Неточные совпадения
Ежели нужно только „подождать“, то отчего
же не „подождать“?»
Все это до того резонно, что
так и кажется, будто кто-то стоит и подталкивает сзади: подожди да подожди!
Как ни стараются они провести между собою разграничительную черту, как ни уверяют друг друга, что такие-то мнения может иметь лишь несомненный жулик, а такие-то — бесспорнейший идиот, мне все-таки сдается, что мотив у них один и тот
же, что
вся разница в том, что один делает руладу вверх, другой
же обращает ее вниз, и что нет даже повода задумываться над тем, кого целесообразнее обуздать: мужика или науку.
Нельзя себе представить положения более запутанного, как положение добродушного простеца, который изо
всех сил сгибает себя под игом обуздания и в то
же время чувствует, что жизнь на каждом шагу
так и подмывает его выскользнуть из-под этого ига.
Восклицание «уж
так нынче народ слаб стал!» составляет в настоящее время модный припев градов и
весей российских. Везде, где бы вы ни были, — вы можете быть уверены, что услышите эту фразу через девять слов на десятое. Вельможа в раззолоченных палатах, кабатчик за стойкой, земледелец за сохою —
все в одно слово вопиют: «Слаб стал народ!» То
же самое услышали мы и на постоялом дворе.
— «Что
же, говорю, Василий Порфирыч, условие
так условие, мы от условиев не прочь: писывали!» Вот он и сочинил, братец, условие, прочитал, растолковал; одно слово,
все как следует.
Словом сказать, настоящих, «отпетых» бюрократов, которые не прощают, очень мало, да и те вынуждены вести уединенную жизнь. Даже
таких немного, которые прощают без подмигиваний. Большая
же часть прощает с пением и танцами, прощает и во
все колокола звонит: вот, дескать, какой мы маскарад устроиваем!
— Отчет? А помнится, у вас
же довелось мне вычитать выражение: «ожидать поступков».
Так вот в этом самом выражении резюмируется программа
всех моих отчетов, прошедших, настоящих и будущих. Скажу даже больше: отчет свой я мог бы совершенно удобно написать в моей к — ской резиденции, не ездивши сюда. И ежели вы видите меня здесь, то единственно только для того, чтобы констатировать мое присутствие.
"По получении твоего письма, голубчик Николенька, сейчас
же послала за отцом Федором, и
все вместе соединились в теплой мольбе всевышнему о ниспослании тебе духа бодрости, а начальникам твоим долголетия и нетленных наград. И когда
все это исполнилось,
такое в душе моей сделалось спокойствие, как будто тихий ангел в ней пролетел!
— То-то, говорю: чти! Вот мы, чернядь, как в совершенные лета придем,
так сами домой несем! Родитель-то тебе медную копеечку даст, а ты ему рубль принеси! А и мы родителей почитаем! А вы, дворяна, ровно малолетные, до старости
все из дому тащите — как
же вам родителей не любить!
Пошли в дом; лестница отличная, светлая; в комнатах — благолепие. Сначала мне любопытно было взглянуть, каков-то покажется Осип Иванович среди
всей этой роскоши, но я тотчас
же убедился, что для моего любопытства нет ни малейшего повода: до
такой степени он освоился со своею новою обстановкой.
— Я-то сержусь! Я уж который год и не знаю, что за «сердце»
такое на свете есть! На мужичка сердиться! И-и! да от кого
же я и пользу имею, как не от мужичка! Я вот только тебе по-христианскому говорю: не вяжись ты с мужиком! не твое это дело! Предоставь мне с мужика получать! уж я своего не упущу,
всё до копейки выберу!
Он был охранителем его во времена помещичьего благоденствия, и он
же охранял его и теперь, когда Чемезово сделалось, по его словам,
таким местом, где,"куда ни плюнь,
все на пусто попадешь".
Еще на днях один становой-щеголь мне говорил:"По-настоящему, нас не становыми приставами, а начальниками станов называть бы надо, потому что я, например, за
весь свой стан отвечаю: чуть ежели кто ненадежен или в мыслях нетверд — сейчас
же к сведению должен дать знать!"Взглянул я на него — во
всех статьях куроед! И глаза врозь, и руки растопырил, словно курицу поймать хочет, и носом воздух нюхает. Только вот мундир — мундир, это точно, что ловко сидит! У прежних куроедов
таких мундирчиков не бывало!
