Неточные совпадения
Степан Аркадьич ничего не ответил
и только в зеркало взглянул на Матвея; во взгляде, которым они встретились в зеркале, видно было, как они понимают друг друга. Взгляд Степана Аркадьича как будто спрашивал: «это зачем ты говоришь? разве ты не
знаешь?»
Одна треть государственных людей, стариков, были приятелями его отца
и знали его в рубашечке; другая треть были с ним на «ты», а третья — были хорошие знакомые; следовательно, раздаватели земных благ в виде мест, аренд, концессий
и тому подобного были все ему приятели
и не могли обойти своего;
и Облонскому не нужно было особенно стараться, чтобы получить выгодное место; нужно было
только не отказываться, не завидовать, не ссориться, не обижаться, чего он, по свойственной ему доброте, никогда
и не делал.
Левин
знал, что хозяйство мало интересует старшего брата
и что он,
только делая ему уступку, спросил его об этом,
и потому ответил
только о продаже пшеницы
и деньгах.
—
И я уверен в себе, когда вы опираетесь на меня, — сказал он, но тотчас же испугался того, что̀ сказал,
и покраснел.
И действительно, как
только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость,
и Левин
узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие мысли: на гладком лбу ее вспухла морщинка.
«Славный, милый», подумала Кити в это время, выходя из домика с М-11е Linon
и глядя на него с улыбкой тихой ласки, как на любимого брата. «
И неужели я виновата, неужели я сделала что-нибудь дурное? Они говорят: кокетство. Я
знаю, что я люблю не его; но мне всё-таки весело с ним,
и он такой славный.
Только зачем он это сказал?…» думала она.
— Ах перестань! Христос никогда бы не сказал этих слов, если бы
знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия
только и помнят эти слова. Впрочем, я говорю не то, что думаю, а то, что чувствую. Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а я этих гадин. Ты ведь, наверно, не изучал пауков
и не
знаешь их нравов: так
и я.
И вдруг они оба почувствовали, что хотя они
и друзья, хотя они обедали вместе
и пили вино, которое должно было бы еще более сблизить их, но что каждый думает
только о своем,
и одному до другого нет дела. Облонский уже не раз испытывал это случающееся после обеда крайнее раздвоение вместо сближения
и знал, что надо делать в этих случаях.
Теперь она верно
знала, что он затем
и приехал раньше, чтобы застать ее одну
и сделать предложение.
И тут
только в первый раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны. Тут
только она поняла, что вопрос касается не ее одной, — с кем она будет счастлива
и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит.
И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
— Не
знаю, я не пробовал подолгу. Я испытывал странное чувство, — продолжал он. — Я нигде так не скучал по деревне, русской деревне, с лаптями
и мужиками, как прожив с матушкой зиму в Ницце. Ницца сама по себе скучна, вы
знаете. Да
и Неаполь, Сорренто хороши
только на короткое время.
И именно там особенно живо вспоминается Россия,
и именно деревня. Они точно как…
— Я не думаю, а
знаю; на это глаза есть у нас, а не у баб. Я вижу человека, который имеет намерения серьезные, это Левин;
и вижу перепела, как этот щелкопер, которому
только повеселиться.
— Вот как!… Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, — сказал Вронский
и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. — Впрочем, я его не
знаю, — прибавил он. — Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство
и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает
только, что у тебя не достало денег, а здесь — твое достоинство на весах. Однако вот
и поезд.
Но Каренина не дождалась брата, а, увидав его, решительным легким шагом вышла из вагона.
И, как
только брат подошел к ней, она движением, поразившим Вронского своею решительностью
и грацией, обхватила брата левою рукой за шею, быстро притянула к себе
и крепко поцеловала. Вронский, не спуская глаз, смотрел на нее
и, сам не
зная чему, улыбался. Но вспомнив, что мать ждала его, он опять вошел в вагон.
— Я о ней ничего, кроме самого хорошего, не
знаю,
и в отношении к себе я видела от нее
только ласку
и дружбу».
Ты пойми, что я не
только не подозревала неверности, но что я считала это невозможным,
и тут, представь себе, с такими понятиями
узнать вдруг весь ужас, всю гадость….
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских,
и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев
узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли
и с детьми. Она
только послала записочку к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай, Бог милостив», писала она.
Он
знал только, что сказал ей правду, что он ехал туда, где была она, что всё счастье жизни, единственный смысл жизни он находил теперь в том, чтобы видеть
и слышать ее.
