Неточные совпадения
Поняли, что кому-нибудь да надо верх взять, и послали сказать соседям:
будем друг с дружкой до тех пор
головами тяпаться, пока кто кого перетяпает.
—
Есть у меня, — сказал он, — друг-приятель, по прозванью вор-новото́р, уж если экая выжига князя не сыщет, так судите вы меня судом милостивым, рубите с плеч мою
голову бесталанную!
Чем далее лилась песня, тем ниже понуривались
головы головотяпов. «
Были между ними, — говорит летописец, — старики седые и плакали горько, что сладкую волю свою прогуляли;
были и молодые, кои той воли едва отведали, но и те тоже плакали. Тут только познали все, какова такова прекрасная воля
есть». Когда же раздались заключительные стихи песни...
8) Брудастый, Дементий Варламович. Назначен
был впопыхах и имел в
голове некоторое особливое устройство, за что и прозван
был «Органчиком». Это не мешало ему, впрочем, привести в порядок недоимки, запущенные его предместником. Во время сего правления произошло пагубное безначалие, продолжавшееся семь дней, как о том
будет повествуемо ниже.
С течением времени Байбаков не только перестал тосковать, но даже до того осмелился, что самому градскому
голове посулил отдать его без зачета в солдаты, если он каждый день не
будет выдавать ему на шкалик.
Он не без основания утверждал, что
голова могла
быть опорожнена не иначе как с согласия самого же градоначальника и что в деле этом принимал участие человек, несомненно принадлежащий к ремесленному цеху, так как на столе, в числе вещественных доказательств, оказались: долото, буравчик и английская пилка.
В прошлом году, зимой — не помню, какого числа и месяца, —
быв разбужен в ночи, отправился я, в сопровождении полицейского десятского, к градоначальнику нашему, Дементию Варламовичу, и, пришед, застал его сидящим и
головою то в ту, то в другую сторону мерно помавающим.
На спрашивание же вашего высокоблагородия о том, во-первых, могу ли я, в случае присылки новой
головы, оную утвердить и, во-вторых,
будет ли та утвержденная
голова исправно действовать? ответствовать сим честь имею: утвердить могу и действовать оная
будет, но настоящих мыслей иметь не может.
Выслушав показание Байбакова, помощник градоначальника сообразил, что ежели однажды допущено, чтобы в Глупове
был городничий, имеющий вместо
головы простую укладку, то, стало
быть, это так и следует. Поэтому он решился выжидать, но в то же время послал к Винтергальтеру понудительную телеграмму [Изумительно!! — Прим. издателя.] и, заперев градоначальниково тело на ключ, устремил всю свою деятельность на успокоение общественного мнения.
Мало того, начались убийства, и на самом городском выгоне поднято
было туловище неизвестного человека, в котором, по фалдочкам, хотя и признали лейб-кампанца, но ни капитан-исправник, ни прочие члены временного отделения, как ни бились, не могли отыскать отделенной от туловища
головы.
Между тем Винтергальтер говорил правду, и
голова действительно
была изготовлена и выслана своевременно.
Может
быть, тем бы и кончилось это странное происшествие, что
голова, пролежав некоторое время на дороге,
была бы со временем раздавлена экипажами проезжающих и наконец вывезена на поле в виде удобрения, если бы дело не усложнилось вмешательством элемента до такой степени фантастического, что сами глуповцы — и те стали в тупик. Но не
будем упреждать событий и посмотрим, что делается в Глупове.
На нем
был надет лейб-кампанский мундир;
голова его
была сильно перепачкана грязью и в нескольких местах побита. Несмотря на это, он ловко выскочил с телеги, сверкнул на толпу глазами.
Голова у этого другого градоначальника
была совершенно новая и притом покрытая лаком. Некоторым прозорливым гражданам показалось странным, что большое родимое пятно, бывшее несколько дней тому назад на правой щеке градоначальника, теперь очутилось на левой.
Так, например, он говорит, что на первом градоначальнике
была надета та самая
голова, которую выбросил из телеги посланный Винтергальтера и которую капитан-исправник приставил к туловищу неизвестного лейб-кампанца; на втором же градоначальнике
была надета прежняя
голова, которую наскоро исправил Байбаков, по приказанию помощника городничего, набивши ее, по ошибке, вместо музыки вышедшими из употребления предписаниями.
Сила Терентьев Пузанов при этих словах тоскливо замотал
головой, так что если б атаманы-молодцы
были крошечку побойчее, то они, конечно, разнесли бы съезжую избу по бревнышку.
