— Да, — проговорила, потянувшись на кресле, Ступина. — Это вот только, как говорят у нас на Украйне: «do naszego brzega nie plynie nic dobrego», [К нашему берегу не плывет
ничего хорошего (полъск.).] — и пошла в свою холодную комнату.
— Да сами согласитесь, к чему они все это наклоняют, наши писатели? Я не вижу
ничего хорошего во всем, к чему они все наклоняют. Труд, труд, да труд затрубили, а мои дочери не так воспитаны, чтобы трудиться.
Неточные совпадения
— Да
лучше, но он все ждет доктора. Впрочем, папа говорил, что у него сильный ушиб и простуда, а больше
ничего.
— Жена
ничего, — хворала немножко, — проговорил Бахарев, — а теперь
лучше; дети здоровы, слава богу.
— Да, считаю, Лизавета Егоровна, и уверен, что это на самом деле. Я не могу
ничего сделать
хорошего: сил нет. Я ведь с детства в каком-то разладе с жизнью. Мать при мне отца поедом ела за то, что тот не умел низко кланяться; молодость моя прошла у моего дяди, такого нравственного развратителя, что и нет ему подобного. Еще тогда все мои чистые порывы повытоптали. Попробовал полюбить всем сердцем… совсем черт знает что вышло. Вся смелость меня оставила.
Вход, передняя и зал также подходили к лакею. В передней помещалась массивная ясневая вешалка и мизерное зеркальце с фольговой лирой в верху черной рамки; в углу стояла ширма, сверх которой виднелись вбитые в стенку гвозди и развешанная на них простыня. Зал
ничем не изобличал сенаторского жилья. В нем стояли только два большие зеркала с
хорошими подзеркальниками. Остальное все было грязновато и ветхо, далее была видна гостиная поопрятнее, а еще далее — довольно роскошный женский будуар.
«Ну что ж, — думал он, — ну я здесь, а они там; что ж тут прочного и
хорошего. Конечно, все это
лучше, чем быть вместе и жить черт знает как, а все же и так мало проку. Все другом пустота какая-то… несносная пустота.
Ничего, таки решительно
ничего впереди, кроме труда, труда и труда из-за одного насущного хлеба. Ребенок?.. Да бог его знает, что и из него выйдет при такой обстановке», — думал доктор, засыпая.
— Нет,
лучше пусть
ничего не случается, а вы возвращайтесь-ка поскорее. Тут есть в двери ключ?
— Слава богу, ему
лучше, — сказал Лизе Розанов. — Наблюдайте только, Лизавета Егоровна, чтобы он не говорил и чтобы его
ничем не беспокоили.
Лучше всего, — добавил он, — чтобы к нему не пускали посетителей.
— Ну как же, важное блюдо на лопате твой писатель. Знаем мы их — теплые тоже ребята; ругай других больше, подумают, сам, мол, должно, всех умней. Нет, брат, нас с дороги этими сочинениями-то не сшибешь. Им там сочиняй да сочиняй, а тут что устроил, так то и
лучше того, чем не было
ничего. Я, знаешь, урывал время, все читал, а нонче
ничего не хочу читать — осерчал.
Он забыл всё то, что он думал о своей картине прежде, в те три года, когда он писал ее; он забыл все те ее достоинства, которые были для него несомненны, — он видел картину их равнодушным, посторонним, новым взглядом и не видел в ней
ничего хорошего.
Завидев еще издали его, Чичиков решился даже на пожертвование, то есть оставить свое завидное место и сколько можно поспешнее удалиться:
ничего хорошего не предвещала ему эта встреча.
Говорил он грубо, сердито, но лицо у него было не злое, а только удивленное; спросив, он полуоткрыл рот и поднял брови, как человек недоумевающий. Но темненькие усы его заметно дрожали, и Самгин тотчас сообразил, что это не обещает ему
ничего хорошего. Нужно было что-то выдумать.
— Господи! — всхлипывая от счастья, говорила она, — за что они меня так любят все? Я никому
ничего хорошего не сделала и не сделаю никогда!..
Неточные совпадения
Хлестаков. Да у меня много их всяких. Ну, пожалуй, я вам хоть это: «О ты, что в горести напрасно на бога ропщешь, человек!..» Ну и другие… теперь не могу припомнить; впрочем, это все
ничего. Я вам
лучше вместо этого представлю мою любовь, которая от вашего взгляда… (Придвигая стул.)
Хлестаков.
Хорошие заведения. Мне нравится, что у вас показывают проезжающим все в городе. В других городах мне
ничего не показывали.
—
Лучше? — Да, гораздо. — Удивительно. —
Ничего нет удивительного. — Всё-таки
лучше, — говорили они шопотом, улыбаясь друг другу.
— Да расскажи мне, что делается в Покровском? Что, дом всё стоит, и березы, и наша классная? А Филипп садовник, неужели жив? Как я помню беседку и диван! Да смотри же,
ничего не переменяй в доме, но скорее женись и опять заведи то же, что было. Я тогда приеду к тебе, если твоя жена будет
хорошая.
И хотя он тотчас же подумал о том, как бессмысленна его просьба о том, чтоб они не были убиты дубом, который уже упал теперь, он повторил ее, зная, что
лучше этой бессмысленной молитвы он
ничего не может сделать.