Неточные совпадения
— А, если бы вопрос только о
жизни был, тогда и говорить нечего; но тут хотят шубу на шубу надеть, сразу хапнуть, как екатерининские вельможи делали:
в десять лет такие состояния наживали, что после три-четыре поколения мотают, мотают и все-таки промотать
не могут!..
Конечно, ничего, как и оказалось потом: через неделю же после того я стала слышать, что он всюду с этой госпожой ездит
в коляске, что она является то
в одном дорогом платье, то
в другом… один молодой человек семь шляпок мне у ней насчитал, так что
в этом даже отношении я
не могла соперничать с ней, потому что муж мне все говорил, что у него денег нет, и какие-то гроши выдавал мне на туалет; наконец, терпение мое истощилось… я говорю ему, что так нельзя, что пусть оставит меня совершенно; но он и тут было: «Зачем, для чего это?» Однако я такой ему сделала ад из
жизни, что он
не выдержал и сам уехал от меня.
Ни
в единый момент своей
жизни он
не был рабом и безусловным поклонником чьей-либо чужой мысли, так как сам очень хорошо понимал, что умно и что неумно, что красиво и что безобразно, что временно, случайно и что вечно!..
За это время Бегушев очень многому научился и дообразовал себя, и вряд ли оно было
не самое лучшее
в его
жизни; но счастья прочного нет: над Бегушевым разразился удар с той стороны, с которой он никак
не ожидал.
Можно судить, что сталось с ним:
не говоря уже о потере дорогого ему существа, он вообразил себя убийцей этой женщины, и только благодаря своему сильному организму он
не сошел с ума и через год физически совершенно поправился; но нравственно, видимо, был сильно потрясен: заниматься чем-нибудь он совершенно
не мог, и для него началась какая-то бессмысленная скитальческая
жизнь: беспрерывные переезды из города
в город, чтобы хоть чем-нибудь себя занять и развлечь; каждодневное читанье газетной болтовни; химическим способом приготовленные обеды
в отелях; плохие театры с их несмешными комедиями и смешными драмами, с их высокоценными операми,
в которых постоянно появлялись то какая-нибудь дива-примадонна с инструментальным голосом, то необыкновенно складные станом тенора (последних, по большей части, женская половина публики года
в три совсем порешала).
При таком пессимистическом взгляде на все
в Бегушеве
не иссякла, однако, жажда какой-то поэзии, и поэзии
не в книгах только и образцах искусства, а
в самой
жизни: ему мерещилось, что он встретит еще женщину, которая полюбит его искренне и глубоко, и что он ей ответит тем же.
— Я
не сержусь, но я огорчен!.. Я желал бы, чтобы ты была лучше всех
в мире или, по крайней мере, умнее
в каждом поступке твоей
жизни.
В начале
жизни своей, таким образом, Домна Осиповна, кроме красивого личика, стройного стана и разнообразной практической изворотливости, ничего
не имела.
— А говорю вообще про дворянство; я же — слава богу! — вон у меня явилась способность писать проекты; я их более шести написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч за него получу; но комизм или, правильнее сказать, драматизм заключается
в том, что через месяц я буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою
жизнь, но теперь сижу совершенно без денег, и взять их неоткуда: у дочери какой был маленький капиталец, перебрал весь; к этим же разным торгашам я обращаться
не хочу, потому что люблю их держать
в почтительном отдалении от себя, чтобы они мне были обязаны, а
не я им!
Бегушев на это молчал.
В воображении его опять носилась сцена из прошлой
жизни. Он припомнил старика-генерала, мужа Натальи Сергеевны, и его свирепое лицо, когда тот подходил к барьеру во время дуэли; припомнил его крик, который вырвался у него, когда он падал окровавленный: «Сожалею об одном, что я
не убил тебя, злодея!»
— Прежде всего — наше бестолковое образование: мы все знаем и ничего
не знаем; потом непривычка к правильному, постоянному труду, отсутствие собственной изобретательности, вследствие того — всюду и во всем слепое подражание; а главное — сытый желудок и громаднейшее самолюбие: схвативши верхушки кой-каких знаний, мы считаем унижением для собственного достоинства делать какие-нибудь обыкновенные вещи, которые делают люди заурядные, а хотим создать восьмое чудо, но
в результате явим, — как я, например, — пятидесятилетнюю
жизнь тунеядца.
— По-моему, ты совершенно неправильно объясняешь сам себя, — начал он. — Ты ничего осязательного
не сделал
не по самолюбию своему, а потому, что идеал твой был всегда высок, и ты по натуре своей брезглив ко всякой пошлости. Наконец, черт возьми! — и при этом Тюменев как будто бы даже разгорячился. — Неужели всякий человек непременно обязан служить всему обществу? Достаточно, если он послужил
в жизни двум — трем личностям: ты вот женщин всегда очень глубоко любил,
не как мы — ветреники!
