Неточные совпадения
Старик даже подскочил на месте: он считал свою дочь очень
доброю, благоразумною, но такого покорного ответа, такого спокойного согласия
не ожидал от нее.
— Успокойся, успокойся, мой
добрый папа. Чего ты
не хочешь, того
не будет.
Добрые и искренние чувства в молодой генеральше
не допускались, хотя лично она никому никакого зла
не сделала и с первых же дней своего брака
не только со вниманием, но и с любовью занималась своею глухонемою падчерицей — дочерью умершей Флоры; но это ей
не вменялось в заслугу, точно всякая другая на ее месте сделала бы несравненно больше.
Все знали, что эта дружба
не доведет Ларису до
добра, ибо около Синтяниной все фальшь и ложь.
— Да, разумеется,
не стану. Легко ли
добро: есть от кого бежать.
— Благодарю вас покорно за
добрый совет; я пока еще
не доносчица, — отвечала Ванскок.
Сила родных воспоминаний, влияние привычек детства и власть семейных преданий, сказывавшихся в нем против его воли неодолимою гадливостью к грязи, в которой, как в родной им среде, копошатся другие,
не допускали Висленева да спокойного пренебрежения к
доброму имени людей и к их спокойствию и счастию.
— Вот какой бон-тон: «что вам угодно?» А мне ничего от вас, сударь мой,
не угодно, — продолжал он, кряхтя, смеясь и щурясь, — я так, совсем так… осведомиться, все ли в
добром здоровьи мой сосед по имению, Иосаф Платоныч Висленев, и более ничего.
Затем Горданов простился и ушел, оставя Кишенскому копию, писанную неизвестною рукою с известного сочинения для того, чтобы было по чему наладить обыск, а невесте еще раз повторил
добрый совет:
не выдавать Висленеву его рукописания никогда, или по крайней мере до тех пор, пока он исхлопочет усыновление и причисление к своему дворянскому роду обоих ее старших детей.
Иосаф Платонович
не был в поре
доброго раздумья: тюрьма для него
не была «штилем», как для философа в Маршельси: она его только пытала томлением страха и мелким чувством трусливой боязни. И сюда-то, на второй день его заключения, проникли его палачи из квартиры с тремя парадными дверями.
— Да я дура, что ли, в самом деле, что я этого
не понимаю? Нет, я плачу о том, что она точно искра в соломе, так и гляжу, что вспыхнет. Это все та, все та, — и Форова заколотила по ладони пальцем. — Это все оттого, что она предалась этой змее Бодростинихе… Эта подлая Глафирка никогда никого ни до чего
доброго не доведет.
—
Не во всех, люди дурных намерений в наше время очень цепки и выдержанны, а вот
добрые люди, как вы, у нас на наше горе кипятятся и дают всякой дряни, перевес над собою.
— Очень вам благодарна за терпение; я вам, кроме
добра, ничего
не желаю.
Тут далее мой приятель
не слышал ничего, кроме слитного гула, потому что внимание его отвлек очень странный предмет: сначала в отпертой передней послышался легкий шорох и мягкая неровная поступь, а затем в темной двери передней заколебалась и стала фигура ясная, определенная во всех чертах; лицо веселое и
доброе с оттенком легкой грусти, в плаще из бархата, забывшего свой цвет, в широких шелковых панталонах, в огромных сапогах с раструбами из полинявшей желтой кожи и с широчайшею шляпою с пером, которое было изломано в стебле и, шевелясь, как будто перемигивало с бедностью, глядевшей из всех прорех одежды и из самых глаз незнакомца.
«Это черт знает что! — думал Форов. — Знаю, уверен и
не сомневаюсь, что он естественный и презреннейший трус, но что может значить это его спокойствие? Нет ли на нем лат? Да
не на всем же на нем латы? Или…
не известили ли они, бездельники, сами полицию и
не поведут ли нас всех отсюда на съезжую? Чего
доброго: от этой дряни всего можно ожидать».
