Неточные совпадения
Ну, и пройдет директор, улыбнется: «Что,
старик, готов?» — «Хоть
в Астрахань, ваше превосходительство!» — «Гм…
в Астрахань! туда Шарлотта Федоровна тоже об одном старичке просила!» — скажет директор и пройдет мимо.
Представьте себе, что все стояло на своем месте, как будто ничего и не случилось; как будто бы добрый наш
старик не подвергнулся превратностям судеб, как будто бы
в прошлую ночь не пророс сквозь него и не процвел совершенно новый и вовсе нами не жданный начальник!
В это время к нам вышел сам закатившийся
старик наш. Лицо его было подобно лицу Печорина: губы улыбались, но глаза смотрели мрачно; по-видимому, он весело потирал руками, но
в этом потиранье замечалось что-то такое, что вот, казалось, так и сдерет с себя человек кожу с живого.
Но, по мнению моему, эта перемена произошла совсем не вследствие уныния, а оттого единственно, что добрый
старик, вышедши
в отставку, приобрел опасную привычку слишком часто поднимать завесу будущего.
Сам
старик в этом сознается и даже довольно картинно выражает плоды своих наблюдений по этому предмету.
Вообще о делах внутренней и внешней политики
старик отзывается сдержанно и загадочно. Не то одобряет, не то порицает, не забывая, однако ж, при каждом случае прибавить: «Это еще при мне началось», или: «Я
в то время осмелился подать такой-то совет!»
— Не отрицаю-с, — скромно заметил благодушный
старик, — но не смею и утверждать-с. Скажу вам по этому случаю анекдот-с. Однажды, когда князь Петр Антоныч требовал, чтобы я высказал ему мое мнение насчет сокращения
в одном ведомстве фалд, то я откровенно отвечал: «Ваше сиятельство! и фалды сокращенные, и фалды удлиненные — мы всё примем с благодарностью!» — «Дипломат!» — выразился по этому случаю князь и изволил милостиво погрозить мне пальцем. Так-то-с.
Даже против реформ, или — как он их называл — «катастроф»,
старик не огрызался; напротив того, всякое новое мероприятие находило
в нем мудрого толкователя. Самые земские учреждения и те не смутили его. Конечно, он сначала испугался, но потом вник, взвесил, рассудил… и простил!
После такого толкования слушателям не оставалось ничего более, как оставить всякие опасения и надеяться, что не далеко то время, когда русская земля процивилизуется наконец вплотную. Вот что значит опытность
старика, приобревшего, по выходе
в отставку, привычку поднимать завесу будущего!
Каждый день утром к
старику приезжает из города бывший правитель его канцелярии, Павел Трофимыч Кошельков, старинный соратник и соархистратиг, вместе с ним некогда возжегший административный светильник и с ним же вместе погасивший его. Это гость всегда дорогой и всегда желанный: от него узнаются все городские новости, и, что всего важнее, он же, изо дня
в день, поведывает почтенному старцу трогательную повесть подвигов и деяний того, кто хотя и заменил незаменимого, но не мог заставить его забыть.
Утро;
старик сидит за чайным столом и кушает чай с сдобными булками; Анна Ивановна усердно намазывает маслом тартинки, которые незабвенный проглатывает тем с большею готовностью, что, со времени выхода
в отставку, он совершенно утратил инстинкт плотоядности. Но мысль его блуждает инде; глаза, обращенные к окошкам, прилежно испытуют пространство, не покажется ли вдали пара саврасок, влекущая старинного друга и собеседника. Наконец старец оживляется, наскоро выпивает остатки молока и бежит к дверям.
Старик начинает колебаться. Он начинает подозревать, что
в «безрассудном молодом человеке» не всё сплошь безрассудства, но, по временам, являются и признаки мудрости.
Чело
старика проясняется;
в голове его шевелятся веселые мысли.
— И сечет-с (Кошельков, очевидно, врет, но делает это
в тех видах, чтобы известие подействовало на
старика как можно живительнее).
Ну, и почтен был за это
в свое время… А нынче, друзья мои, этого не любят! Нынче нашего брата, фрондера, за ушко да на солнышко… за истину-то! Вот, когда я умру… тогда отдайте все Каткову! Никому, кроме Каткова! хочу лечь рядом с
стариком Вигелем.
Поздравив меня с высоким саном и дозволив поцеловать себя
в плечо (причем я, вследствие волнения чувств, так крепко нажимал губами, что даже князь это заметил), он сказал: „Я знаю,
старик (я и тогда уже был оным), что ты смиренномудрен и предан, но главное, об чем я тебя прошу и даже приказываю, — это: обрати внимание на возрастающие успехи вольномыслия!“ С тех пор слова сии столь глубоко запечатлелись
в моем сердце, что я и ныне, как живого, представляю себе этого сановника, высокого и статного мужчину, серьезно и важно предостерегающего меня против вольномыслия!
