Неточные совпадения
Введя гостя
своего в спальню, губернский предводитель предложил ему сесть на диванчик. Марфин, под влиянием
своих собственных мыслей, ничего, кажется, не видевший, где он, опустился на этот диванчик. Хозяин все с более и более возрастающим нетерпением в
лице поместился рядом с ним.
В покое том же, занимая
Диван, цыганка молодая
Сидела, бледная
лицом… //....
Рукой сердитою чесала
Цыганка черные власы
И их на темные красы
Нагих плечей
своих метала!
— Вам, дядя, хорошо так рассуждать! У вас нет никаких желаний и денег много, а у меня наоборот!.. Заневолю о том говоришь, чем болишь!.. Вчера, черт возьми, без денег, сегодня без денег, завтра тоже, и так бесконечная перспектива idem per idem!.. [одно и то же!.. (лат.).] — проговорил Ченцов и, вытянувшись во весь
свой длинный рост на стуле, склонил голову на грудь. Насмешливое выражение
лица его переменилось на какое-то даже страдальческое.
Лошади скоро были готовы. Егор Егорыч, надев
свой фрак с крестиками, поехал. Гордое
лицо его имело на этот раз очень мрачный оттенок. На дворе сенатора он увидал двух будочников, двух жандармов и даже квартального. Все они до мозгу костей иззябли на морозе.
— Главные противоречия, — начал он неторопливо и потирая
свои руки, — это в отношении губернатора… Одни утверждают, что он чистый вампир, вытянувший из губернии всю кровь, чего я, к удивлению моему, по делам совершенно не вижу… Кроме того, другие
лица, не принадлежащие к партии губернского предводителя, мне говорят совершенно противное…
От последней мысли
своей губернский предводитель даже в
лице расцвел, но Марфин продолжал хмуриться и сердиться. Дело в том, что вся эта предлагаемая Крапчиком система выжидания и подглядывания за сенатором претила Марфину, и не столько по исповедуемой им религии масонства, в которой он знал, что подобные приемы допускались, сколько по врожденным ему нравственным инстинктам: Егор Егорыч любил действовать лишь прямо и открыто.
Лакей ушел. Крапчик, поприбрав несколько на конторке
свои бумаги, пошел неохотно в кабинет, куда вместе с ним торопливо входила и Катрин с
лицом еще более грубоватым, чем при вечернем освещении, но вместе с тем сияющим от удовольствия.
Дамы, разумеется, прежде всего обеспокоились о нарядах
своих, ради которых, не без мелодраматических сцен, конечно, принялись опустошать карманы
своих супругов или родителей, а мужчины больше толковали о том, кто был именно приглашен сенатором и кто нет, и по точному счету оказалось, что приглашенные были по преимуществу
лица, не враждовавшие против губернатора, а враги его, напротив, почти все были не позваны.
Преданные
лица, в
свою очередь, выслушивали его: одни с удивлением, другие с невеселыми
лицами, а третьи даже как бы и со страхом.
Муза принялась было продолжать
свою фантазию, но у нее стало выходить что-то очень нескладное: при посторонних
лицах она решительно не могла спокойно творить.
Марфин начал чисто ораторствовать, красноречиво доказывая, что обеим сестрам, как девушкам молодым, нет никакого повода и причины оставаться в губернском городе, тем более, что они, нежно любя мать
свою, конечно, скучают и страдают, чему доказательством служит даже
лицо Сусанны, а потому он желает их свезти в Москву и поселить там.
Егор Егорыч снова вспыхнул в
лице. Отвергнуть
свое увлечение Людмилою он, по
своей правдивости, не мог, но и признаться в том ему как-то было совестно.
Но последнее время записка эта исчезла по той причине, что вышесказанные три комнаты наняла приехавшая в Москву с дочерью адмиральша, видимо, выбиравшая уединенный переулок для
своего местопребывания и желавшая непременно нанять квартиру у одинокой женщины и пожилой, за каковую она и приняла владетельницу дома; но Миропа Дмитриевна Зудченко вовсе не считала себя пожилою дамою и всем
своим знакомым доказывала, что у женщины никогда не надобно спрашивать, сколько ей лет, а должно смотреть, какою она кажется на вид; на вид же Миропа Дмитриевна, по ее мнению, казалась никак не старее тридцати пяти лет, потому что если у нее и появлялись седые волосы, то она немедля их выщипывала; три — четыре выпавшие зуба были заменены вставленными; цвет ее
лица постоянно освежался разными притираньями; при этом Миропа Дмитриевна была стройна; глаза имела хоть и небольшие, но черненькие и светящиеся, нос тонкий; рот, правда, довольно широкий, провалистый, но не без приятности; словом, всей
своей физиономией она напоминала несколько мышь, способную всюду пробежать и все вынюхать, что подтверждалось даже прозвищем, которым называли Миропу Дмитриевну соседние лавочники: дама обделистая.
Миропа Дмитриевна непременно ожидала, что Рыжовы примут ее приветливо и даже с уважением, но, к удивлению
своему, она совершенно этого не встретила, и началось с того, что к ней вышла одна только старуха-адмиральша с
лицом каким-то строгим и печальным и объявила, что у нее больна дочь и что поэтому они ни с кем из знакомых
своих видаться не будут.
