Неточные совпадения
Как быть! Надобно приняться за старину. От
вас, любезный друг, молчком не отделаешься — и то уже совестно,
что так долго откладывалось давнишнее обещание
поговорить с
вами на бумаге об Александре Пушкине, как, бывало,
говаривали мы об нем при первых наших встречах в доме Бронникова. [В доме Бронникова жил Пущин в Ялуторовске, куда приезжал в 1853–1856 гг. Е. И. Якушкин для свидания с отцом, декабристом И. Д. Якушкиным.] Прошу терпеливо и снисходительно слушать немудрый мой рассказ.
Истинно
вам говорю,
что для меня и, верно, для нас всех тяжеле преступления огорчение родных.
Я не
говорю вам в подробности обо всех ваших милых посылках, ибо нет возможности, но
что меня более всего восхитило — это то,
что там было распятие и торжество евангелия, о коих я именно хотел просить.
Последнее наше свидание в Пелле было так скоро и бестолково,
что я не успел выйти из ужасной борьбы, которая во мне происходила от радости
вас видеть не в крепости и горести расстаться, может быть, навек. Я думаю,
вы заметили,
что я был очень смешон, хотя и жалок. — Хорошо, впрочем,
что так удалось свидеться. Якушкин мне
говорил,
что он видел в Ярославле семью свою в продолжение 17 часов и также все-таки не успел половины сказать и спросить.
Прошу тебя, милая Annette, уведомить меня,
что сделалось с бедной Рылеевой.Назови ее тетушкой Кондратьевой.Я не
говорю об Алексее, ибо уверен,
что вы все для него сделаете,
что можно, и
что скоро, получив свободу, будет фельдъегерем и за мной приедет.
Трудно и почти невозможно (по крайней мере я не берусь) дать
вам отчет на сем листке во всем том,
что происходило со мной со времени нашей разлуки — о 14-м числе надобно бы много
говорить, но теперь не место, не время, и потому я хочу только, чтобы дошел до
вас листок, который, верно,
вы увидите с удовольствием; он скажет
вам, как я признателен
вам за участие, которое
вы оказывали бедным сестрам моим после моего несчастия, — всякая весть о посещениях ваших к ним была мне в заключение истинным утешением и новым доказательством дружбы вашей, в которой я, впрочем, столько уже уверен, сколько в собственной нескончаемой привязанности моей к
вам.
Тяжело мне быть без известий о семье и о
вас всех, — одно сердце может понять,
чего ему это стоит; там я найду людей, с которыми я также душою связан, — буду искать рассеяния в физических занятиях, если в них будет какая-нибудь цель; кроме этого, буду читать сколько возможно в комнате, где живут, как
говорят, тридцать человек.
Как жаль мне, добрый Иван Дмитриевич,
что не удалось с
вами повидаться; много бы надобно
поговорить о том,
чего не скажешь на бумаге, особенно когда голова как-то не в порядке, как у меня теперь. Петр Николаевич мог некоторым образом сообщать
вам все,
что от меня слышал в Тобольске. У Михайлы Александровича погостил с особенным удовольствием: добрая Наталья Дмитриевна приняла меня, как будто мы не разлучались; они оба с участием меня слушали — и время летело мигом.
Скоро ли к
вам дойдут мои несвязные строки? Скоро ли от
вас что-нибудь услышу?
Говорите мне про себя, про наших, если
что знаете из писем. Нетерпеливо жду вашего доброго письма. Приветствуйте за меня Матвея Ивановича. Обоим
вам желаю всего приятного и утешительного.
Благодарю
вас, добрый Иван Дмитриевич, за все,
что вы мне
говорите в вашем письме. Утешительно думать,
что мы с
вами неразлучны; признаюсь, я бы хотел, чтоб мы когда-нибудь соединились в одном городке, мне бы гораздо лучше было; как-то здесь неудачно началось мое существование…
Не нужно
вам говорить,
что мне необходимо иногда слышать ваш голос;
вы это знаете и, верно, по возможности, будете доставлять мне это утешение.
Вы узнаете меня, если
вам скажу,
что попрежнему хлопочу о журналах, — по моему настоянию мы составили компанию и получаем теперь кой-какие и политические и литературные листки.