И если б не подоспели тут будочники, то несдобровать бы «толстомясой», полететь бы ей вниз
головой с раската! Но так как будочники
были строгие, то дело порядка оттянулось, и атаманы-молодцы, пошумев еще с малость, разошлись по домам.
И Дунька и Матренка бесчинствовали несказанно. Выходили на улицу и кулаками сшибали проходящим
головы, ходили в одиночку на кабаки и разбивали их, ловили молодых парней и прятали их в подполья,
ели младенцев, а у женщин вырезали груди и тоже
ели. Распустивши волоса по ветру, в одном утреннем неглиже, они бегали по городским улицам, словно исступленные, плевались, кусались и произносили неподобные слова.
На минуту Боголепов призадумался, как будто ему еще нужно
было старый хмель из
головы вышибить. Но это
было раздумье мгновенное. Вслед за тем он торопливо вынул из чернильницы перо, обсосал его, сплюнул, вцепился левой рукою в правую и начал строчить...
И вот настала минута, когда эта мысль является не как отвлеченный призрак, не как плод испуганного воображения, а как
голая действительность, против которой не может
быть и возражений.
Но ошибка
была столь очевидна, что даже он понял ее. Послали одного из стариков в Глупов за квасом, думая ожиданием сократить время; но старик оборотил духом и принес на
голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала
пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.
И
было, впрочем, чему изумиться: кругом не
было никакого признака поселенья; далеко-далеко раскинулось
голое место, и только вдали углублялся глубокий провал, в который, по преданию, скатилась некогда пушкарская девица Дунька, спешившая, в нетрезвом виде, на любовное свидание.
Но как ни казались блестящими приобретенные Бородавкиным результаты, в существе они
были далеко не благотворны. Строптивость
была истреблена — это правда, но в то же время
было истреблено и довольство. Жители понурили
головы и как бы захирели; нехотя они работали на полях, нехотя возвращались домой, нехотя садились за скудную трапезу и слонялись из угла в угол, словно все опостылело им.
— Может
быть, они трюфельной помадой
голову себе мажут-с? — усомнился Половинкин.
На другой день глуповцы узнали, что у градоначальника их
была фаршированная
голова…
Никто не станет отрицать, что это картина не лестная, но иною она не может и
быть, потому что материалом для нее служит человек, которому с изумительным постоянством долбят
голову и который, разумеется, не может прийти к другому результату, кроме ошеломления.
Другой вариант утверждает, что Иванов совсем не умер, а
был уволен в отставку за то, что
голова его вследствие постепенного присыхания мозгов (от ненужности в их употреблении) перешла в зачаточное состояние.
На грязном
голом полу валялись два полуобнаженные человеческие остова (это
были сами блаженные, уже успевшие возвратиться с богомолья), которые бормотали и выкрикивали какие-то бессвязные слова и в то же время вздрагивали, кривлялись и корчились, словно в лихорадке.
Читая эти письма, Грустилов приходил в необычайное волнение. С одной стороны, природная склонность к апатии, с другой, страх чертей — все это производило в его
голове какой-то неслыханный сумбур, среди которого он путался в самых противоречивых предположениях и мероприятиях. Одно казалось ясным: что он тогда только
будет благополучен, когда глуповцы поголовно станут ходить ко всенощной и когда инспектором-наблюдателем всех глуповских училищ
будет назначен Парамоша.
Он спал на
голой земле и только в сильные морозы позволял себе укрыться на пожарном сеновале; вместо подушки клал под
головы́ камень; вставал с зарею, надевал вицмундир и тотчас же бил в барабан; курил махорку до такой степени вонючую, что даже полицейские солдаты и те краснели, когда до обоняния их доходил запах ее;
ел лошадиное мясо и свободно пережевывал воловьи жилы.
Еще задолго до прибытия в Глупов он уже составил в своей
голове целый систематический бред, в котором, до последней мелочи,
были регулированы все подробности будущего устройства этой злосчастной муниципии. На основании этого бреда вот в какой приблизительно форме представлялся тот город, который он вознамерился возвести на степень образцового.
Едва увидел он массу воды, как в
голове его уже утвердилась мысль, что у него
будет свое собственное море.
Скорым шагом удалялся он прочь от города, а за ним, понурив
головы и едва
поспевая, следовали обыватели. Наконец к вечеру он пришел. Перед глазами его расстилалась совершенно ровная низина, на поверхности которой не замечалось ни одного бугорка, ни одной впадины. Куда ни обрати взоры — везде гладь, везде ровная скатерть, по которой можно шагать до бесконечности. Это
был тоже бред, но бред точь-в-точь совпадавший с тем бредом, который гнездился в его
голове…