Юлия Матвеевна, с
лицом как бы мгновенно утратившим
свое простодушие и принявшим строгое выражение, обратилась к Ченцову, тоже окончательно смущенному, и сказала...
Людмила закинула несколько назад
свою хорошенькую головку и как бы что-то такое обдумывала;
лицо ее при этом делалось все более и более строгим.
«О, если это несчастный роман, — подумал с просиявшим
лицом капитан, — то он готов покрыть все, что бы там ни было,
своим браком с этой прелестной девушкой».
Тогда Сусанна снова села на стул. Выражение
лица ее хоть и было взволнованное, но не растерянное: видимо, она приготовилась выслушать много нехорошего. Людмила, в
свою очередь, тоже поднялась на
своей постели.
— Жизнь людей, нравственно связанных между собою, похожа на концентрические круги, у которых один центр, и вот в известный момент два
лица помещались в самом центре материального и психического сближения; потом они переходят каждый по
своему отдельному радиусу в один, в другой концентрик: таким образом все удаляются друг от друга; но связь существенная у них, заметьте, не прервана: они могут еще сообщаться посредством радиусов и, взаимно действуя, даже умерщвлять один другого, и не выстрелом в портрет, а скорей глубоким помыслом, могущественным движением воли в желаемом направлении.
Вслед за тем вошел и названный Федор Иваныч в вицмундире, с
лицом румяным, свежим и, по
своим летам, а равно и по скромным манерам, обнаруживавший в себе никак не выше департаментского вице-директора. В руках он действительно держал масляной работы картину в золотой раме.
— Какое же это проклятие? — воскликнул Сергей Степаныч. — Какой-то архимандрит, — значит,
лицо весьма невысокое по
своему иерархическому сану, — прокричал: «анафема»? Его бы надо было только расстричь за это!
— И неужели же, — продолжал Крапчик почти плачевным голосом, — князь и Сергей Степаныч рассердились на меня за хлыстов?.. Кто ж мог предполагать, что такие высокие
лица примут на
свой счет, когда говоришь что-нибудь о мужиках-дураках?!
Князь на этот раз был не в кабинете, а в
своей богато убранной гостиной, и тут же с ним сидела не первой молодости, должно быть, девица, с
лицом осмысленным и вместе с тем чрезвычайно печальным. Одета она была почти в трауре. Услыхав легкое постукивание небольших каблучков Егора Егорыча, князь приподнял
свой зонтик.
Егор Егорыч изобразил на
лице своем удивление.
Егор Егорыч опять выразил в
лице своем некоторое недоумение.
У Егора Егорыча
лицо даже стало подергивать: по
своей непосредственности, Аггей Никитич очень трудные вопросы задавал ему.
Беседа между поименованными тремя
лицами, конечно, шла о масонстве и в настоящее время исключительно по поводу книги Сен-Мартена об истине и заблуждениях. Сусанна, уже нисколько не конфузясь, просила
своих наставников растолковать ей некоторые места, которые почему-либо ее или поражали, или казались ей непонятными.
Прочитав это, Сусанна остановилась и с разрумянившимся
лицом взглянула на
своих слушателей.
Лябьев постарался выразить на
лице своем сожаление.
Увидав прибывших к нему гостей, он выразил на
своем подвижном
лице одновременно удивление и радость.
Помимо отталкивающего впечатления всякого трупа, Петр Григорьич, в то же утро положенный лакеями на стол в огромном танцевальном зале и уже одетый в
свой павловский мундир, лосиные штаны и вычищенные ботфорты, представлял что-то необыкновенно мрачное и устрашающее: огромные ступни его ног, начавшие окостеневать, перпендикулярно торчали;
лицо Петра Григорьича не похудело, но только почернело еще более и исказилось; из скривленного и немного открытого в одной стороне рта сочилась белая пена; подстриженные усы и короткие волосы на голове ощетинились; закрытые глаза ввалились; обе руки, сжатые в кулаки, как бы говорили, что последнее земное чувство Крапчика было гнев!
Говоря это, Ченцов пристально глядел в
лицо управляющего; тот же держал
свои глаза опущенными на шахматную доску.
«Мартын Степаныч; теперь уже возвратившийся ко мне в город, — объяснял в
своем письме Артасьев, — питает некоторую надежду уехать в Петербург, и дай бог, чтобы это случилось, а то положение сего кроткого старца посреди нас печально: в целом городе один только я приютил его; другие же
лица бежали от него, как от зачумленного, и почти вслух восклицали: «он сосланный, сосланный!..», — и никто не спросил себя, за что же именно претерпевает наказание
свое Мартын Степаныч?
— Ждать так ждать! — сказал с тем же невеселым
лицом Егор Егорыч и затем почти целую неделю не спал ни одной ночи: живая струйка родственной любви к Валерьяну в нем далеко еще не иссякла. Сусанна все это, разумеется, подметила и постоянно обдумывала в
своей хорошенькой головке, как бы и чем помочь Валерьяну и успокоить Егора Егорыча.