Вы смеетесь моей страсти к газетам и, верно, думаете,
что мне все равно, как, бывало, прежде
говаривали… Книгами мы не богаты — перечитываю старые; вообще мало занимаюсь, голова пуста. Нужно сильное потрясение, душа жаждет ощущений, все окружающее не пополняет ее, раздаются в ней элегические аккорды…
Если же узнаю,
что Евгения мне не дадут, то непременно буду пробовать опять к
вам добраться, — покамест нет возможности думать об этом соединении, и, пожалуйста, не
говорите мне о приятном для меня свидании с
вами и с вашими соседями.
Марья Николаевна
говорит,
что Зиночка в большой дружбе с Нелинькой; воображаю их вместе, воображаю всех
вас в семейном вашем кругу, только не умею себе представить новой сцены.
Вы справедливо
говорите,
что у меня нет определенного занятия, — помогите мне в этом случае, и без сомнения урочное дело будет иметь полезное влияние и на здоровье вместе с гидропатией, которая давно уже в действии.
Верно,
что вам трудно о многом
говорить с добрым Матвеем Ивановичем. Он не был в наших сибирских тюрьмах и потому похож на сочинение, изданное без примечаний, — оно не полно. Надеюсь, он найдет способ добраться до Тобольска, пора бы ему уже ходить без солитера…
Вы знаете, как мужчины самолюбивы, — я знаю это понаслышке, но, как член этого многочисленного стада, боюсь не быть исключением [из] общего правила. Про женщин не
говорю. Кроме хорошего, до сих пор в них ничего не вижу — этого убеждения никогда не потеряю, оно мне нужно. Насчет востока мы многое отгадали: откровенно
говорить теперь не могу, — когда-нибудь поболтаем не на бумаге. Непременно уверен,
что мы с
вами увидимся — даже, может быть, в Туринске…
Матвей Муравьев читал эту книгу и
говорит,
что негодяй Гризье, которого я немного знал, представил эту уважительную женщину не совсем в настоящем виде; я ей не
говорил ничего об этом, но с прошедшей почтой пишет Амалья Петровна Ледантю из Дрездена и спрашивает мать, читала ли Анненкова книгу, о которой
вы теперь от меня слышали, — она
говорит,
что ей хотелось бы, чтоб доказали,
что г-н Гризье (которого вздор издал Alexandre Dumas) пишет пустяки.
Не
говорю вам о нашем духовенстве. Оно такое сделало на меня впечатление,
что я не говел именно по этому неприятному чувству.
Вы меня будете бранить, но я по-своему, как умею, без такого посредничества, достигаю Недостижимогои с попами…
Не знаю, к
чему пришлось все это
вам говорить.
Сюда пишут,
что в России перемена министерства, то есть вместо Строгонова назначается Бибиков, но дух остается тот же, система та же. В числе улучшения только налог на гербовую бумагу. Все это
вы, верно, знаете, о многом хотелось бы
поговорить, как, бывало, прошлого года, в осенние теперешние вечера, но это невозможно на бумаге.
До сих пор Матвея Ивановича не пускают. Жаль,
что вы не спросили его сиятельство, почему такое неблаговоление к солитеру? Признаюсь, мудрено бы ему найти причину такого произвольного действия. Не
говорите этого Семенову; он скажет,
что я неосторожен…
Не нужно
вам говорить,
что Оболенский тот же оригинал, начинает уже производить свои штуки. Хозяйство будет на его руках, — а я буду ворчать. Все подробности будущего устройства нашего, по крайней мере предполагаемого,
вы узнаете от Басаргина. Если я все буду писать,
вам не о
чем будет
говорить, — между тем
вы оба на это мастера. Покамест прощайте. Пойду побегать и кой-куда зайти надобно. Не могу приучить Оболенского к движению.
Почта привезла мне письмо от Annette, где она
говорит,
что мой племянник Гаюс вышел в отставку и едет искать золото с кем-то в компании. 20 февраля он должен был выехать; значит, если вздумает ко мне заехать, то на этой неделе будет здесь. Мне хочется с ним повидаться, прежде нежели написать о нашем переводе; заронилась мысль, которую, может быть, можно будет привести в исполнение. Басаргин
вам объяснит, в
чем дело.
Поговорите мне о Карол. Карл, и вообще обо всем,
что у
вас делается. Скажите словечко о новобрачных, как
вы все это нашли.
Спасибо
вам за все,
что вы мне
говорите о письме Егора Антоновича.
