Неточные совпадения
На стук едва слышно отозвался старческий голос, а вслед за тем нижняя половина маленького окошечка приподнялась, и в ней показалась маленькая седая
голова с сбившеюся на сторону повязкой.
А пока у Никитушки шел этот разговор
с Евгенией Петровной, старуха Абрамовна, рассчитавшись
с заспанным дворником за самовар, горницу, овес да сено и заткнув за пазуху своего капота замшевый мешочек
с деньгами, будила другую девушку, которая не оказывала никакого внимания к словам старухи и продолжала спать сладким сном молодости. Управившись
с собою, Марина Абрамовна завязала узелки и корзиночки, а потом одну за другою вытащила из-под
головы спящей обе подушки и понесла их к тарантасу.
Теперь она спит, обняв Лизу, и
голова ее, скатившись
с подушки, лежит на плечике подруги, которая и перед нею кажется сущим ребенком.
— Да чьи такие вы будете? Из каких местов-то? — пропищала часовенная монашка, просовывая в тарантас кошелек
с звонком и свою
голову.
Против Сони и дочери священника сидит на зеленой муравке человек лет двадцати восьми или тридцати; на нем парусинное пальто, такие же панталоны и пикейный жилет
с турецкими букетами, а на
голове ветхая студенческая фуражка
с голубым околышем и просаленным дном.
Наружность кандидата весьма симпатична, но очень непрезентабельна: он невысок ростом, сутул,
с широкою впалой грудью, огромными красными руками и большою
головою с волосами самого неопределенного цвета.
Даже ярмарочные купцы, проезжая на возах своего гнилого товара, не складают тогда в
головах барышей и прибытков и не клюют носом, предаваясь соблазнительным мечтам о ловком банкротстве, а едут молча смотря то на поле, волнующееся под легким набегом теплого ветерка, то на задумчиво стоящие деревья, то на тонкий парок, поднимающийся
с сонного озерца или речки.
В то же время, как Яковлевич, вывернув кренделем локти, нес поднос, уставленный различными солеными яствами, а Пелагея, склонив набок
голову и закусив, в знак осторожности, верхнюю губу, тащила другой поднос
с двумя графинами разной водки, бутылкою хереса и двумя бутылками столового вина, по усыпанному песком двору уездного училища простучал легкий экипажец. Вслед за тем в двери кухни, где Женни, засучив рукава, разбирала жареную индейку, вошел маленький казачок и спросил...
— Полно врать-то! Тоже любезничать: седина в
голову, а бес в ребро, —
с поддельным неудовольствием остановила его игуменья и, посмотрев
с артистическим наслаждением на Феоктисту, сказала: — Иди пока домой. Я тебя позову, когда будет нужно.
—
С которого конца начать-то, говорю, не знаю. Игуменья подняла
голову и, не переставая стучать спицами, пристально посмотрела через свои очки на брата.
— Переломить надо эту фанаберию-то. Пусть раз спесь-то свою спрячет да вернется к мужу
с покорной
головой. А то — эй, смотри, Егор! — на целый век вы бабенку сгубите. И что ты-то, в самом деле, за колпак такой.
Когда Гловацкий осветил до сих пор темную переднюю, Бахарев стоял, нагнув свою
голову к Абрамовне, а она обивала своими белыми шерстяными вязенками
с синей надвязкой густой слой снега, насевшего в воротник господской медвежьей шубы.
С деревенского выгона, отчаянно вскидывая спутанными передними ногами, прыгали крестьянские лошади, отмахиваясь
головами и хвостами от наседавших на них мух, оводов и слепней.
— И вы? — осклабляясь в другую сторону, спросил ревизор и, тотчас же мотнув
головою, как уж, в обе стороны, произнес: — Ну, поздравьте васего протязе
с местом.
Ученое общество продолжало благодушествовать в зале.
С каждым новым стаканом Сафьянос все более и более вовлекался в свою либеральную роль, и им овладевал хвастливый бес многоречия, любящий все пьяные
головы вообще, а греческие в особенности.