Ведь сам
же он, и даже не без самодовольства, говорил давеча, что по
всему округу сеть разостлал? Стало быть, он кого-нибудь в эту сеть ловит? кого ловит? не
таких ли
же представителей принципа собственности, как и он сам? Воля ваша, а есть тут нечто сомнительное!
Если
же у кума было нельзя приютиться (Зачатиевский был необыкновенно плодущ, и не всегда в его квартире имелся свободный угол), в
таком случае Дерунов нанимал дешевенький нумер в гостинице «Рига» или у Ротина, и там
все его издержки, сверх платы за нумер, ограничивались требованием самовара, потому что чай и сахар у него были свои, а вместо обеда он насыщался холодными закусками с сайкой, покупаемыми у лоточников.
Все мелкие виды грабежа, производимые над живым материалом и потому сопровождаемые протестом в форме оханья и криков, он предоставляет сыну Николашеньке и приказчикам, сам
же на будущее время исключительно займется грабежом «отвлеченным», не сопряженным с оханьями и криками, но дающим в несколько часов рубль на рубль."И голова у тебя слободка, и совесть чиста — потому"разговоров нет!" —
так, я уверен, рассуждает он в настоящее время.
Мое появление взбудоражило
всю компанию. Осип Иваныч выразил как бы недоумение, увидев меня; когда
же он назвал мою фамилию, то
такое же недоумение сказалось и на других лицах.
— Да вы спросите, кто медали-то ему выхлопотал! — ведь я
же! — Вы меня спросите, что эти медали-то стоят! Может, за каждою не один месяц, высуня язык, бегал… а он с грибками да с маслицем! Конечно, я за большим не гонюсь… Слава богу! сам от царя жалованье получаю… ну, частная работишка тоже есть… Сыт, одет… А все-таки, как подумаешь: этакой аспид, а на даровщину
все норовит! Да еще и притесняет! Чуть позамешкаешься — уж он и тово… голос подает: распорядись… Разве я слуга… помилуйте!
— Еще бы! Разумеется, кому
же лучше знать! Я об том-то и говорю: каковы в Петербурге сведения! Да-с, вот извольте с
такими сведениями дело делать! Я всегда говорил:"Господа! покуда у вас нет живогоисследования, до тех пор
все равно, что вы ничего не имеете!"Правду я говорю? правду?
Вот Толстопятов господин или кандауровский барин —
все они меня точно
так же спрашивали:"Отчего, мол, Антон, землю нынче работать — себе в убыток?"
Правда, что через него прошла,
так сказать, целая катастрофа; но
все же, если б повести дело умненько… да, именно, если б умненько повести!.. если б не воевать с дворовыми, не полемизировать с Анпетовым, если б сразу обрезать себя по-новому, если бы не вверяться Антошке, если б…
Комната, в которую Стрелов привел Петеньку, смотрела светло и опрятно; некрашеный пол был начисто вымыт и снабжен во
всю длину полотняною дорожкой; по стенам и у окон стояли красного дерева стулья с деревянными выгнутыми спинками и волосяным сиденьем; посредине задней стены был поставлен
такой же формы диван и перед ним продолговатый стол с двумя креслами по бокам; в углу виднелась этажерка с чашками и небольшим количеством серебра.
По выходе
же из церкви Софрону Матвеичу поклонится разве редкий аматёр добродетелей (да и то, может быть, в том расчете, что у него все-таки кубышка водится), а Хрисашке всепоклонятся, да не просто поклонятся, а со страхом и трепетом; ибо в руках у Хрисашки хлеб
всех,
всей этой чающей и не могущей наесться досыта братии, а в руках у Софрона Матвеича — только собственная его кубышка.
Захочется тебе иной раз во
все лопатки ударить (я знаю, и у тебя эти порывы-то бывали!) — ан ты:"Нет, погоди — вот ужо!"Ужо да ужо —
так ты и прокис, и кончил на том, что ухватился обеими руками за кубышку да брюзжишь на Хрисашку, а сам ему
же кланяешься!
