Неточные совпадения
— А не болтай глупостев, особливо чего не знаешь. Ну, зачем пришел-то?
Говори, а
то мне некогда с тобой балясы точить…
— Да!.. — уже со слезами в голосе повторял Кишкин. — Да… Легко это
говорить: перестань!.. А никто не спросит, как мне живется… да. Может, я кулаком слезы-то вытираю, а другие радуются…
Тех же горных инженеров взять: свои дома имеют, на рысаках катаются, а я вот на своих на двоих вышагиваю. А отчего, Родион Потапыч? Воровать я вовремя не умел… да.
— Неужто правда, андел мой? А? Ах, божже мой… да, кажется, только бы вот дыхануть одинова дали, а
то ведь эта наша конпания — могила. Заживо все помираем… Ах, друг ты мой, какое ты словечко выговорил! Сам,
говоришь, и бумагу читал? Правильная совсем бумага? С орлом?..
— И что только будет? В
том роде, как огромадный пожар… Верно тебе
говорю… Изморился народ под конпанией-то, а тут нá, работай где хошь.
До Тайболы считали верст пять, и дорога все время шла столетним сосновым бором, сохранившимся здесь еще от «казенной каторги», как
говорил Мыльников, потому что золотые промысла раскинулись по
ту сторону Балчуговского завода.
—
Говори скорее, коли дело есть, а
то проваливай, кабацкая затычка…
— Да так… Не любит она, шахта, когда здря про нее начнут
говорить. Уж я замечал… Вот когда приезжают посмотреть работы, да особливо который гость похвалит, — нет
того хуже.
— Да ты слушай, умная голова, когда
говорят… Ты не для
того отец, чтобы проклинать свою кровь. Сам виноват, что раньше замуж не выдавал. Вот Марью-то заморил в девках по своей гордости. Верно тебе
говорю. Ты меня послушай, ежели своего ума не хватило. Проклясть-то не мудрено, а ведь ты помрешь, а Феня останется. Ей-то еще жить да жить… Сам,
говорю, виноват!.. Ну, что молчишь?..
— Милости просим, — приглашал Тарас. — Здесь нам много способнее будет разговоры-то разговаривать, а в кабаке еще,
того гляди, подслушают да вызнают… Тоже народ ноне пошел, шильники. Эй, Окся, айда к Ермошке. Оборудуй четверть водки… Да у меня смотри: одна нога здесь, а другая там. Господа, вы на нее не смотрите: дура набитая. При ней все можно
говорить, потому, как стена, ничего не поймет.
Надо, —
говорит, — чтобы невинная девица обошла сперва место
то по три зари, да ширп бы она же указала…» Ну, какая у нас в
те поры невинная девица, когда в партии все каторжане да казаки; так золото и не далось.
Ровно через неделю Кожин разыскал, где была спрятана Феня, и верхом приехал в Фотьянку. Сначала, для отвода глаз, он завернул в кабак, будто собирается золото искать в Кедровской даче.
Поговорил он кое с кем из мужиков, а потом послал за Петром Васильичем.
Тот не заставил себя ждать и, как увидел Кожина, сразу смекнул, в чем дело. Чтобы не выдать себя, Петр Васильич с час ломал комедию и сговаривался с Кожиным о золоте.
— Ах, дура точеная… Добром тебе
говорят! — наступал Кишкин, размахивая короткими ручками. — А
то у меня смотри, разговор короткий будет…
— А откуда Кривушок золото свое брал, Степан Романыч?.. Сам мне покойник рассказывал: так,
говорит, самоваром жила и ушла вглубь… Он-то пировал напоследях, ну, дудка и обвалилась. Нет, здесь верное золото, не
то что на Краюхином увале…
— Ну, сказывали, что и тебе тоже перепадает… Мыльников как-то завернул и
говорит: «Фене деньги повалили —
тот двугривенный даст, другой полтину…» Побожился, что не врет.
— Может, самоварчик поставить? А
то молочка али яишенку… —
говорила заученным тоном старуха. — Жарко теперь летним делом, а следователь-то еще когда позовет.
Мыльников с намерением оставил до следующего дня рассказ о
том, как был у Зыковых и Карачунского, — он рассчитывал опохмелиться на счет этих новостей и не ошибся. Баушка Лукерья сама послала Оксю в кабак за полштофом и с жадным вниманием прослушала всю болтовню Мыльникова, напрасно стараясь отличить, где он
говорит правду и где врет.
У Мыльникова сложился в голове набор любимых слов, которые он пускал в оборот кстати и некстати: «конпания», «руководствовать», «модель» и т. д. Он любил
поговорить по-хорошему с хорошим человеком и обижался всякой невежливостью вроде
той, какую позволила себе любезная сестрица Анна Родионовна. Зачем же было плевать прямо в морду? Это уж даже совсем не модель, особенно в хорошей конпании…
— Не заглядывайся больно-то, Марьюшка, а
то после тосковать будешь, — пошутил Петр Васильич. — Парень чистяк, уж это что
говорить!
— Я тебе покажу баушку! Фенька сбежала, да и ты сбежишь, а я с кем тут останусь? Ну диви бы молоденькая девчонка была, у которой ветер на уме, а
то… тьфу!.. Срам и говорить-то… По сеням женихов ловишь, срамница!
— Это одно и
то же, только вы
говорите другими словами, господин Карачунский.
— Что же тут
говорить, Александр Иванович: наше дело подневольное… Что прикажете,
то и сделаем. Будьте спокойны: Рублиха себя вполне оправдает…
— Где взял-то? — спросила она, чувствуя, что
говорит совсем не
то.
— И еще как, дедушка… А перед самым концом как будто стишала и поманила к себе, чтобы я около нее присел. Ну, я, значит, сел… Взяла она меня за руку, поглядела этак долго-долго на меня и заплакала. «Что ты, —
говорю, — Окся: даст Бог, поправишься…» — «Я, — грит, — не о
том, Матюшка. А тебя мне жаль…» Вон она какая была, Окся-то. Получше в десять раз другого умного понимала…
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Нет, этого уже невозможно выгнать: он
говорит, что в детстве мамка его ушибла, и с
тех пор от него отдает немного водкою.
Хлестаков. Да к чему же
говорить? я и без
того их знаю.
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в
то же время
говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что
тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы,
говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий. Там купцы жаловались вашему превосходительству. Честью уверяю, и наполовину нет
того, что они
говорят. Они сами обманывают и обмеривают народ. Унтер-офицерша налгала вам, будто бы я ее высек; она врет, ей-богу врет. Она сама себя высекла.