Неточные совпадения
Петербург казался ему гораздо более подвижным и развитым, и он стремился туда, знакомился там с разными литераторами, учеными, с высшим и низшим чиновничеством, слушал их, сам им говорил, спорил с ними, но — увы! — просвета перед жадными очами его после этих бесед нисколько
не прибывало, и почти
каждый раз князь уезжал из Петербурга в каком-то трагически-раздраженном состоянии, но через полгода снова ехал туда.
В
каждое блюдо у Анны Юрьевны
не то что было положено, но навалено перцу…
— Очень просто-с! — начал он, придумав, наконец, объяснение. — В
каждом человеке такая пропасть понятий рациональных и предрассудочных, что он иногда и сам
не разберет в себе, которое в нем понятие предрассудочное и которое настоящее, и вот ради чего я и желал бы слышать ваше мнение, что так называемая верность брачная — понятие предрассудочное, или настоящее, рациональное?
Ей казалось, что он тогда, по необходимости, будет больше бывать дома и
не станет
каждый день скакать в Москву для свидания с предметом своей страсти, а таким образом мало-помалу и забудет Елену; но, по переезде на дачу, князь продолжал
не бывать дома, — это уже начинало княгиню удивлять и беспокоить, и тут вдруг она узнает, что Елена
не только что
не в Москве, но даже у них под боком живет: явно, что князь просто возит ее за собой.
В Троицком трактире барон был поставлен другом своим почти в опасное для жизни положение: прежде всего была спрошена ботвинья со льдом; барон страшно жаждал этого блюда и боялся; однако, начал его есть и с
каждым куском ощущал блаженство и страх; потом князь хотел закатить ему двухдневалых щей, но те барон попробовал и решительно
не мог есть.
Что он имеет с этой mademoiselle Еленой какую-то связь, для меня это решительно все равно; но он все-таки меня любит и уж, конечно,
каждым моим словом гораздо больше подорожит, чем словами mademoiselle Елены; но если они будут что-нибудь тут хитрить и восстановлять его против меня, так я переносить этого
не стану!
Как бы наперекор всему, княгиня последнее время ужасно старалась веселиться: она по вечерам гуляла в Останкинском саду,
каждый почти праздник ездила на какую-нибудь из соседних дач, и всегда без исключения в сопровождении барона, так что, по поводу последнего обстоятельства, по Останкину, особенно между дамским населением, шел уже легонький говор; что касается до князя, то он все время проводил у Елены и, вряд ли
не с умыслом, совершенно
не бывал дома, чтобы
не видеть того, что, как он ни старался скрыть, весьма казалось ему неприятным.
Миклаков в молодости отлично кончил курс в университете, любил очень читать и потому много знал; но в жизни как-то ему
не повезло: в службе он дотянул только до бухгалтера, да и тут его терпели потому, что обязанности свои он знал в совершенстве, и начальники его обыкновенно говорили про него: «Миклаков, как бухгалтер, превосходный, но как человек — пренеприятный!» Дело в том, что при служебных объяснениях с своими начальствующими лицами он нет-нет да и ввернет почти
каждому из них какую-нибудь колкость.
Вследствие таковых качеств, успех его в литературе был несомненный: публика начала его знать и любить; но зато журналисты скоро его разлюбили: дело в том, что, вступая почти в
каждую редакцию, Миклаков, из довольно справедливого, может быть, сознания собственного достоинства и для пользы самого же дела, думал там овладеть сейчас же умами и господствовать, но это ему
не совсем удавалось; и он, обозлившись, обыкновенно начинал довольно колко отзываться и об редакторах и об их сотрудниках.
Сзади их тронулся князь с Еленой, который, как ни старался в продолжение всей дороги
не смотреть даже вперед, но ему, против воли его, постоянно бросалось в глаза то, что княгиня, при
каждом посильнее толчке кабриолета, крепко прижималась своим плечом к плечу барона.
— Но положим, что любит, то все-таки должна делать это несколько посекретнее и
не кидать этим беспрестанно в глаза мужу. Все такого рода уступки будут, конечно, несколько тяжелы для всех вас и заставят вас иногда
не совсем искренно и откровенно поступать и говорить, но
каждый должен в то же время утешать себя тем, что он это делает для спокойствия другого… Dixi! [Я сказал! (лат.).] — заключил Миклаков.
Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова
не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал вид, что как будто бы он и
не получал от жены никакого письма, а княгиня — что к ней вовсе и
не приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у
каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они
каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
Приняв этот новый удар судьбы с стоическим спокойствием и ухаживая от нечего делать за княгиней, барон мысленно решился снова возвратиться в Петербург и приняться с полнейшим самоотвержением тереться по приемным и передним разных влиятельных лиц; но на этом распутий своем он, сверх всякого ожидания, обретает Анну Юрьевну, которая, в последние свои свидания с ним, как-то всей своей наружностью,
каждым движением своим давала ему чувствовать, что она его, или другого, он хорошенько
не знал этого, но желает полюбить.
— Дурная нравственность passe encore! [еще может пройти! (франц.).] — начала она, делая ударение на
каждом почти слове. — От дурной нравственности человек может поправиться; но когда кто дурак и занимает высокую должность, так тут ничем
не поправишь, и такого дурака надобно выгнать… Так вы это и скажите вашим старичкам — понравится им это или нет.
