Неточные совпадения
Под вечер он уселся в каюте, взял книгу и долго возражал
автору,
делая на полях заметки парадоксального свойства. Некоторое время его забавляла эта игра, эта беседа с властвующим из гроба мертвым. Затем, взяв трубку, он утонул в синем дыме, живя среди призрачных арабесок [Арабеска — здесь: музыкальное произведение, причудливое и непринужденное по своему характеру.], возникающих в его зыбких слоях.
— Мы когда-нибудь поподробнее побеседуем об этом предмете с вами, любезный Евгений Васильич; и ваше мнение узнаем, и свое выскажем. С своей стороны, я очень рад, что вы занимаетесь естественными науками. Я слышал, что Либих [Либих Юстус (1803–1873) — немецкий химик,
автор ряда работ по теории и практики сельского хозяйства.]
сделал удивительные открытия насчет удобрений полей. Вы можете мне помочь в моих агрономических работах: вы можете дать мне какой-нибудь полезный совет.
— К чему ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами правой руки по книжке, продолжал: — Эта книжка озаглавлена «Исповедь человека XX века».
Автор, некто Ихоров, учит: «
Сделай в самом себе лабораторию и разлагай в себе все человеческие желания, весь человеческий опыт прошлого». Он прочитал «Слепых» Метерлинка и
сделал вывод: все человечество слепо.
Половодов выбивался из сил, чтобы вставить несколько остроумных фраз в этот беглый разговор, но Ляховская
делала вид, что не замечает ни этих остроумных фраз, ни самого
автора.
Автору не до прикрас, добрая публика, потому что он все думает о том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних страданий
делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий.
Введение
делали авторы рассматриваемых книг.
— Да очень просто:
сделать нужно так, чтобы пьеса осталась та же самая, но чтобы и
автор и переводчик не узнали ее. Я бы это сам
сделал, да времени нет… Как эту
сделаете, я сейчас же другую дам.
— До сих пор одна из них, — рассказывал мне
автор дневника и очевидец, — она уж и тогда-то не молода была, теперь совсем старуха, я ей накладку каждое воскресенье
делаю, — каждый раз в своем блудуаре со смехом про этот вечер говорит… «Да уж забыть пора», — как-то заметил я ей. «И што ты… Про хорошее лишний раз вспомнить приятно!»
Классические
авторы нам все известны, но мы лучше знаем критические объяснения текстов, нежели то, что их доднесь
делает приятными, что вечность для них уготовало.
Критика, состоящая в показании того, что должен был
сделать писатель и насколько хорошо выполнил он свою должность, бывает еще уместна изредка, в приложении к
автору начинающему, подающему некоторые надежды, но идущему решительно ложным путем и потому нуждающемуся в указаниях и советах.
Далее
автор письма сообщал, что она девушка, что ей девятнадцатый год, что ее отец — рутинист, мать — ханжа, а братья — бюрократы, что из нее
делают куклу, тогда как она чувствует в себе много силы, энергии и желания жить жизнью самостоятельной.
— Вы давеча говорили насчет Чичикова, что он не заслуживает того нравственного наказания, которому подверг его
автор, потому что само общество не развило в нем понятия о чести; но что тут общество
сделает, когда он сам дрянь человек?
— «Давно мы не приступали к нашему фельетону с таким удовольствием, как
делаем это в настоящем случае, и удовольствие это, признаемся, в нас возбуждено не переводными стихотворениями с венгерского, в которых, между прочим, попадаются рифмы вроде «фимиам с вам»; не повестью госпожи Д…, которая хотя и принадлежит легкому дамскому перу, но отличается такою тяжеловесностью, что мы еще не встречали ни одного человека, у которого достало бы силы дочитать ее до конца; наконец, не учеными изысканиями г. Сладкопевцова «О римских когортах», от которых чувствовать удовольствие и оценить их по достоинству предоставляем специалистам; нас же, напротив, неприятно поразили в них опечатки, попадающиеся на каждой странице и дающие нам право обвинить
автора за небрежность в издании своих сочинений (в незнании грамматики мы не смеем его подозревать, хотя имеем на то некоторое право)…»
Если вы с ними заговорите о чувствах (
автор с умыслом это
сделал), они, поверьте, не поддержат разговора или потому, что просто не поймут, или найдут это неприличным.
