Неточные совпадения
В горницу хозяин вошел. Жена торопливо
стала распоясывать кушак, повязанный по его лисьей шубе. Прибежала Настя,
стала отряхивать заиндевелую отцовскую шапку, меж тем Параша снимала вязанный из шерсти шарф с шеи Патапа Максимыча. Ровно кошечки, ластились к отцу
дочери, спрашивали...
— Полно, батько, постыдись, — вступилась Аксинья Захаровна. — Про Фленушку ничего худого не слышно. Да и
стала бы разве матушка Манефа с недоброй славой ее в такой любви, в таком приближенье держать? Мало ль чего не мелют пустые языки! Всех речей не переслушаешь; а тебе, старому человеку, девицу обижать грех: у самого
дочери растут.
Когда собрались богомольцы и канонница, замолитвовав,
стали с хозяйскими
дочерьми править по «Минее» утреню, Аксинья Захаровна торопливо вышла из моленной и в сенях, подозвав дюжего работника, старика Пантелея, что смотрел за двором и за всеми живущими по найму, тревожно спросила его...
Прасковья, старшая
дочь Трифона, залилась слезами и
стала причитать.
Беглянка после мировой почасту гостит в обители, живет там, как в родной семье, получает от матерей вспоможение,
дочерей отдает к ним же на воспитание, а если овдовеет, воротится на старое пепелище, в старицы пострижется и
станет век свой доживать в обители.
— Пир готовят зазвонистый, — сказал Мокей. — Рукобитье будет, хозяин-от старшую
дочь пропивать
станет.
Отобедали, по своим местам разошлись. Патап Максимыч прошел в Настину светелку и сказал Фленушке, чтобы она подождала, покуда он
станет с
дочерью говорить, не входила б в светелку.
— Ведь не ты же, тятя, первый зачал, — продолжала Настя. — Не
станешь же ты у богатых купцов своим
дочерям женихов вымаливать. Не такой ты человек,
дочерей не продашь.
Бог даст, женихи
станут к Груне свататься и к
дочерям — приданое всем поровну.
— Без ее согласья, известно, нельзя дело сладить, — отвечал Патап Максимыч. — Потому хоша она мне и дочка, а все ж не родная. Будь Настасья постарше да не крестная тебе
дочь, я бы разговаривать не
стал, сейчас бы с тобой по рукам, потому она детище мое — куда хочу, туда и дену. А с Груней надо поговорить. Поговорить, что ли?
Кой-как завязалась беседа, но беседовали невесело. Не
стала веселей беседа и тогда, как вошли в горницу Аксинья Захаровна с
дочерьми и гостьями. Манефа не вышла взглянуть на суженого племянницы.
Опять же надо прежде Настасью спросить, ведь не мне жить с Михайло Данилычем, а ей: с
дочерей я воли не снимаю, хочет — иди с Богом, а не хочет — неволить не
стану.
Не вздумай сам Гаврила Маркелыч послать жену с
дочерью на смотрины, была бы в доме немалая свара, когда бы узнал он о случившемся. Но теперь дело обошлось тихо. Ворчал Гаврила Маркелыч вплоть до вечера, зачем
становились на такое место, зачем не отошли вовремя, однако все обошлось благополучно — смяк старик. Сказали ему про Масляникова, что, если б не он, совсем бы задавили Машу в народе. Поморщился Гаврила Маркелыч, но шуметь не
стал.
— Дурак, значит, хоть его сегодня в Новотроицком за чаем и хвалили, — молвил Макар Тихоныч. — Как же в кредит денег аль товару не брать? В долги давать, пожалуй, не годится, а коль тебе деньги дают да ты их не берешь, значит, ты безмозглая голова. Бери, да коль
статья подойдет, сколь можно и утяни, тогда настоящее будет дело, потому купец тот же стрелец, чужой оплошки должен ждать. На этом вся коммерция зиждется… Много ль за
дочерью Залетов дает?
— А то, пожалуй, отдавай свою
дочь и за Евграшку, перечить не
стану; твое детище, твоя над ним и воля.
Патап Максимыч очень был доволен ласками Марьи Гавриловны к
дочерям его. Льстило его самолюбию, что такая богатая из хорошего рода женщина отличает Настю с Парашей от других обительских жительниц.
Стал он частенько навещать сестру и посылать в скит Аксинью Захаровну. И Марья Гавриловна раза по два в год езжала в Осиповку навестить доброго Патапа Максимыча. Принимал он ее как самую почетную гостью, благодарил, что «девчонок его» жалует, учит их уму-разуму.