И я мог недоумевать!"), или, что одно и то
же, как только приступлю к написанию передовой статьи для"Старейшей Российской Пенкоснимательницы"(статья эта начинается
так:"Есть люди, которые не прочь усумниться даже перед
такими бесспорными фактами, как, например, судебная реформа и наши
всё еще молодые,
всё еще неокрепшие, но тем не менее чреватые благими начинаниями земские учреждения"и т. д.),
так сейчас, словно буря, в мою голову вторгаются совсем неподходящие стихи...
— Смею думать, ваше сиятельство, — доложил он, — что и заблуждающийся человек может от времени до времени что-нибудь полезное сделать, потому что заблуждения не
такая же специальность, чтобы человек только и делал
всю жизнь, что заблуждался.
— Но что
же тебя
так поразило во
всем, что мы слышали?
Тебеньков говорил
так убедительно и в то
же время
так просто и мило, что мне оставалось только удивляться: где почерпнул он
такие разнообразные сведения о Тауте, Фрине и Клеопатре и проч.? Ужели
всё в том
же театре Берга, который уже столь многим из нас послужил отличнейшею воспитательной школой?
— Уйдешь ли ты в баню, мерзавец! — крикнула наконец Марья Петровна, но
таким голосом, что Сенечке стало страшно. И долго потом волновалась Марья Петровна, и долго разговаривала о чем-то сама с собой, и
все повторяла:"Лишу! ну, как бог свят лишу я этого подлеца наследства! и перед богом не отвечу!"С своей стороны, Сенечка хоть и пошел в баню, но не столько мылся в ней, сколько размышлял:"Господи, да отчего
же я
всем угодил,
всем заслужил, только маменьке Марье Петровне ничем угодить и заслужить не могу!"
Наконец и они приехали. Феденька, как соскочил с телеги, прежде
всего обратился к Пашеньке с вопросом:"Ну, что, а слюняй твой где?"Петеньку
же взял за голову и сряду три раза на ней показал, как следует ковырять масло. Но как ни спешил Сенечка, однако все-таки опоздал пятью минутами против младших братьев, и Марья Петровна, в радостной суете, даже не заметила его приезда. Без шума подъехал он к крыльцу, слез с перекладной, осыпал ямщика укоризнами и даже пригрозил отправить к становому.
Я не знаю, как вывернулась бы из этого пассажа Марья Петровна и сумела ли бы она защитить свое материнское достоинство; во всяком случае, Сенечка оказал ей неоцененную услугу, внезапно фыркнув во всеуслышание. Вероятно, его точно
так же, как и Митеньку, поразил французский язык матери, но он некоторое время крепился, как вдруг Митенька своим вовсе не остроумным сравнением вызвал наружу
всю накопившуюся смешливость.
Прежде
всего, ей тридцать — тридцать пять лет, и она блондинка, почти с
таким же темно-золотистым отливом, как у тебя, petite mere.
— Это
все тот
же чизльгёрстский философ, l'auteur de la belle echauffouree du 2 decembre, [виновник известного дерзкого предприятия 2 декабря (франц.)] о котором ты
так томно воркуешь.
— Эге! да ведь и в самой
же вещи
так! — удивился он и на
всю улицу разразился хохотом…
К чему
же привели
все эти casse tetes и sorties de bal, [кастеты и плащи-накидки (франц.)] которые когда-то с
таким успехом зажимали рты слишком болтливой canaille? [черни (франц.)]
— Какое ребячество! — разуверял я ее, — чего
же тут пугаться! Что
такое вечность? Вечность — это красота, это истина, это добро, это жизнь духа —
все, взятое вместе и распространенное в бесконечность… Мысль об вечности должна не устрашать, а утешать нас.
— Ах, я не знаю… но иногда… Иногда, после разговоров с тобой, мне вдруг приходит мысль: что
же такое мы? что
такое вся наша жизнь?
Передо мной стояла
все та
же шестнадцатилетняя Машенька, которая когда-то
так"боялась вечности".
— Ax, не говори этого, друг мой! Материнское сердце далеко угадывает! Сейчас оно видит, что и как. Феогностушка подойдет — обнимет, поцелует, одним словом,
все, как следует любящему дитяти, исполнит. Ну, а Коронат — нет. И то
же сделает, да не
так выйдет. Холоден он, ах, как холоден!