— Знаете что, — начал Тюменев, окончательно развернувшийся, —
в молодости я ужасно был влюблен
в одну женщину!.. (Никогда он во всю
жизнь свою
не был очень влюблен.) Эта женщина, — продолжал он, делая сладкие глазки и устремляя их на Мерову, — как две капли воды походила на вас.
— Я никогда
не думаю, что будет там, — объяснила с своей стороны Домна Осиповна, — скорее всего, что ничего! Я желаю одного: чтобы меня
в жизни любили те люди, которых я люблю, и уважали бы
в обществе.
Домна Осиповна,
в свою очередь, тоже втайне сердилась на Бегушева. Поводом к ее гневу было такое обстоятельство, которого Бегушев во всю бы
жизнь не отгадал.
— То есть,
не в смысле
жизни для себя, нет, а для других!
— Я
в Париже, а
не в Петербурге, — и затем приложил пальцы своей руки к губам, давая тем знать Бегушеву, что он касательно этой встречи должен всю
жизнь носить замок на устах своих!
— Дай мне только прокормиться
в жизни и
не умереть с голоду, заступница и хранительница всех неимущих!..» — шептал он далее.
Утро на другой день оказалось довольно свежее и сероватое. Бегушев для своей поездки
в Петергоф велел себе привести парную коляску: он решил ехать по шоссе, а
не по железной дороге, которая ему
не менее отелей надоела;
в продолжение своей
жизни он проехал по ним десятки тысяч верст, и с тех пор, как они вошли
в общее употребление, для него вся прелесть путешествия пропала. «Так птиц только можно возить, а
не людей!» — говорил он почти каждый раз, входя
в узенькое отделение вагона.
Бегушев
не без удовольствия покачивался
в спокойном фаэтоне:
в настоящие минуты он был хоть и
не в веселом, то, по крайней мере,
в довольно покойном расположении духа, и мысли его мало-помалу устремились на воспоминание о Домне Осиповне: то, что она теперь делала и какого рода
жизнь вела, ему и вообразить было противно, но у него существовало прошедшее с Домной Осиповной, и хорошее прошедшее.
Я,
в Петербурге живя, каждый день почти виделся с ним и, замечая, что он страдает и мучится, стал, наконец, усовещевать его: «Как тебе, говорю,
не грех роптать на бога: ты у всех
в почете… ты богат, и если с тобой бывали неприятные случаи
в жизни, то они постигают всех и каждого!» — «И каждый, — говорит он, — принимает эти случаи различно: на одних они нисколько
не действуют, а у других почеркивают сразу всю их
жизнь!» Согласитесь вы, сказать такую мысль может только человек с байроновски глубокой душой.
Наконец, разве ее вина, что судьба заставила ее жить
в дрянной среде, из которой, может быть, Домна Осиповна несколько и усвоила себе; но
не его ли была обязанность растолковывать ей это постепенно,
не вдруг, с кротостью и настойчивостью педагога, а
не рубить вдруг и сразу прекратить всякие отношения?» Какой мастер был Бегушев обвинять себя
в большей части случаев
жизни, мы видели это из предыдущего.
Долгов
в каждый момент своей
жизни был увлечен чем-нибудь возвышенным: видел ли он, как это было с ним
в молодости, искусную танцовщицу на сцене, — он всюду кричал, что это
не женщина, а оживленная статуя греческая; прочитывал ли какую-нибудь книгу, пришедшуюся ему по вкусу, — он дни и ночи бредил ею и даже прибавлял к ней свое, чего там вовсе и
не было; захватывал ли во Франции власть Людовик-Наполеон, — Долгов приходил
в отчаяние и говорил, что это узурпатор, интригант; решался ли у нас крестьянский вопрос, — Долгов ожидал обновления всей русской
жизни.
Яков Иванович вскоре явился. Это был известный нам письмоводитель Грохова, повышенный им
в помощники. Яков Иванович вел образ
жизни лучше своего патрона и был теперь
в новой триковой паре, напомаженный, причесанный: по мере того, как Грохов прибавлял ему жалованье, Яков Иванович все меньше и меньше загуливал и, уже два года быв женат, совершенно почти ничего
не пил.
Вспомнив о заграничной, или, правильнее сказать, парижской, бульварной
жизни и сравнивая ее с настоящей своей
жизнью, генерал впал
в грустное настроение духа и, молча прислушиваясь к своему пищеварению, продолжал сосать сигару, так что Янсутский,
не любивший ни на минуту оставаться без какой-нибудь деятельности, обратился с разговором к Долгову.
— Вы
не волнуйтесь; все устроится хорошо!.. Укрепитесь настолько, чтобы переехать ко мне, а там мы поедем с вами
в теплый климат… солнце, море, спокойная
жизнь…
Трахов во всю
жизнь не бывал
в таком унизительном положении,
в каком очутился
в настоящий вечер по милости супруги!
Домна Осиповна во всю
жизнь свою ни Бегушеву и никому
в мире
не пропела ни одной ноты.