Неточные совпадения
Я, бывало, это Естифею Ефимовичу ночью скажу, а он днем припасет, пронесет мне в кармане, а как
спать ляжем с ним, я пологом задернусь на кровати, да и
ем.
— Давно-с, только они не
спали, должно
быть.
— Они тоже обе не
спали. Садитесь-ка, вот
пейте пока чай, Бог даст все обойдется. Только другой раз не пугай так мать.
— Что ж, Зине, по вашему распоряжению, теперь негде и
спать будет.
Бежит Помада под гору, по тому самому спуску, на который он когда-то несся орловским рысаком навстречу Женни и Лизе. Бежит он сколько
есть силы и то
попадет в снежистый перебой, что пурга здесь позабыла, то раскатится по наглаженному полозному следу, на котором не удержались пушистые снежинки. Дух занимается у Помады. Злобствует он, и увязая в переносах, и
падая на голых раскатах, а впереди, за Рыбницей, в ряду давно темных окон, два окна смотрят, словно волчьи глаза в овраге.
— Ничего, дышит спокойно и
спит. Авось, ничего не
будет худого. Давай ложиться
спать, Помада. Ложись ты на лавке, а я здесь на столе прилягу, — также шепотом проговорил доктор.
В одиннадцать часов довольно ненастного зимнего дня, наступившего за бурною ночью, в которую Лиза так неожиданно появилась в Мереве, в бахаревской сельской конторе, на том самом месте, на котором ночью
спал доктор Розанов, теперь весело кипел не совсем чистый самовар. Около самовара стояли четыре чайные чашки, чайник с обделанным в олово носиком, молочный кубан с несколько замерзшим сверху настоем, бумажные сверточки чаю и сахару и связка баранок. Далее еще что-то
было завязано в салфетке.
Мстили ему более собственно за эту строптивую черту его характера, но поставить ее в прямую вину доктору и ею бить его по чем ни
попало было невозможно.
Вязмитинов
был сын писца из губернского правления; воспитывался в училище детей канцелярских служителей, потом в числе двух лучших учеников
был определен в четвертый класс гимназии, оттуда в университет и, наконец,
попал на место учителя истории и географии при знакомом нам трехклассном уездном училище.
— Ты того, Петруха… ты не этого… не
падай духом. Все, брат, надо переносить. У нас в полку тоже это случилось. У нас раз этого ротмистра разжаловали в солдаты. Разжаловали, пять лет
был в солдатах, а потом отличился и опять пошел: теперь полицеймейстером служит на Волге; женился на немке и два дома собственные купил. Ты не огорчайся: мало ли что в молодости бывает!
Здесь
был только зоологический Розанов, а
был еще где-то другой, бесплотный Розанов, который летал то около детской кроватки с голубым ситцевым занавесом, то около постели, на которой
спала женщина с расходящимися бровями, дерзостью и эгоизмом на недурном, но искаженном злостью лице, то бродил по необъятной пустыне, ловя какой-то неясный женский образ, возле которого ему хотелось
упасть, зарыдать, выплакать свое горе и, вставши по одному слову на ноги, начать наново жизнь сознательную, с бестрепетным концом в пятом акте драмы.
Одна мысль, что ее Вася
будет иностранцем в России, заставляла ее млеть от ужаса, и,
падая ночью у детской кровати перед освященным образом Спасителя, она шептала: «Господи! ими же веси путями спаси его; но пусть не моя совершится воля, а твоя».
— О? А я все боюсь: говорят, как бы она на сердце не
пала. Так-то, сказывают, у одного полковника
было: тоже гуличка, да кататься, да кататься, да кататься, кататься, да на сердце
пала — тут сейчас ему и конец сделался.
Час
был поздний, но соседи жидка еще не
спали: они ругались с холода.
«Где же ум
был? — спрашивал он себя, шагая по комнате. — Бросил одну прорву,
попал в другую, и все это даже не жалко, а только смешно и для моих лет непростительно глупо. Вон диссертация валяется… а дома Варинька…»
Маркиза еще не
спала; у нее
была Лиза и все пять углекислых фей.
— Все влашебство, — говорила Елена Лукьяновна. — Мужик
был и на дух хаживал, а тут его расстригнули, а он под землю. Офицер: «
пали», а он под землю.