— Как же
не содержанкой? Мать мне сама призналась, что она получала от вас несколько месяцев по триста рублей серебром
каждый, и я надеюсь, что деньги эти вы давали ей за меня, и она, полагаю, знала, что это вы платите за меня!.. Как же вы оба смели
не сказать мне о том?.. Я
не вещь неодушевленная, которую можно нанимать и отдавать в наем,
не спрашивая даже ее согласия!
— Я
не покупал вас, а делился с вами тем, чего у меня избыток: вы сами собственность считаете почти злом, от которого
каждому хорошо освободиться!
Последний разговор его с Еленой
не то что был для него какой-нибудь неожиданностью, — он и прежде еще того хорошо знал, что Елена таким образом думает, наконец, сам почти так же думал, — но все-таки мнения ее как-то выворачивали у него всю душу, и при этом ему невольно представлялась княгиня, как совершенная противуположность Елене: та обыкновенно
каждую неделю писала родителям длиннейшие и почтительные письма и
каждое почти воскресенье одевалась в одно из лучших платьев своих и ехала в церковь слушать проповедь; все это, пожалуй, было ему немножко смешно видеть, но вместе с тем и отрадно.
Далее разговор на эту тему
не продолжался. Миклаков стал молча играть в карты и только по временам иногда слегка вздыхал, и княгиня
каждый раз уставляла на него при этом добрый взгляд; наконец, она, как бы собравшись со смелостью и ставя при этом огромнейший ремиз, спросила его тихим голосом...
—
Не нужно-с!
Не нужно! — ответил вдруг Елпидифор Мартыныч, кинув быстрый взгляд на деньги и отстраняя их своей рукой от себя. — Я
не из корысти спасал больную, а прежде всего — по долгу врача, а потом и для того, чтобы вы оба устыдились и
не на
каждом бы перекрестке кричали, что я дурак и идиот: бывают обстоятельства, что и идиоты иногда понадобятся!
— Но если я в самом деле
не имею для ее сиятельства никакого значения, то зачем же мне в таком случае таскаться к ней
каждый день?..
Говорит, что
не любит жену, и действительно, кажется, мало любит ее; говорит, наконец, что очень даже рад будет, если она полюбит другого, и вместе с тем
каждый раз каким-то тигром бешеным делается, когда княгиня начинает с кем-нибудь даже только кокетничать.
— Говорил я это ей, предостерегал ее! — произнес Елпидифор Мартыныч, немного струсивший, что
не испортил ли он всего дела таким откровенным объяснением с князем; его, впрочем, в этом случае очень торопила и подзадоривала Елизавета Петровна, пристававшая к нему при
каждом почти свидании, чтоб он поговорил и посоветовал князю дать ей денег.
— Я — поляк, а потому прежде ж всего сын моей родины! — начал он, как бы взвешивая
каждое свое слово. — Но всякий ж человек, как бы он ни желал душою идти по всем новым путям, всюду
не поспеет. Вот отчего, как я вам говорил, в Европе все это разделилось на некоторые группы, на несколько специальностей, и я ж, если позволите мне так назвать себя, принадлежу к группе именуемых восстановителей народа своего.
Она до сих пор сохранила еще к вам самое глубокое уважение и самую искреннюю признательность; а ваша доброта, конечно, подскажет вам
не оставлять совершенно в беспомощном состоянии бедной жертвы в руках тирана, тем более, что здоровье княгини тает с
каждым днем, и я даже опасаюсь за ее жизнь».
Их, пишут, двести семейств; чтоб они
не умерли с голоду и просуществовали месяца два или три, покуда найдут себе какую-нибудь работу, нужно, по крайней мере, франков триста на
каждое семейство, — всего выйдет шестьдесят тысяч франков, то есть каких-нибудь тысяч пятнадцать серебром на наши деньги.
Старик Оглоблин в молодости служил в кавалергардах и, конечно, во всю свою жизнь
не унизил себя ни разу посещением какой-нибудь гостиницы ниже Дюссо и Шевалье, а Николя почти
каждый вечер после театра кутил в Московском трактире.
— Положим, я этого
не знаю, — начала она, — но во всяком случае в
каждом, вероятно, человеке существуют по два, по три и даже по нескольку чувств, из которых какое-нибудь одно всегда бывает преобладающим, а такое чувство во мне, в настоящее время, никак
не любовь к князю.
Получив такое разъяснение от подчиненного, старик Оглоблин в то же утро, надев все свои кресты и ленты, отправился к владыке. Тот принял его весьма благосклонно и предложил ему чаю. Оглоблин, путаясь и заикаясь на
каждом почти слове, тем
не менее, однако, с большим чувством рассказал о постигшем его горе и затем изложил просьбу о разводе сына. Владыка выслушал его весьма внимательно, но ответ дал далеко
не благоприятный.
В следующую затем неделю все именитые друзья и сослуживцы старика Оглоблина спешили навестить его для выражения ему своего участия и соболезнования; на все утешения их он только молча склонял голову и разводил руками. Николя между тем
каждый день ездил к отцу, чтобы испросить у него прощение, но старик его
не принимал. Тогда Николя решился обратиться к Феодосию Иванычу и для этого забежал к нему нарочно в канцелярию.