— Послушай: ведь ты мне не веришь, нечего и спорить; изберем лучше посредника. Я даже вот что
сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда: я назовусь
автором этой повести и отошлю ее к моему приятелю, сотруднику журнала: посмотрим, что он скажет. Ты его знаешь и, вероятно, положишься на его суд. Он человек опытный.
— Цо пани робит? Пани мне компрометует! [Что вы
делаете? Вы меня позорите! (Прим.
автора.).]
Рассуждение о сем важном процессе пусть
сделают те, кои более или менее испытали оный на самих себе; я же могу сказать лишь то, что сей взятый от нас брат наш, яко злато в горниле, проходил путь очищения, необходимый для всякого истинно посвятившего себя служению богу, как говорит Сирах [Сирах — вернее, Иисус Сирахов,
автор одной из библейских книг, написанной около двух столетий до нашей эры.]: процесс сей есть буйство и болезнь для человеков, живущих в разуме и не покоряющихся вере, но для нас, признавших путь внутреннего тления, он должен быть предметом глубокого и безмолвного уважения.
Глумов, главнейшим образом, основывал свое мнение на том, что роман можно изо всего
сделать, даже если и нет у
автора данных для действительного содержания.
Рассуждая о значении нагорной проповеди и в особенности о непротивлении злу,
автор, не имея надобности, как это
делают церковные, скрывать значение ее, говорит: «Христос действительно проповедовал полный коммунизм и анархию; но надо уметь смотреть на Христа в его историческом и психологическом значении.
В вступлении
автор ставит ряд вопросов: 1) о тех, которые
делают еретиков (von den Ketzermachern selbst); 2) о тех, кого
делали еретиками; 3) о самих предметах ереси; 4) о способе делания еретиков и 5) о целях и последствиях делания еретиков.
Конечно, и у
автора есть свой подражательный период, который только постепенно сменяется тем своим, что одно только и
делает автора.
Да, он выдуман, он вместо живых лиц дает манекенов, он не художественное произведение вообще, но зато он писался вполне свободно, писался для избранной публики, писался вообще с тем подъемом духа, который только и
делает автора.
Только золотая посредственность довольна собой, а настоящий
автор вечно мучится роковым сознанием, что мог бы
сделать лучше, да и нет такой вещи, лучше которой нельзя было бы представить.
Мы группируем данные,
делаем соображения об общем смысле произведения, указываем на отношение его к действительности, в которой мы живем, выводим свое заключение и пытаемся обставить его возможно лучшим образом, но при этом всегда стараемся держаться так, чтобы читатель мог совершенно удобно произнести свой суд между нами и
автором.
Например, всякому понятно, что
автор, желающий
сделать что-нибудь порядочное, не должен искажать действительность: в этом требовании согласны и теоретики и общее мнение.
Но уверяем, что ее можно
сделать чрезвычайно убедительною и победоносною, можно ею уничтожить
автора, раз ставши на точку зрения школьных учебников.
Таким образом, пока критик указывает факты, разбирает их и
делает свои выводы,
автор безопасен и самое дело безопасно.
— Я вам даю полную свободу, будьте либеральны и цитируйте каких угодно
авторов, но
сделайте мне уступку, не трактуйте в моем присутствии только о двух вещах: о зловредности высшего света и о ненормальностях брака.
Глумов (садится к столу). Эпиграммы в сторону! Этот род поэзии, кроме вреда, ничего не приносит
автору. Примемся за панегирики. (Вынимает из кармана тетрадь.) Всю желчь, которая будет накипать в душе, я буду сбывать в этот дневник, а на устах останется только мед. Один, в ночной тиши, я буду вести летопись людской пошлости. Эта рукопись не предназначается для публики, я один буду и
автором, и читателем. Разве со временем, когда укреплюсь на прочном фундаменте,
сделаю из нее извлечение.
Портреты было поручено
сделать известному
автору Мариулы, изящному Кипренскому.
Пора наконец убедиться, что наше время — не время широких задач и что тот, кто, подобно
автору почтенного рассуждения:"Русский романс: Чижик! чижик! где ты был? — перед судом здравой критики", сумел прийти к разрешению своей скромной задачи — тот
сделал гораздо более, нежели все совокупно взятые утописты-мечтатели, которые постановкой"широких"задач самонадеянно волнуют мир, не удовлетворяя оного".
— Перестаньте, полковник! — вскричал адъютант, — зажигатель всегда преступник. И что можно сказать о гражданине, который для того, чтоб избавиться от неприятеля, зажигает свой собственный дом? [Точно такой же вопрос
делает г. Делор, сочинитель очерков французской революции (Esquisses Historiques de la Révolution Francaise). (Прим.