Он
знал, что у ней есть муж, но не верил в существование его
и поверил в него вполне,
только когда увидел его, с его головой, плечами
и ногами в черных панталонах; в особенности когда он увидал, как этот муж с чувством собственности спокойно взял ее руку.
Никто не
знает,
и только лакей хозяина на их вопрос: живут ли наверху мамзели, отвечает, что их тут очень много.
— Это доказывает
только то, что у вас нет сердца, — сказала она. Но взгляд ее говорил, что она
знает, что у него есть сердце,
и от этого-то боится его.
Но в последнее время она
узнала, что сын отказался от предложенного ему, важного для карьеры, положения,
только с тем, чтоб оставаться в полку, где он мог видеться с Карениной,
узнала, что им недовольны за это высокопоставленные лица,
и она переменила свое мнение.
Еще более, чем свою лошадь, Вронскому хотелось видеть Гладиатора, которого он не видал; но Вронский
знал, что, по законам приличия конской охоты, не
только нельзя видеть его, но неприлично
и расспрашивать про него.
Только потому, что он чувствовал себя ближе к земле,
и по особенной мягкости движенья Вронский
знал, как много прибавила быстроты его лошадь.
Он не позволял себе думать об этом
и не думал; но вместе с тем он в глубине своей души никогда не высказывая этого самому себе
и не имея на то никаких не
только доказательств, но
и подозрений,
знал несомненно, что он был обманутый муж,
и был от этого глубоко несчастлив.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен
и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его голову, он не
только не думал о том, как развязать это положение, но вовсе не хотел
знать его, не хотел
знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
— Как не думала? Если б я была мужчина, я бы не могла любить никого, после того как
узнала вас. Я
только не понимаю, как он мог в угоду матери забыть вас
и сделать вас несчастною; у него не было сердца.
Кити держала ее за руку
и с страстным любопытством
и мольбой спрашивала ее взглядом: «Что же, что же это самое важное, что дает такое спокойствие? Вы
знаете, скажите мне!» Но Варенька не понимала даже того, о чем спрашивал ее взгляд Кити. Она помнила
только о том, что ей нынче нужно еще зайти к М-me Berthe
и поспеть домой к чаю maman, к 12 часам. Она вошла в комнаты, собрала ноты
и, простившись со всеми, собралась уходить.
Жизнь эта открывалась религией, но религией, не имеющею ничего общего с тою, которую с детства
знала Кити
и которая выражалась в обедне
и всенощной во Вдовьем Доме, где можно было встретить знакомых,
и в изучении с батюшкой наизусть славянских текстов; это была религия возвышенная, таинственная, связанная с рядом прекрасных мыслей
и чувств, в которую не
только можно было верить, потому что так велено, но которую можно было любить.
— Я
и сам не
знаю хорошенько.
Знаю только, что она за всё благодарит Бога, зa всякое несчастие,
и за то, что у ней умер муж, благодарит Бога. Ну,
и выходит смешно, потому что они дурно жили.
Чем больше он
узнавал брата, тем более замечал, что
и Сергей Иванович
и многие другие деятели для общего блага не сердцем были приведены к этой любви к общему благу, но умом рассудили, что заниматься этим хорошо,
и только потому занимались этим.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не
знал только, почему это было не понято: потому ли, что он не умел сказать ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли
и, не возражая брату, задумался о совершенно другом, личном своем деле.
— Я
знала только то, что что-то было, что ее ужасно мучало,
и что она просила меня никогда не говорить об этом. А если она не сказала мне, то она никому не говорила. Но что же у вас было? Скажите мне.
В то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери
и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна
узнала его
и тут
только вспомнила, что Вронский вчера сказал, что не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
— Нет, вы не хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в свете это самый любезный человек, какого
только я
знаю,
и страстный игрок в крокет. Вот вы увидите.
И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не
знаете? Это новый, совсем новый тон.
Всякий человек,
зная до малейших подробностей всю сложность условий, его окружающих, невольно предполагает, что сложность этих условий
и трудность их уяснения есть
только его личная, случайная особенность,
и никак не думает, что другие окружены такою же сложностью своих личных условий, как
и он сам.
Всё это было прекрасно, но Вронский
знал, что в этом грязном деле, в котором он хотя
и принял участие
только тем, что взял на словах ручательство зa Веневского, ему необходимо иметь эти 2500, чтоб их бросить мошеннику
и не иметь с ним более никаких разговоров.