Вы уже знаете печальную, тяжелую весть из Иркутска. Сию минуту принесли мне письмо Волконского, который описывает кончину Никиты Муравьева и
говорит,
что с тою же почтою пишет к
вам. Тяжело будет
вам услышать это горе. Писать не умею теперь.
Говорить бы еще мог, а лучше бы всего вместе помолчать и подумать.
Верно,
вы его разумеете,
говоря,
что, отправляя письмо к Балакшину, ужасно сердились на одного человека.
Прошли еще две недели, а листки все в моем бюваре.Не знаю, когда они до
вас доберутся. Сегодня получил письма, посланные с Бибиковым. Его самого не удалось увидеть; он проехал из Тюмени на Тобольск. Видно, он с
вами не видался: от
вас нет ни строчки. А я все надеялся,
что этот молодой союзник
вас отыщет и
поговорит с
вами о здешнем нашем быте. Муравьев, мой товарищ, его дядя, и он уже несколько раз навещал наш Ялуторовск.
Он
говорит,
что предварительно к
вам об этом писал — хотел уведомить
вас из Кургана о времени выезда, не успел оттуда этого сделать и поручил мне исправить эту неисполнительность.
По крайней мере я могу
вас в этом уверить,
что при прощании со мною он,
говоря о своем совершенно расстроенном здоровье, мне сказал,
что вся надежда его на родственников, которые призрят его детей.
…Бечасный — труженик, существующий своими трудами в деревне Смоленщине, кажется, один может служить исключением к общему выводу моему. Иван Дмитриевич может
вас уверить,
что я не по какому-нибудь пристрастию к Бечасному
говорю это, — он знает,
что я не имею к нему особого вожделения. Должен признаться,
что он заставил меня переменить свое прежнее мнение об нем.
…
Вы меня спрашиваете о действии воды. Оставим этот вопрос до свидания. Довольно,
что мое здоровье теперь очень хорошо: воды ли, или путешествие это сделали — все равно. Главное дело в том,
что результат удовлетворительный… Если б я к
вам писал официально, я бы только и
говорил о водах, как это делаю в письмах к сестре, но тут эта статья лишняя…
…Евгений мне
говорит,
что у нас не выписывается никакого журнала. «Débats»
вы и Николай Васильевич не хотите.
Вы можете
поговорить с губернатором, узнавши,
что генерал хочет дать такой оборот этому делу; он, верно, найдет возможность выгородить имение покойного из тяжелых рук полиции.
Только
что собирался по отъезде молодых новобрачных (я
говорю молодых, потому
что бывают у нас подчас и старые новобрачные) отвечать
вам, добрый мой Гаврило Степанович, на письмо ваше с Лизой, как 1-го числа получил другое ваше письмо, писанное благодетельной рукой Лучшего Секретаря.
Ты напрасно
говоришь,
что я 25 лет ничего об тебе не слыхал. Наш директор писал мне о всех лицейских. Он постоянно
говорил,
что особенного происходило в нашем первом выпуске, — об иных я и в газетах читал. Не знаю, лучше ли тебе в Балтийском море, но очень рад,
что ты с моими. Вообще не очень хорошо понимаю,
что у
вас там делается, и это естественно. В России меньше всего знают,
что в ней происходит. До сих пор еще не убеждаются,
что гласность есть ручательство для общества, в каком бы составе оно ни было.
До приезда Бачманова с твоим письмом, любезный друг Матюшкин, то есть до 30 генваря, я знал только,
что инструмент будет, но ровно ничего не понимал, почему ты не
говоришь о всей прозе такого дела, — теперь я и не смею об ней думать.
Вы умели поэтизировать, и опять
вам спасибо — но довольно, иначе не будет конца.
Пора благодарить тебя, любезный друг Николай, за твое письмо от 28 июня. Оно дошло до меня 18 августа. От души спасибо тебе,
что мне откликнулся. В награду посылаю тебе листок от моей старой знакомки, бывшей Михайловой. Она погостила несколько дней у своей старой приятельницы, жены здешнего исправника. Я с ней раза два виделся и много
говорил о тебе. Она всех
вас вспоминает с особенным чувством. Если вздумаешь ей отвечать, пиши прямо в Петропавловск, где отец ее управляющий таможней.