— Я-то тут при чем? — возразила Марья Гавриловна. — Для
дочерей не сделает, для сестры больной не сделает, а для меня-то с какой же
стати?
— На вас-то?.. Что вы?.. Что вы? — подхватила Фленушка, махая на Марью Гавриловну обеими руками. — Полноте!.. Как это возможно?.. Да он будет рад-радехонек, сам привезет
дочерей да вам еще кланяться
станет. Очень уважает вас. Посмотрели бы вы на него, как кручинился, что на именинах-то вас не было… Он вас маленько побаивается…
Раздевшись,
стал Патап Максимыч целовать сначала жену, потом
дочерей по старшинству.
— А это вам, красны девицы, — говорил Патап Максимыч, подавая
дочерям по свертку с шелковыми материями. — А вот еще подарки… Их теперь только покажу, а дам, как христосоваться
станем.
Одна девка посмелей была. То Паранька поромовская, большая
дочь Трифона Михайлыча. Не таковская уродилась, чтобы трусить кого, девка бывалая, самому исправнику не дует в ус. Такая с начальством была смелая, такая бойкая, что по всему околотку звали ее «губернаторшей».
Стала Паранька ради смеху с Карпушкой заигрывать, не то чтоб любовно, а лишь бы на смех поднять его. Подруги корить да стыдить девку зачали...
— Видела?.. Это жених мой, Таня!.. Только ты покаместь об этом никому не сказывай… никому, никому на свете… Придет Покров — повенчаемся, в городе будем жить. Ты у меня заместо
дочери будешь, жениха тебе сыщем славного. Наградим тебя, всем наградим… Дом тебе выстрою, обзаведенье все… Барыней заживешь, в шелках-бархатах
станешь ходить… во всяком довольстве будешь жить… Смотри же, не сказывай, никому не сказывай!
«В шелках, в бархатах
станешь ходить, будешь мне заместо родной
дочери, весело заживем — в колясках
станем ездить, на пароходах по Волге кататься…» — говорила ей «сударыня» перед отъездом из Комарова, а вот теперь день-деньской словечка с ней не перекинет…
Сначала ничего, Божье благословенье под силу приходилось Сушиле, росли себе да росли ребятишки, что грибы после дождика, но, когда пришло время сыновей учить в семинарии, а
дочерям женихов искать,
стал он су́против прежнего не в пример притязательней.
Пока Самоквасов из красной рубахи переодевался в свое платье, пока невеста, с помощью попадьи, ее большой
дочери и нанятой Сушилой молодицы, одевалась в шелковое платье, отец Родион позвал дьячка Игнатья да пономаря Ипатья и
стал писать обыск о повенчании московского купца Василия Борисыча с
дочерью государственного крестьянина девицей Параскевой Патаповой,
дочерью Чапуриной.
Какими-то судьбами Феклист Митрич проведал, что за человек дом у него нанимал. То главное проведал он, что ему чуть не миллион наследства достался и что этакой-то богач где-то у них в захолустье уходом невесту берет. «Что́ за притча такая, — думал Феклист. — Такому человеку да воровски жениться! Какой отец
дочери своей за него не отдаст? Я бы с радостью любую тотчас!» Как человек ловкий, бывалый, догадливый, смекнул он: «Из скитов,
стало быть, жену себе выхватил».
Неточные совпадения
Все изменилось с этих пор в Глупове. Бригадир, в полном мундире, каждое утро бегал по лавкам и все тащил, все тащил. Даже Аленка начала походя тащить, и вдруг ни с того ни с сего
стала требовать, чтоб ее признавали не за ямщичиху, а за поповскую
дочь.
Она
стала думать о том, как в Москве надо на нынешнюю зиму взять новую квартиру, переменить мебель в гостиной и сделать шубку старшей
дочери.
Вдруг раздались из залы звуки гросфатера, и
стали вставать из-за стола. Дружба наша с молодым человеком тотчас же и кончилась: он ушел к большим, а я, не смея следовать за ним, подошел, с любопытством, прислушиваться к тому, что говорила Валахина с
дочерью.
Лонгрен не вполне поверил бы этому, не будь он так занят своими мыслями. Их разговор
стал деловым и подробным. Матрос сказал
дочери, чтобы она уложила его мешок; перечислил все необходимые вещи и дал несколько советов.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой»,
дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно,
стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».