На эту тему мы беседовали довольно долго (впрочем, говорила
все время почти одна она, я
же, что называется, только реплику подавал), хотя и нельзя сказать, чтоб разговор этот был разнообразен или поучителен. Напротив, должно думать, что он был достаточно пресен, потому что, под конец, я
таки не удержался и зевнул.
Может быть, он и тогда, при жизни мужа, уж думал:"Мерзавец этот Савка! какую штучку поддел! вон как она ходит! ишь! ишь!
так по струнке и семенит ножками!"И кто
же знает, может быть, он этому Савке, другу своему, даже подсыпал чего-нибудь, чтоб поскорей завладеть этою маленькою женщиной, которая
так охотно пойдет за тем, кто первый возьмет ее за ручку, и потом
всю жизнь будет семенить ножками по струнке супружества!
— Скажу хоша про себя: на нынешнее трехлетие званием председателя управы меня почтили. Дело оно, конечно, небольшое, а
все же пользишку принести можно. Кто желает, и в
таком деле пищу для труда найдет. А труд, я вам доложу, великая вещь: скуку он разгоняет. Вот и Марья Петровна трудятся — и им не скучно.
Но Коронат приходил не больше двух-трех раз в год, да и то с
таким видом, как будто его задолго перед тем угнетала мысль:"И создал
же господь бог родственников, которых нужно посещать!"Вообще это был молодой человек несообщительный и угрюмый; чем старше он становился, тем неуклюжее и неотесаннее делалась
вся его фигура.
Так нет
же! не нужно ему, изволите видеть, денег, а поди хлопочи, переливай из пустого в порожнее, бей языком, расстроивай себе печень — и
все ради того, чтоб в результате оказался пшик.
— Что
же я могу тебе о себе сказать! Моя жизнь —
все равно что озеро в лесу: ни зыби, ни ряби, тихо, уединенно, бесшумно, только небо сверху смотрится. Конечно, нельзя, чтоб совсем без забот. Хоть и в забытом углу живем, а все-таки приходится и об себе, и о других хлопотать.
— Отчего
же? Ведь доискаться, что человек между грядами спрятался, или допросить его
так, чтоб ему тепло сделалось, — право,
все это становой может сделать если не лучше (не забудьте, на его стороне опыт прежних лет!), то отнюдь не хуже, нежели любой юрист.
Пойдите на улицу — вам объяснит их любой прохожий; зайдите в лавочку, любой сиделец скажет вам:"Кабы на человека да не узда, он и бога-то позабыл бы!"
Все: и прокуроры, и адвокаты, и прохожие, и лавочники — понимают эти камни точно
так же, как понимают их Плешивцев и Тебеньков.
Из обращения Тейтча к германскому парламенту мы узнали, во-первых, что человек этот имеет общее a tous les coeurs bien nes [
всем благородным сердцам (франц.)] свойство любить свое отечество, которым он почитает не Германию и даже не отторгнутые ею, вследствие последней войны, провинции, а Францию; во-вторых, что, сильный этою любовью, он сомневается в правильности присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии, потому что с разумными существами (каковыми признаются эльзас-лотарингцы) нельзя обращаться как с неразумными, бессловесными вещами, или, говоря другими словами, потому что нельзя разумного человека заставить переменить отечество
так же легко, как он меняет белье; а в-третьих, что, по
всем этим соображениям, он находит справедливым, чтобы совершившийся факт присоединения был подтвержден спросом населения присоединенных стран, действительно ли этот факт соответствует его желаниям.
Затем, что касается уплаты податей и повинностей, то
все плательщики на этот счет единодушны.
Все уплачивают что нужно, и втайне все-таки думают, что не платить было бы не в пример лучше. Редкий понимает, что своевременное и безнедоимочное очищение окладных листов есть дело государственной важности; большинство
же исповедует то мнение, что казна и без того богата.
Но ежели даже
такая женщина, как княжна Оболдуй-Тараканова, не может дать себе надлежащего отчета ни в том, что она охраняет, ни в том, что отрицает, то что
же можно ждать от того несметного легиона обыкновенных женщин, из которого, без всякой предвзятой мысли, но с изумительным постоянством, бросаются палки в колеса человеческой жизни? Несколько примеров, взятых из обыденной жизненной практики, лучше
всего ответят на этот вопрос.