Неточные совпадения
Здесь же
считаю не излишним заметить, что в определении красоты как единства идеи и образа, — в этом определении, имеющем в виду не
прекрасное живой природы, а
прекрасные произведения искусств, уже скрывается зародыш или результат того направления, по которому эстетика обыкновенно отдает предпочтение
прекрасному в искусстве перед
прекрасным в живой действительности.
Проводить в подробности по различным царствам природы мысль, что
прекрасное есть жизнь, и ближайшим образом, жизнь напоминающая о человеке и о человеческой жизни, я
считаю излишним потому, что [и Гегель, и Фишер постоянно говорят о том], что красоту в природе составляет то, что напоминает человека (или, выражаясь [гегелевским термином], предвозвещает личность), что
прекрасное в природе имеет значение
прекрасного только как намек на человека [великая мысль, глубокая!
Если
считают необходимостью определять
прекрасное как преимущественное и, выражаясь точнее, как единственное существенное содержание искусства, то истинная причина этого скрывается в неясном различении
прекрасного как объекта искусства от
прекрасной формы, которая действительно составляет необходимое качество всякого произведения искусства.
С течением времени понятия о том, что можно
считать прекрасным в поэзии, несколько изменились, в народных песнях признали действительные их достоинства и стали по всей России собирать их.
Вместо того, чтобы
считать прекрасным и законным то, чтобы всякий присягал и отдавал всё, что у него есть самого драгоценного, т. е. всю свою жизнь, в волю сам не зная кого, я представил себе, что всем внушается то, что разумная воля человека есть та высшая святыня, которую человек никому не может отдать, и что обещаться с клятвой кому-нибудь в чем-нибудь есть отречение от своего разумного существа, есть поругание самой высшей святыни.
Неточные совпадения
— Ты, конечно,
считаешь это все предрассудком, а я люблю поэзию предрассудков. Кто-то сказал: «Предрассудки — обломки старых истин». Это очень умно. Я верю, что старые истины воскреснут еще более
прекрасными.
Они находят все старое
прекрасным, перемен не желают и все новое
считают грехом.
Вскоре она заговорила со мной о фрегате, о нашем путешествии. Узнав, что мы были в Портсмуте, она живо спросила меня, не знаю ли я там в Southsea церкви Св. Евстафия. «Как же, знаю, — отвечал я, хотя и не знал, про которую церковь она говорит: их там не одна. —
Прекрасная церковь», — прибавил я. «Yes… oui, oui», — потом прибавила она. «Семь, —
считал отец Аввакум, довольный, что разговор переменился, — я уж кстати и «oui»
сочту», — шептал он мне.
Наконец, в одно в самом деле
прекрасное утро, перед домиком, где мы жили, расположился наш караван, состоявший из восьми всадников и семнадцати лошадей,
считая и вьючных.
В глубине, в самой глубине души он знал, что поступил так скверно, подло, жестоко, что ему, с сознанием этого поступка, нельзя не только самому осуждать кого-нибудь, но смотреть в глаза людям, не говоря уже о том, чтобы
считать себя
прекрасным, благородным, великодушным молодым человеком, каким он
считал себя. А ему нужно было
считать себя таким для того, чтобы продолжать бодро и весело жить. А для этого было одно средство: не думать об этом. Так он и сделал.