— Да
и я о тебе
знал, но не
только чрез твою жену, — строгим выражением лица запрещая этот намек, сказал Вронский. — Я очень рад был твоему успеху, но нисколько не удивлен. Я ждал еще больше.
И тут же в его голове мелькнула мысль о том, что ему
только что говорил Серпуховской
и что он сам утром думал — что лучше не связывать себя, —
и он
знал, что эту мысль он не может передать ей.
Всё это делалось не потому, что кто-нибудь желал зла Левину или его хозяйству; напротив, он
знал, что его любили, считали простым барином (что есть высшая похвала); но делалось это
только потому, что хотелось весело
и беззаботно работать,
и интересы его были им не
только чужды
и непонятны, но фатально противоположны их самым справедливым интересам.
Получив письмо Свияжского с приглашением на охоту, Левин тотчас же подумал об этом, но, несмотря на это, решил, что такие виды на него Свияжского есть
только его ни на чем не основанное предположение,
и потому он всё-таки поедет. Кроме того, в глубине души ему хотелось испытать себя, примериться опять к этой девушке. Домашняя же жизнь Свияжских была в высшей степени приятна,
и сам Свияжский, самый лучший тип земского деятеля, какой
только знал Левин, был для Левина всегда чрезвычайно интересен.
Он полагал, что жизнь человеческая возможна
только за границей, куда он
и уезжал жить при первой возможности, а вместе с тем вел в России очень сложное
и усовершенствованное хозяйство
и с чрезвычайным интересом следил за всем
и знал всё, что делалось в России.
Рабочий наш
только одно
знает — напиться, как свинья, пьяный
и испортит всё, что вы ему дадите.
— Я не нахожу, — уже серьезно возразил Свияжский, — я
только вижу то, что мы не умеем вести хозяйство
и что, напротив, то хозяйство, которое мы вели при крепостном праве, не то что слишком высоко, а слишком низко. У нас нет ни машин, ни рабочего скота хорошего, ни управления настоящего, ни считать мы не умеем. Спросите у хозяина, — он не
знает, что ему выгодно, что невыгодно.
— Нет, вы
только говорите; вы, верно,
знаете всё это не хуже меня. Я, разумеется, не социальный профессор, но меня это интересовало,
и, право, если вас интересует, вы займитесь.
—
Знаете, вы напоминаете мне анекдот о советах больному: «вы бы попробовали слабительное». — «Давали: хуже». — «Попробуйте пиявки». — «Пробовали: хуже». — «Ну, так уж
только молитесь Богу». — «Пробовали: хуже». Так
и мы с вами. Я говорю политическая экономия, вы говорите — хуже. Я говорю социализм — хуже. Образование — хуже.
— Ну вот, я очень рад или, напротив, очень не рад, что сошелся со Спенсером;
только это я давно
знаю. Школы не помогут, а поможет такое экономическое устройство, при котором народ будет богаче, будет больше досуга, —
и тогда будут
и школы.
Правда, часто, разговаривая с мужиками
и разъясняя им все выгоды предприятия, Левин чувствовал, что мужики слушают при этом
только пение его голоса
и знают твердо, что, что бы он ни говорил, они не дадутся ему в обман. В особенности чувствовал он это, когда говорил с самым умным из мужиков, Резуновым,
и заметил ту игру в глазах Резунова, которая ясно показывала
и насмешку над Левиным
и твердую уверенность, что если будет кто обманут, то уж никак не он, Резунов.
А что такое была эта неизбежная смерть, он не
только не
знал, не
только никогда
и не думал об этом, но не умел
и не смел думать об этом.
Он чувствовал, что если б они оба не притворялись, а говорили то, что называется говорить по душе, т. е.
только то, что они точно думают
и чувствуют, то они
только бы смотрели в глаза друг другу,
и Константин
только бы говорил: «ты умрешь, ты умрешь, ты умрешь!» ― а Николай
только бы отвечал: «
знаю, что умру; но боюсь, боюсь, боюсь!»
И больше бы ничего они не говорили, если бы говорили
только по душе.
Он не спал всю ночь,
и его гнев, увеличиваясь в какой-то огромной прогрессии, дошел к утру до крайних пределов. Он поспешно оделся
и, как бы неся полную чашу гнева
и боясь расплескать ее, боясь вместе с гневом утратить энергию, нужную ему для объяснения с женою, вошел к ней, как
только узнал, что она встала.
— Старо, но
знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь,
и ничего не останется, то так всё ничтожно!
И я считаю очень важной свою мысль, а она оказывается так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так
и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы
только не думать о смерти.