Неточные совпадения
Луковников был православный, хотя и дружил по торговым делам со староверами. Этот случай его возмутил, и он откровенно высказал свое мнение, именно, что ничего Емельяну
не остается, как только
принять православие.
— Ну, капитал дело наживное, — спорила другая тетка, —
не с деньгами жить… А вот карахтером-то ежели в тятеньку родимого женишок издастся, так уж оно
не того… Михей-то Зотыч, сказывают, двух жен в гроб заколотил. Аспид настоящий, а
не человек. Да еще сказывают, что у Галактиона-то Михеича уж была своя невеста на
примете, любовным делом, ну, вот старик-то и торопит, чтобы огласки какой
не вышло.
— Вы доброю волею за меня идете, Серафима Харитоновна? Пожалуйста,
не обижайтесь на меня: может быть, у вас был кто-нибудь другой на
примете?
Не получая ответа на такие вопросы, немец
принимал сонный вид и начинал сосать свои лепешки.
Нужно было сделать решительный шаг в ту или другую сторону, а теперь оставалось делать такой вид, что он все
принял за глупую выходку и
не придает ничему серьезного значения.
Дело вышло как-то само собой. Повадился к Луковникову ездить Ечкин. Очень он
не нравился старику, но, нечего делать,
принимал его скрепя сердце. Сначала Ечкин бывал только наверху, в парадной половине, а потом пробрался и в жилые комнаты. Да ведь как пробрался: приезжает Луковников из думы обедать, а у него в кабинете сидит Ечкин и с Устенькой разговаривает.
Старуха так и
не поверила, а потом рассердилась на хозяина: «Татарина Шахму, кобылятника,
принимает, а этот чем хуже? Тот десять раз был и как-то пятак медный отвалил, да и тот с дырой оказался».
Серафима приехала в Заполье с детьми ночью. Она была в каком-то особенном настроении. По крайней мере Галактион даже
не подозревал, что жена может
принимать такой воинственный вид. Она
не выдержала и четверти часа и обрушилась на мужа целым градом упреков.
Все это знали и смотрели снисходительно, потому что прямых взяток Полуянов
не брал, а только
принимал иногда «благодарности».
Как это ни странно, но до известной степени Полуянов был прав. Да, он
принимал благодарности, а что было бы, если б он все правонарушения и казусы выводил на свежую воду? Ведь за каждым что-нибудь было, а он все прикрывал и
не выносил сору из избы. Взять хоть ту же скоропостижную девку, которая лежит у попа на погребе: она из Кунары, и есть подозрение, что это работа Лиодорки Малыгина и Пашки Булыгина. Всех можно закрутить так, что ни папы, ни мамы
не скажут.
Эта новость была отпразднована у Стабровского на широкую ногу. Галактион еще в первый раз
принимал участие в таком пире и мог только удивляться, откуда берутся у Стабровского деньги. Обед стоил на плохой конец рублей триста, — сумма, по тугой купеческой арифметике, очень солидная. Ели, пили, говорили речи, поздравляли друг друга и в заключение послали благодарственную телеграмму Ечкину. Галактион, как ни старался
не пить, но это было невозможно. Хозяин так умел просить, что приходилось только пить.
Да, теперь уж ему
не нужно будет ездить в бубновский дом и
принимать за это всяческие неприятности дома, а главное — вечно бояться.
Харитине доставляла какое-то жгучее наслаждение именно эта двойственность: она льнула к мужу и среди самых трогательных сцен думала о Галактионе. Она
не могла бы сказать, любит его или нет; а ей просто хотелось думать о нем. Если б он пришел к ней, она его
приняла бы очень сухо и ни одним движением
не выдала бы своего настроения. О, он никогда
не узнает и
не должен знать того позора, какой она переживала сейчас! И хорошо и худо — все ее, и никому до этого дела нет.
Рядом с Харитиной на первой скамье сидел доктор Кочетов. Она была
не рада такому соседству и старалась
не дышать, чтобы
не слышать перегорелого запаха водки. А доктор старался быть с ней особенно любезным, как бывают любезными на похоронах с дамами в трауре: ведь она до некоторой степени являлась тоже героиней настоящего судного дня. После подсудимого публика уделяла ей самое большое внимание и следила за каждым ее движением. Харитина это чувствовала и инстинктивно
приняла бесстрастный вид.
Жалованьишко-то куда
не велико, а тут и одень, и обуй, и дом поставь, и гостей
принимай.
Малыгинский дом волновался. Харитон Артемьич даже
не был пьян и
принял гостей с озабоченною солидностью. Потом вышла сама Анфуса Гавриловна, тоже встревоженная и какая-то несчастная. Доктор понимал, как старушке тяжело было видеть в своем доме Прасковью Ивановну, и ему сделалось совестно. Последнее чувство еще усилилось, когда к гостям вышла Агния, сделавшаяся еще некрасивее от волнения. Она так неловко поклонилась и все время старалась
не смотреть на жениха.
Но другого исхода
не было, и Галактион вынужден был
принять эту подачку.
На поверку оказалось, что Замараев действительно знал почти все, что делалось в Заполье, и мучился, что «новые народы» оберут всех и вся, — мучился
не из сожаления к тем, которых оберут, а только потому, что сам
не мог
принять деятельного участия в этом обирании. Он знал даже подробности готовившегося похода Стабровского против других винокуров и по-своему одобрял.