Но
с давних пор это маленькое существо перестало показываться в своем мундирчике со шляпою на
голове, и о нем все позабыли.
По своим средствам он давно бы мог перенестись из Лефортова в другую, более удобную часть Москвы, но ему никогда и в
голову не приходило расстаться
с Давыдовскою и вытаскивать из погреба прикованного там барсука.
То Арапов ругает на чем свет стоит все существующее, но ругает не так, как ругал иногда Зарницын, по-фатски, и не так, как ругал сам Розанов,
с сознанием какой-то неотразимой необходимости оставаться весь век в пассивной роли, — Арапов ругался яростно,
с пеною у рта,
с сжатыми кулаками и
с искрами неумолимой мести в глазах, наливавшихся кровью; то он ходит по целым дням, понурив
голову, и только по временам у него вырываются бессвязные, но грозные слова, за которыми слышатся таинственные планы мировых переворотов; то он начнет расспрашивать Розанова о провинции, о духе народа, о настроении высшего общества, и расспрашивает придирчиво, до мельчайших подробностей, внимательно вслушиваясь в каждое слово и стараясь всему придать смысл и значение.
За штандартом четыре гренадера несли высокого человека
с круглою рыжею
головою английского склада. По его обуви струилась кровь.
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою серебристую
голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума. Рассказчик сел в сильном волнении и опустил
голову. Старый Райнер все не сводил
с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за гор показался серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским языком...
Его возмущало, что и хозяйка, и ее дочери, и их кузины могут смертельно побледнеть оттого, например, что неосторожный гость свалит
головою плетеный бумажный «макассар»
с кресла или совершит другое, столь же возмутительное преступление против общественного благоприличия.
Офицер был
с виду очень невзрачный, желтенький и плюгавенький,
с бурым войлоком вместо волос на
голове.
Над этой изящной, коленопреклоненной фигурой рисовалась широкая грудь, на которой сидела большая русая
голова с русою же окладистою бородою и голубыми глазами.
В один погожий осенний день медики после обеда занимались чтением, когда в дверь просунулась русая
голова с волосами, подстриженными на лбу, и спросила...
Внимание Розанова еще удержалось на Илье Артамоновиче Нестерове, хозяине Пармена Семеновича, высоком, совершенно белом, как лунь, старике
с очень умным и честным лицом; на кавалере древнего же письма, но имеющем одежду вкратце «еллинскую» и штаны навыпуск, да на какой-то тупоумнейшей
голове.
В уголке стоял худенький, маленький человек
с белокурою
головою и жиденькой бородкой. Длинный сюртук висел на нем, как на вешалке, маленькие его голубые глазки, сверкающие фантастическим воодушевлением, были постоянно подняты к небу, а руки сложены крестом на груди, из которой
с певучим рыданием летел плач Иосифа, едущего на верблюдах в неволю и видящего гроб своей матери среди пустыни, покинутой их родом.
— Гриша! — воскликнул Розанов, протягивая руки к румяному мальчику
с размасленной
головой и ватными патронами на синем казакине.
На одной лавочке, в конце бульвара, сидел высокий сутуловатый человек
с большою
головою, покрытою совершенно белыми волосами, и
с сильным выражением непреклонной воли во всех чертах умного лица. Он был одет в ватную военную шинель старой формы
с капюшоном и в широкодонной военной фуражке
с бархатным околышем и красными кантами.
При появлении доктора человек встал, окинул его
с ног до
головы спокойным, умным взглядом и, взявшись за ручку одной из боковых дверей, произнес вполголоса...
— У всякого есть свой царь в
голове, говорится по-русски, — заметил Стрепетов. — Ну, а я
с вами говорю о тех, у которых свой царь-то в отпуске. Вы ведь их знаете, а Стрепетов старый солдат, а не сыщик, и ему, кроме плутов и воров, все верят.
— Ну,
с головою-то, батюшка, не торопитесь: она ведь пока одна у вас. Ведь не за деньгами же он приехал?
