— Дуня была на верху счастия; она на Глафиру Львовну смотрела как на ангела; ее благодарность была без малейшей примеси какого бы то ни было неприязненного чувства; она даже не обижалась тем, что дочь отучали быть дочерью; она
видела ее
в кружевах, она
видела ее
в барских покоях — и только говорила: «Да отчего это моя Любонька уродилась такая хорошая, — кажись, ей и нельзя надеть другого платьица; красавица будет!» Дуня обходила все
монастыри и везде служила заздравные молебны о доброй барыне.
Из роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил
в Суздале,
в Ефимьевском
монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям, наконец пришел к моей чудовской братии, а я,
видя, что он еще млад и неразумен, отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася ему не от господа бога…
— Жаль! — спокойно кинула женщина, отвернулась от Ильи и заговорила, обращаясь к Вере: — Знаешь, — была я вчера у всенощной
в девичьем
монастыре и такую там клирошанку
видела — ах! Чудная девочка… Стояла я и всё смотрела на неё, и думала: «Отчего она ушла
в монастырь?» Жалко было мне её…
Вы можете
видеть этих пешком прошедших лапотников с пыльными котомками и стертыми посохами там, около
монастыря,
в таком же количестве, как и
в Киеве.
Нас нельзя было подкупить и заласкать никакими лакомствами: мы так были преданы начальству, но не за ласки и подарки, а за его справедливость и честность, которые
видели в таких людях, как Михаил Степанович Перский — главный командир, или, лучше сказать, игумен нашего кадетского
монастыря, где он под стать себе умел подобрать таких же и старцев.
А какая она хорошенькая, какая милая, умная! Ведь вот долго ли! Посидишь этак вечера два с ней — и начнешь подумывать; а там только пооплошай, и запрягут! Хорошо еще, что она
в монастырь-то идет; а то бы и от нее надо было бегать. Нет, поскорей поужинать у них да домой, от греха подальше, только она меня и
видела. А после хоть и увижусь с ней, так только «здравствуйте!» да «прощайте!». Хороша ты, Глафира Алексеевна, а свобода и покой и холостая жизнь моя лучше тебя.
— Никто не
увидит, воеводушка… будний день сегодня, кому
в монастырь идти, окромя своих же монастырских?
Обрадовалось сердце Арефы, когда он
увидел родную реку, которая отсюда скатывалась под самый Прокопьевский
монастырь и дальше
в «орду».
Инок Гермоген с радостью встретил подмогу, как и вся монашеская братия. Всех удивило только одно: когда инок Гермоген пошел
в церковь, то на паперти
увидел дьячка Арефу, который сидел, закрыв лицо руками, и горько плакал. Как он попал
в монастырь и когда — никто и ничего не мог сказать. А маэор Мамеев уже хозяйничал
в Служней слободе и первым делом связал попа Мирона.
— А мне еще дивнее тебя
видеть, как ты бросил свой
монастырь и прибежал схорониться к воеводе. Ты вот псом меня взвеличал, а
в писании сказано, што «пес живой паче льва мертва…».
Вижу твой страх, игумен, а храбрость свою ты позабыл. На кого монастырь-то бросил? А промежду прочим будет нам бобы разводить: оба хороши. Только никому не сказывай, который хуже будет… Теперь и делить нам с тобой нечего. Видно, так… Беда-то, видно, лбами нас вместе стукнула.
— Мертв был, а теперь ожил, — шептал старик и качал своею седою головой, когда Охоня рассказывала ему, как все случилось. — На счастливого все, Охоня. Вот поп-то Мирон обрадуется, когда
увидит Арефу… Малое дело не дождался он: повременить бы всего два дни. Ну, да тридцать верст [
В старину версты считались
в тысячу сажен. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)] до
монастыря — не дальняя дорога.
В двои сутки обернетесь домой.
— Погоди, отольются медведю коровьи слезы!.. Будет ему кровь нашу пить… по колен
в нашей крови ходить… Вот побегут казаки с Яика да орда из степи подвалит, по камушку все заводы разнесут. Я-то не доживу, а ты
увидишь, как тряхнут заводами, и
монастырем, и Усторожьем. К казакам и заводчина пристанет и наши крестьяне… Огонь… дым…
Он не
видел брата уже четыре года; последнее свидание с Никитой было скучно, сухо: Петру показалось, что горбун смущён, недоволен его приездом; он ёжился, сжимался, прячась, точно улитка
в раковину; говорил кисленьким голосом не о боге, не о себе и родных, а только о нуждах
монастыря, о богомольцах и бедности народа; говорил нехотя, с явной натугой. Когда Пётр предложил ему денег, он сказал тихо и небрежно...
В доме Алексея всё было несерьёзно, несолидно; Артамонов старший
видел, что разница между его жизнью и жизнью брата почти такова, как между
монастырём и ярмарочным балаганом.
Прошло то время, дон Октавьо. Ныне
Пора другая настает. Я стала,
Вы
видите, спокойнее теперь.
Я
в монастырь решилась удалиться.
— Помилуйте, как не скучать: человек я молодой, живем мы словно как
в монастыре каком, а вперед
видишь только то, что, может быть, до гробовой доски должен пропадать
в таком одиночестве. Даже отчаянье иногда приходит.
Долго допытывались они, — стоит на одном старик: три гроша всего, вишь, у него, остальные вечор
в монастырь отослал, а больше,
видит бог, нетути!
— А у меня ещё до этой беды мечта была уйти
в монастырь, тут я говорю отцу: «Отпустите меня!» Он и ругался и бил меня, но я твёрдо сказал: «Не буду торговать, отпустите!» Будучи напуган Лизой, дал он мне свободу, и — вот, за четыре года
в третьей обители живу, а — везде торговля, нет душе моей места! Землёю и словом божьим торгуют, мёдом и чудесами… Не могу
видеть этого!
К зиме я всегда старался продвинуться на юг, где потеплей, а если меня на севере снег и холод заставал, тогда я ходил по
монастырям. Сначала, конечно, косятся монахи, но покажешь себя
в работе — и они станут ласковее, — приятно им, когда человек хорошо работает, а денег не берёт. Ноги отдыхают, а руки да голова работают. Вспоминаешь всё, что
видел за лето, хочешь выжать из этого бремени чистую пищу душе, — взвешиваешь, разбираешь, хочешь понять, что к чему, и запутаешься, бывало, во всём этом до слёз.
Старик будто сам всё
видел: стучат тяжёлые топоры
в крепких руках, сушат люди болота, возводят города,
монастыри, идут всё дальше, по течениям холодных рек, во глубины густых лесов, одолевают дикую землю, становится она благообразна.
Прежде ж
Чем Дмитриева мать, царица Марфа,
Свидетельствовать будет на Москве,
Что сын ее до смерти закололся
И погребен, ты выедешь на площадь
И с Лобного объявишь места: сам-де,
Своими-де очами
видел ты
Труп Дмитрия, — и крестным целованьем
То утвердишь. Меж тем я со владыкой
Велел везде Отрепьеву гласить
Анафему:
в церквах,
в монастырях,
На перекрестках всех, его с амвонов
Велел клясти! Быть может, вразумится
Чрез то народ.
Потом он
видел ее
в монастыре вдовой.