Бедная Аксюша при этом хлобыснулась
своим красивым
лицом на стол и закрылась рукавом рубахи, как бы желая, чтобы ей никого не видеть и чтобы ее никто не видел. Ченцов, ошеломленный всей этой сценой, при последней угрозе Маланьи поднялся на ноги и крикнул ей страшным голосом...
— Метла-то, дьяволица, о двух концах! — вскрикнула, в
свою очередь, Маланья и хотела было вырвать у Арины метлу, но старуха крепко держала
свое оружие и съездила Маланью уже по
лицу, которая тогда заревела и побежала, крича: «Погодите! Постойте!»
— Ах, барин, здесь ужасть какой народ супротивный, и все что ни есть буяны! — проговорила тихим голосом Аксюша, поднявшая наконец
лицо свое.
Получив это донесение, Тулузов, несмотря на привычку не выражать
своих чувств и мыслей, не выдержал и вошел в комнату Екатерины Петровны с сияющим от радости
лицом.
Впрочем, целоваться со всеми было страстью этого добряка: он целовался при всяком удобном случае с подчиненными ему гимназистами, целовался со всеми
своими знакомыми и даже с
лицами, видавшимися с ним по делам службы.
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в город и были прямо подвезены к почтовой станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в
свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой станции осторожно отворилась, и пред очи
своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с
лицом крайне оробелым.
Тот сел; руки у него при этом ходили ходенем, да и не мудрено: Аггей Никитич, раздосадованный тем, что был прерван в
своих размышлениях о Беме, представлял собою весьма грозную фигуру. Несмотря на то, однако, робкий почтмейстер, что бы там ни произошло из того, решился прибегнуть к средству, которое по большей части укрощает начальствующих
лиц и делает их более добрыми.
В ответ на это раздалось троекратное рукоплескание со стороны братьев; затем они принялись снимать с себя ордена, знаки, запоны, которые Антип Ильич старательно прибирал, имея при этом, несмотря на всю
свою кротость, недовольное и печальное
лицо: такой скомканный прием Сусанны Николаевны в масонство казался ему просто кощунством. Когда потом со всеми собранными масонскими нарядами входил он в
свою комнатку, чтобы их там пока убрать, то его остановила Фадеевна.
— То другое дело!.. Другое! — перебил
свою супругу доктор. — То находилось в области гаданий и неизвестности, что всегда поражает людей с фантазией, каков Егор Егорыч, больше, чем встреча прямо
лицом к
лицу с совершившимся горем и несчастием.
Gnadige Frau почти со всех ног бросилась и принесла стакан и бутылку красного вина. Сверстов поспешил налить целый стакан, который и подал Егору Егорычу. Тот, с
своей стороны, жадно выпил все вино, после чего у него в
лице заиграл маленький румянец.
Пожалев, что при господских домах перевелись шуты, он задумал, за отсутствием оных, сам лечить Егора Егорыча смехом, ради чего стал при всяком удобном случае рассказывать разные забавные анекдоты, обнаруживая при этом замечательный юмор; но, к удивлению
своему, доктор видел, что ни Егор Егорыч, ни Сусанна Николаевна, ни gnadige Frau не улыбались даже; может быть, это происходило оттого, что эти три
лица, при всем их уме, до тупости не понимали смешного!
— Если вам угодно так думать о себе, то это ваше дело, но я вовсе не имею такого дурного мнения о
своей собственной голове! — возражал, вспыхивая в
лице, губернский предводитель.
Доктору, кажется, досадно было, что Аггей Никитич не знает этого, и, как бы желая поразобраться с
своими собственными мыслями, он вышел из гостиной в залу, где принялся ходить взад и вперед, причем
лицо его изображало то какое-то недоумение, то уверенность, и в последнем случае глаза его загорались, и он начинал произносить сам с собою отрывистые слова. Когда потом gnadige Frau, перестав играть в шахматы с отцом Василием, вышла проводить того, Сверстов сказал ей...
В кофейную действительно вскоре вошел
своей развалистой походкой Лябьев. После женитьбы он заметно пополнел и начинал наживать себе брюшко, но зато совершенно утратил свежий цвет
лица и был даже какой-то желтый. В кофейную Лябьев, видимо, приехал как бы к себе домой.
Войдя в двери парадного крыльца, которые, как водится, были не заперты, наши гости увидали, что за длинным столом в зале завтракало все семейство хозяина, то есть его жена, бывшая цыганка, сохранившая, несмотря на
свои сорок пять лет, здоровый и красивый вид, штуки четыре детей, из которых одни были черномазенькие и с курчавыми волосами, а другие более белокурые, и около них восседали их гувернантки — француженка с длинным носом и немка с скверным цветом
лица.
Ему самому было очень приятно, когда, например, Сусанна Николаевна пришла к нему показаться в настоящем
своем костюме, в котором она была действительно очень красива: ее идеальное
лицо с течением лет заметно оземнилось; прежняя девичья и довольно плоская грудь Сусанны Николаевны развилась и пополнела, но стройность стана при этом нисколько не утратилась; бледные и суховатые губы ее стали более розовыми и сочными.