С тех пор муж обращался
с нею зверем. Вечно пьяный, он выгонял ее ночью из дома, грозился раздавить
голову ребенку, обзавелся солдаткой, но никуда не выезжал.
Один из этих господ был толстый серый человек
с маленьким носом и плутовскими, предательскими глазками; лицо его было бледно, а
голова покрыта желто-серыми клочьями.
И в больнице, и на Чистых Прудах
головы потеряли, доискиваясь, куда бы это делся Розанов. Даже
с Ольги Александровны разом соскочил весь форс, и она очутилась дома.
Полинька Калистратова обыкновенно уходила от Лизы домой около двух часов и нынче ушла от Лизы в это же самое время. Во всю дорогу и дома за обедом Розанов не выходил из
головы у Полиньки. Жаль ей очень его было. Ей приходили на память его теплая расположенность к ней и хлопоты о ребенке, его одиночество и неуменье справиться
с своим положением. «А впрочем, что можно и сделать из такого положения?» — думала Полинька и вышла немножко погулять.
— Дай сюда образ! — крикнул, сорвавшись
с места, Егор Николаевич. — Дай я благословлю Лизавету Егоровну, — и, выдернув из рук старухи икону, он поднял ее над своею
головой против Лизы и сказал...
Огарок догорел и потух, оставив Лизу в совершенной темноте. Несколько минут все было тихо, но вдруг одна, дверь
с шумом распахнулась настежь, кто-то вылетел в коридор и упал, тронувшись
головою о Лизину дверь.
Обыкновенным спутником их в этих прогулках бывал Красин, или один, или же вдвоем
с известным нам Ревякиным, огромным, сильным мужчиною
с рыжею
головой, саженными плечами и непомерной силищей.
Агата проспала всю ночь одетая, на диване, и проснулась поздно,
с страшно спутанными волосами и еще более спутанными воспоминаниями в больной
голове.
Райнера невозможно было узнать. Ни его прекрасных волос, ни усов, ни бороды не было и следа. Неровно и клочковато, но весьма коротко, он снес
с своей
головы всю растительность.
Старуха вырвала у Евгении Петровны свечу, махнула
головою Райнеру и тихо вышла
с ним из залы.
На лавках
голова к
голове лежали две человеческие фигуры, закрытые серыми суконными свитками. Куля взял со светца горящую лучину и, подойдя
с нею к одному из раненых, осторожно приподнял свитку, закрывающую его лицо.
Глазам Кули представилась черная африканская
голова с кучерявою шерстью вместо волос. Негр лежал, широко раскрыв остолбеневшие глаза. Он тяжело дышал ускоренным смрадным дыханием и шевелил пурпурным языком между запекшимися губами.
Куля подошел к другому страдальцу. Этот лежал
с открытою
головою и, казалось, не дышал вовсе.
Редкая, как бы нехотя, дернет клочок сена из стога, к которому их поставили, лениво повернет два-три раза челюстями и
с непроглоченным сеном во рту начинает дрожать и жаться к опустившей
голову и так же дрожащей соседке.
Перед утром связанного Райнера положили на фурманку; в
головах у него сидел подводчик, в ногах часовой солдат
с ружьем. Отдохнувший отряд снялся и тронулся в поход.
Легкие удары тоненького женского пальца в дощатую дверь причиняли ей такое несносное мучение, которое можно сравнить только
с тем, как если бы начали ее бить по
голове железными молотами.
Вошла, возвратившись
с прогулки, Абрамовна, обхватила Лизину
голову, заплакала и вдруг откинулась.
Посадив Вязмитинову, Розанов вошел за ширмы. Лиза лежала навзничь, закинув назад
голову, зубы ее были стиснуты, а посиневшие губы открыты. На неподвижной груди ее лежал развернутый платочек Абрамовны
с тремя восковыми свечечками, четвертая тихо теплилась в замершей руке Лизы. Абрамовна, наклонив
голову, шептала молитву и заводила веками остановившиеся глаза Лизы.