Матвей мне
говорил,
что вы хотите участвовать в сборе для bon ami. [Добрый друг (франц.).] Когда-нибудь пришлите ваши 10 целковых. Я надеюсь к ним еще кой-что прибавить и все отправлю. Вероятно, он обратился и в Иркутск, хотя и там, при всех богатствах, мало наличности. Как это делается, не знаю. [В Иркутске жили семьи С. Г. Волконского и С. П. Трубецкого, получавшие от родных большие суммы. Все состоятельные декабристы много помогали неимущим товарищам и их семьям.]
Неленька
говорит,
что вы молодеете и
что между всеми нашими у
вас в этом отношении один я соперник. Она была здесь весела, но иногда невольно подметишь слезу на этих прелестных глазах. — Храни ее бог!
Напротив, Сашенька
говорит,
что вы и я совершенные юноши среди древности, рассыпанной обстоятельствами по Сибири.
Сейчас пробежал телеграфическое известие из Ирбита,
что Балаклава взята нашими и
что 3 т. врагов легло на месте. Ура! будем ждать 18 № «Московских ведомостей».
Говорят, это там подробно рассказано. — Минеев, впрочем, должен быть у нас прежде этого листка. Я сказал, потому
что меня эта новость расшевелила, и потом уже придумал,
что вы ее сами услышите.
Я не люблю писать к
вам наскоро, как-нибудь, чтобы только сказать,
что я к
вам писала, — нет, я люблю
поговорить с
вами на просторе, рассказать подробно случающееся со мной, потолковать о чем-нибудь заветном для меня, в полной уверенности,
что все это найдет отголосок в вашем добром сердце; писавши к
вам и прочим друзьям моим, я знаю,
что я еще не совсем одна в мире, знаю,
что мне будут сочувствовать, а это теперь единственная моя отрада в моей трудной жизни…
Недавно было письмо от Казимирского — он просит меня благодарить
вас за радушный и дружеский прием. Подозревает даже,
что я натолковал
вам о его гастрономических направлениях. Ваш гомерической обед родил в нем это подозрение. Вообще он не умеет быть
вам довольно признательным.
Говорит: «Теперь я между Свистуновым и Анненковым совершенно чувствую себя не чужим».
Миша застал здесь, кроме нас, старожилов ялуторовских, Свистуновых и Наталью Дмитриевну, которую
вы не можете отыскать. Она читала вместе со мной ваше письмо и, вероятно, скоро лично будет
вам отвечать и благодарить по-своему за все,
что вы об ней мне
говорите, может быть, не подозревая,
что оно ей прямо попало в руки. — Словом, эта женщина сделала нам такой подарок, который я называю подвигом дружбы. Не знаю, как ее благодарить, хоть она уверяет,
что поездка в Сибирь для нее подарок, а не для нас.
Забыл с
вами немного побраниться, добрая Елизавета Петровна.
Вы говорите,
что нам ловко будет возобновить знакомство, хоть и давно расстались.Я не допускаю этой мысли, мы не только знакомы, а всегда дружны. Были врозь; может быть, во время этой разлуки не все досказывалось, но, когда свидимся, все будет ясно и светло! Иначе я не понимаю наших отношений. С этим условием хочу
вас обнять — наш сибирский завет непреложен: я в него верую несомненно.
В соседстве у
вас живет Настенька Рылеева, теперь Настасья Кондратьевна Пущина. Верно,
вы их знаете, и странно,
что никогда мне об них не
говорили. Пожалуйста, к вашему приезду соберите мне об ней полные сведения, Мне это нужно… [Пущин хотел вернуть ей деньги, занятые у К. Ф. Рылеева до 14 декабря 1825 г. Об этом — дальше.]
Обещанных
вами гостей до сих пор нет. Прискорбно,
что не могу пожить с Иваном Дмитриевичем. Мне улыбалась мысль,
что он с сыновьями погостит у нас, но, видно, этому не бывать. Истинно грустно! Просил Батенькова подробно мне об нем
поговорить. Кажется, не совсем хорошее с ним делается.
Пожалуйста, не смущайтесь вопросами — на это нечего обращать внимания. Все это такой вздор — хоть именно досадно,
что Ивана Дмитриевича преследовали эти пустяки. Я тоже уверен,
что cela a mis de l'eau dans son vin. [Этим подмешали воды в его вино (то есть ухудшили его положение) (франц.).] Самая жизнь в деревне Толстого верно отозвалась на его расстроенном организме, не
говоря уже о нравственном страдании при разлуке с семьею Евгения. Обнимаю
вас.