Мы с Павлом Трофимычем не раз приступали к доброму
старику, чтобы позволил опубликовать хоть один из этих трактатов,
в которых философическая мудрость до такой степени сплетена с мудростью житейскою, что невозможно ничего разобрать; но всегда встречали упорный отказ.
— Не хотите ли простокваши с сахаром? — прервет, бывало, милая Анна Ивановна, причем больше всего имеет
в виду дать доброму
старику время передохнуть.
«Обыватель всегда
в чем-нибудь виноват, и потому всегда надлежит на порочную его волю воздействовать», — продолжает
старик, и вдруг, прекращая чтение и отирая навернувшиеся на глазах слезы (с некоторого времени, и именно с выхода
в отставку, он приобрел так называемый «слезный дар»), прибавляет...
Но тонкий
старик, появившись столь неожиданно среди нас, очевидно, имел иные цели, и потому, дабы достигнуть желаемого беспрепятственно и вместе с тем не поставить
в затруднение преосвященного, великодушно разрешил все сомнения, добровольно удалившись из церкви за минуту до окончания богослужения.
Оказалось, что целью приезда
старика было благо и счастье той самой страны, на пользу которой он
в свое время так много поревновал.
Вечером того же дня
старик был счастлив необыкновенно. Он радовался, что ему опять удалось сделать доброе дело
в пользу страны, которую он привык
в душе считать родною, и,
в ознаменование этой радости, ел необыкновенно много. С своей стороны, Анна Ивановна не могла не заметить этого чрезвычайного аппетита, и хотя не была скупа от природы, но сказала...
В этот же вечер добрый
старик прочитал нам несколько отрывков из вновь написанного им сочинения под названием «Увет молодому администратору»,
в коих меня особенно поразили следующие истинно вещие слова: «Юный! ежели ты думаешь, что наука сия легка, — разуверься
в том! Самонадеянный! ежели ты мечтаешь все совершить с помощью одной необдуманности — оставь сии мечты и склони свое неопытное ухо увету старости и опытности! Перо сие, быть может,
в последний раз…»
Все эти распоряжения и мероприятия (таковы, например: замощение базарной площади, приказ о подвязывании колокольчиков при въезде
в город и т. п.), которым с такою нерасчетливою горячностью предался на первых порах безрассудный молодой человек, казались ревнивому
старику направленными лично против него.
Весть об избрании помпадурши была первою
в этом смысле; с нее
старик задумался, и слово «молодец» впервые сорвалось с его языка
в применении к «новому».
Наконец, великодушная уступка, сделанная по вопросу о мостовых, докончила начатое и поразила
старика до того, что он тотчас же объелся, и вот
в этом (но только
в этом!) смысле может быть признано справедливым мнение, что неумеренность
в пище послужила косвенною причиной тех бедственных происшествий, которые случились впоследствии.
В одну из таких светлых минут доложили, что приехал «новый».
Старик вдруг вспрянул и потребовал чистого белья. «Новый» вошел, потрясая плечами и гремя саблею. Он дружески подал больному руку, объявил, что сейчас лишь вернулся с усмирения, и заявил надежду, что здоровье почтеннейшего старца не только поправится, но, с Божиею помощью, получит дальнейшее развитие.
Старик был, видимо, тронут и пожелал остаться с «новым» наедине.
Через полчаса «молодой человек» вышел из спальной с красными от слез глазами: он чувствовал, что лишался друга и советника. Что же касается
старика, то мы нашли его
в такой степени спокойным, что он мог без помех продолжать свои наставления об анархии.
В первой господствуют старцы и те молодые люди, о которых говорят, что они с старыми стары, а с молодыми молоды; во второй бушует молодежь, к которой пристало несколько живчиков из
стариков.
Таково было содержание первого разговора. Покончив с кожевенником, помпадур устремился к старичку-мещанину, стоявшему у палатки, увешанной лубочными картинками.
Старик был обрит и одет
в немецкое платье и сквозь круглые очки читал одну из книг московского изделия, которыми тоже, по-видимому, производил торг.
— Le brave homme! [Молодчина! (фр.)] —
в умилении восклицал Феденька и, трепля Скотинина по плечу, присовокуплял: — Возьмем,
старик! всех возьмем! Уложим чемоданы, захватим Еремеевну и Митрофанушку и поедем на обывательских куда глаза глядят!