Розанов третьи сутки почти безвыходно сидел у Калистратовой.
Был вечер чрезмерно тихий и теплый, над Сокольницким лесом стояла полная луна. Ребенок лежал в забытье, Полиньку тоже доктор уговорил прилечь, и она, после многих бессонных ночей, крепко
спала на диване. Розанов сидел у окна и, облокотясь на руку, совершенно забылся.
В первый день Ольга Александровна по обыкновению
была не в меру нежна; во второй — не в меру чувствительна и придирчива, а там у нее во лбу сощелкивало, и она несла зря, что ни
попало.
Мой дед
был птичный охотник. Я
спал у него в большой низенькой комнате, где висели соловьи. Наши соловьи признаются лучшими в целой России. Соловьи других мест не умеют так хорошо
петь о любви, о разлуке и обо всем, о чем сложена соловьиная песня.
Огарок догорел и потух, оставив Лизу в совершенной темноте. Несколько минут все
было тихо, но вдруг одна, дверь с шумом распахнулась настежь, кто-то вылетел в коридор и
упал, тронувшись головою о Лизину дверь.
Потом Райнер. Где он? Он должен
быть здесь… Отец клянет… Образ
падает из его рук… Какая тяжкая сцена!.. «Укор невежд, укор людей»… Отец! отец!
— Они и
будут капитализироваться. На мою долю
падает двадцать пять рублей с копейками, вот я их и представляю в кассу ассоциации.
Нужно смотреть, чтоб у извозчика лошадь
была на острых шипах, так и не
упадет.
Белоярцев выносил это объяснение с спокойствием, делающим честь его уменью владеть собою, и довел дело до того, что в первую пятницу в Доме,
было нечто вроде вечерочка.
Были тут и граждане,
было и несколько мирян. Даже здесь появился и приехавший из Москвы наш давний знакомый Завулонов. Белоярцев
был в самом приятном духе: каждого он приветил, каждому, кем он дорожил хоть каплю, он
попал в ноту.
Райнера нимало не оскорбили эти обидные слова: сердце его
было полно жалости к несчастной девушке и презрения к людям, желавшим сунуть ее куда
попало для того только, чтобы спустить с глаз.
В сенях, за вытащенным из избы столиком, сидел известный нам старый трубач и
пил из медного чайника кипяток, взогретый на остатках спирта командирского чая; в углу, на куче мелких сосновых ветвей,
спали два повстанца, состоящие на ординарцах у командира отряда, а задом к ним с стеариновым огарочком в руках, дрожа и беспрестанно озираясь, стоял сам стражник.
— Ну вот! Вы говорите почти, а Женни смотрит какими-то круглыми глазами, точно боится, что я от денег в обморок
упаду, — забавные люди! Тут не может
быть никакого почти, и отказал, так, значит, начисто отказал.
Мартемьян Иванов загромыхал по каменным ступеням лестницы и, выправившись из калитки, побежал
было по улице вдогонку за похитителями, но на десятом шагу
упал и, медленно поднявшись, начал, сидя, переобуваться.
Неточные совпадения
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не
спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда
будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется, эта комната несколько сыра?
Иной городничий, конечно, радел бы о своих выгодах; но, верите ли, что, даже когда ложишься
спать, все думаешь: «Господи боже ты мой, как бы так устроить, чтобы начальство увидело мою ревность и
было довольно?..» Наградит ли оно или нет — конечно, в его воле; по крайней мере, я
буду спокоен в сердце.
К нам земская полиция // Не
попадала по́ году, — // Вот
были времена!
Пир кончился, расходится // Народ. Уснув, осталися // Под ивой наши странники, // И тут же
спал Ионушка // Да несколько упившихся // Не в меру мужиков. // Качаясь, Савва с Гришею // Вели домой родителя // И
пели; в чистом воздухе // Над Волгой, как набатные, // Согласные и сильные // Гремели голоса:
А жизнь
была нелегкая. // Лет двадцать строгой каторги, // Лет двадцать поселения. // Я денег прикопил, // По манифесту царскому //
Попал опять на родину, // Пристроил эту горенку // И здесь давно живу. // Покуда
были денежки, // Любили деда, холили, // Теперь в глаза плюют! // Эх вы, Аники-воины! // Со стариками, с бабами // Вам только воевать…