автора.)]
Критика указывает, что именно предполагал
сделать автор, и затем смотрит уже на то, как выполнение соответствует намерению.
Мы указываем на это вовсе не с тем, чтобы
сделать упрек г. Устрялову, а единственно для того, чтобы определить, чего можно требовать от его истории и с какой точки зрения смотреть на нее, согласно с идеей самого
автора.
Монологи и разговоры в современных романах немногим ниже монологов классической трагедии: «в художественном произведении все должно быть облечено красотою» — и нам даются такие глубоко обдуманные планы действования, каких почти никогда не составляют люди в настоящей жизни; а если выводимое лицо
сделает как-нибудь инстинктивный, необдуманный шаг,
автор считает необходимым оправдывать его из сущности характера этого лица, а критики остаются недовольны тем, что «действие не мотивировано» — как будто бы оно мотивируется всегда индивидуальным характером, а не обстоятельствами и общими качествами человеческого сердца.
Сильно сконфуженный
автор, беспрестанно нюхая табак или свои пальцы, вымаранные в табаке, сознавался, что «надобно немноско посоклатить; только жаль: все это длагоценности, не мои, а Валтел-Скотта; вплочем, лусская публика еще молода для такой сельезной комедии;
делать нечего: я соклащу, соклащу»… но сокращения не последовало, а пиесу даже не повторили.
Мы занялись им только, желая указать на исторические воззрения
автора их, в надежде, что кто-нибудь из занимающихся отечественной историей возьмется за это дело и
сделает его полнее и совершеннее.
Впрочем, вы их не опасайтесь, — говорит слово «так»
автору, — они ничего не осмелятся
сделать вам, потому что
В сатире этой, не пользующейся у нас известностью, которой бы заслуживала и из которой поэтому я решился
сделать несколько выписок, находим также несколько стихов против взяток.
Автор говорит о своем приятеле Драче...
Между тем интрига любви идет своим чередом, правильно, с тонкой психологической верностью, которая во всякой другой пьесе, лишенной прочих колоссальных грибоедовских красот, могла бы
сделать автору имя.
«Все это прекрасно, — отвечаем мы, — статьи написаны превосходным слогом и
делают честь благородству чувствований их
авторов; но нас интересует не слог и не благородство писателей, а практическое значение их идей.
Мы считали излишним и неудобным оправдываться от всех частных обвинений против нас, потому что они обыкновенно имели следующий вид: некий господин пишет посредственную книжку, статейку или стишки о ничтожном предмете; мы говорим, что книжка или статейка посредственна, а предмет ничтожен,
автор статейки, или его друзья, или поклонники и единомышленники, — восстают на нас, провозглашая, что статейка превосходна, а предмет — грандиозен, «Современник» же оттого
сделал неблагоприятный или холодный отзыв, —
Делать замечания на отдельные мысли
автора мм не станем, потому что иначе мы обнаружили бы недоверие к здравому смыслу читателей.
Успеха ее, без всякого сомнения,
автор желал и, конечно, для приобретения его
делал что мог.
Кажется, что старинный
автор сей повести даже и в душе своей не винил Иоанна. Это
делает честь его справедливости, хотя при описании некоторых случаев кровь новогородская явно играет в нем. Тайное побуждение, данное им фанатизму Марфы, доказывает, что он видел в ней только страстную, пылкую, умную, а не великую и не добродетельную женщину.
Елена
делает о Берсеневе очень меткое замечание в своем дневнике (на который вообще
автор не пожалел своего глубокомыслия и остроумия): «Андрей Петрович, может быть, ученее его (Инсарова), может быть, даже умнее…
Мы понимаем одну из важных причин его, не зависящих от
автора, и потому не
делаем упрека г. Тургеневу.
Чутье настоящей минуты и на этот раз не обмануло
автора. Сознавши, что прежние герои уже
сделали свое дело и не могут возбуждать прежней симпатии в лучшей части нашего общества, он решился оставить их и, уловивши в нескольких отрывочных проявлениях веяние новых требований жизни, попробовал стать на дорогу, по которой совершается передовое движение настоящего времени…
Он так и
сделал, и ученые очень хвалили, по словам
автора, его сочинения: «О некоторых особенностях древнегерманского права в деле судебных наказаний» и «О значении городского начала в вопросе цивилизации».
Автор умеет поместить их в очень интересную обстановку, но это и все, что для них он
делает.