Когда Анфуса Гавриловна вернулась, Харитина даже раскрыла рот, чтобы сообщить роковую новость, но удержалась и только покраснела. У нее
не хватило мужества
принять на себя первый напор материнского горя. Замараев понял, почему сестрица струсила, сделал благочестивое лицо и только угнетенно вздыхал.
Замараевы
не знали, как им и
принять дорогого гостя, где его посадить и чем угостить. Замараев даже пожалел про себя, что тятенька ничего
не пьет, а то он угостил бы его такою деревенскою настойкой по рецепту попа Макара, что с двух рюмок заходили бы в башке столбы.
Галактион ждал этого обличения и
принял его с молчаливым смирением, но под конец отцовской речи он почувствовал какую-то фальшь
не в содержании этого обличения, а в самой интонации, точно старик говорил только по привычке, но уже сам
не верил собственным словам. Это поразило Галактиона, и он вопросительно посмотрел на отца.
— Поздравьте: мы все кончили, — весело проговорил он. — Да, все… Хорошо то, что хорошо кончается. А затем, я приехал напомнить вам свое обещание… Я вам открываю кредит в пятьдесят тысяч. Хоть в воду их бросьте. Сам я
не могу
принять участия в вашем пароходном деле, потому что мой принцип —
не разбрасываться. Надеюсь, что мы всегда останемся друзьями.
—
Не могу… Я присягу
принимал.
Встреча с отцом вышла самая неудобная, и Галактион потом пожалел, что ничего
не сделал для отца. Он говорил со стариком
не как сын, а как член банковского правления, и старик этого
не хотел понять. Да и можно бы все устроить, если бы
не Мышников, — у Галактиона с последним оставались попрежнему натянутые отношения. Для очищения совести Галактион отправился к Стабровскому, чтобы переговорить с ним на дому. Как на грех, Стабровский куда-то уехал. Галактиона
приняла Устенька.
— Главное, помните, что здесь должен быть особый тип парохода,
принимая большую быстроту, чем на Волге и Каме. Корпус должен быть длинный и узкий… Понимаете, что он должен идти щукой… да. К сожалению, наши инженеры ничего
не понимают и держатся старинки.
Галлюцинация продолжалась до самого утра, пока в кабинет
не вошла горничная. Целый день потом доктор просидел у себя и все время трепетал: вот-вот войдет Прасковья Ивановна. Теперь ему начинало казаться, что в нем уже два Бубнова: один мертвый, а другой умирающий, пьяный, гнилой до корня волос. Он забылся, только
приняв усиленную дозу хлоралгидрата. Проснувшись ночью, он услышал, как кто-то хриплым шепотом спросил его...
Разъезжая по своим делам по Ключевой, Луковников по пути завернул в Прорыв к Михею Зотычу. Но старика
не было, а на мельнице оставались только сыновья, Емельян и Симон. По первому взгляду на мельницу Луковников определил, что дела идут плохо, и мельница быстро
принимала тот захудалый вид, который говорит красноречивее всяких слов о внутреннем разрушении.
С другой стороны, Полуянов и
не нуждался даже в этом месте, а
принимал его просто по дружбе.
— А ты
не заметил ничего, родимый мой? Мы-то тут споримся, да перекоряемся, да худые слова выговариваем, а он нас толкает да толкает… Я-то это давно
примечаю, а как он швырнул тебя в снег… А тут и сам объявился в прескверном образе… Ты думаешь, это углевозы ехали? Это он ехал с своим сонмом, да еще посмеялся над нами… Любо ему, как скитники вздорят.
Отца Симон
принял довольно сухо. Прежнего страха точно и
не бывало. Михей Зотыч только жевал губами и
не спрашивал, где невестка. Наталья Осиповна видела в окно, как подъехал старик, и нарочно
не выходила.
Не велико кушанье, — подождет. Михей Зотыч сейчас же сообразил, что Симон находится в полном рабстве у старой жены, и захотел ее проучить.
Появление скитского старца в голодной столовой произвело известную сенсацию. Молодые люди
приняли Михея Зотыча за голодающего, пока его
не узнала Устенька.
Потом Михею Зотычу сделалось страшно уже
не за себя, а за других, за потемневший разум, за страшное зверство, которое дремлет в каждом человеке. Убитому лучше — раз потерпеть, а убивцы будут всю жизнь казниться и муку мученическую
принимать. Хуже всякого зверя человек, когда господь лишит разума.
Новый городской голова
принимал всевозможные меры, чтоб оградить свои владения от вторжения голодающих, и ничего
не мог поделать.
Нужно отдать справедливость, он
принимал эти вещи из участия к захватившей деревню бедности, а настоящего коммерческого расчета с барахлом
не могло быть.
Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете
принять?» Они, пентюхи, и
не знают, что такое значит «прикажете
принять».
Анна Андреевна. Помилуйте, я никак
не смею
принять на свой счет… Я думаю, вам после столицы вояжировка показалась очень неприятною.
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он
принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо
не готово.
Сначала он
принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и к нему
не поедет, и что он
не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и, слава богу, все пошло хорошо.
Я
не люблю церемонии. Напротив, я даже стараюсь всегда проскользнуть незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идет!» А один раз меня
приняли даже за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем. После уже офицер, который мне очень знаком, говорит мне: «Ну, братец, мы тебя совершенно
приняли за главнокомандующего».