И с этим девочка погасила свечу, чему Синтянина была, впрочем, несказанно рада, потому что щеки ее алели предательским, ярким румянцем, и она была так сконфужена и взволнована, что
не в силах была сделать ничего иного, как
добрести до кровати, и, упав головой на подушки, заплакала слезами беспричинными, безотчетными, в которых и радость, и горе были смешаны вместе, и вместе лились на свободу.
Такой прием с оружием
не обещал ничего
доброго дуэлисту, и Форов это понимал, но делать было уж нечего, останавливаться было
не время, да и Андрей Иваныч, очевидно,
не мог быть иным, каким он был теперь.
— Ну, это старая песня; я много слыхала про эти невмешательства и
не очень их почитаю. Нет, вмешивайся; если кому желаешь
добра, так вмешивайся. А он мне просто жалости достоин.
—
Не знаю; я все потеряла, все… все… состояние, друзей и
доброе имя.
«У нее нет ничего, — решил, глядя на нее, Подозеров. — Она
не обрежет волос,
не забредит коммуной,
не откроет швейной: все это для нее пустяки и утопия; но она и
не склонит колена у алтаря и
не помирится со скромною ролью простой,
доброй семьянинки. К чему ей прилепиться и чем ей стать? Ей нечем жить, ей
не к чему стремиться, а между тем девичья пора уходит, и особенно теперь, после огласки этой гнусной истории,
не сладко ей, бедняжке!»
Врагов, или таких недругов, которым бы она
добра не желала, у нее
не было.
— Извольте-с. Положим, что есть на свете мать,
добрая, предобрая женщина, которая мухи
не обидит. Допускаете вы, что может быть на свете такая женщина?
— Да нет-с ее, жестокости, нет, ибо Катерина Астафьевна остается столь же
доброю после накормления курицей Драдедама, как была до сего случая и во время сего случая. Вот вам — есть факт жестокости и несправедливости, а он вовсе
не значит того, чем кажется. Теперь возражайте!
— Да что ж ты надо мной смеешься? Разумеется, что
не всем в одно время верить. Ведь они
добрые?
— Ну так что же, что
добрый? А как он в царстве небесном будет? Его
не пустят.
— О,
не завидуйте,
не завидуйте, ваша
добрее.
— Нет, это все
не то: это
не ты сделал, а Бог так через
добрых людей учинил, чтобы сократить число грехов моих, а ты сам… до сих пор башмаков мне
не купил.
Синтянина… но эта уже несла тяготу, с которой
не могла сравниться тягота всех прочих; все они жили с
добрыми людьми, которых, вдобавок к тому, любили, а та отдала себя человеку, который был мстителен, коварен, холоден…
— «
Не спать ночи!
Не спать ночи!» Эка невидаль какая,
не спать ночь! Вам это ничего: поделом вам, что вы
не спите, а за что вы людям-то
добрым дни и ночи испортили?
— Поп Евангел! Нечего вам про попа Евангела. Вам до него далеко; а тут ни поп, ни архиерей ничего
не поделают, когда на одного попа стало семь жидовин. Что отец
добрый в душу посадит, то лихой гость за один раз выдернет.
— Нет будет, будет, если ты
не загрубелая тварь, которой
не касается человеческое горе, будет, когда ты увидишь, что у этой пары за жизнь пойдет, и вспомнишь, что во всем этом твой вклад есть. Да, твой, твой, — нечего головой мотать, потому что если бы
не ты, она либо братцевым ходом пошла, и тогда нам
не было бы до нее дела; либо она была бы простая
добрая мать и жена, и создала бы и себе, и людям счастие, а теперь она что такое?
— Именно черт ее знает что: всякого сметья по лопате и от всех ворот поворот; а отцы этому делу вы. Да, да, нечего глаза-то на меня лупить; вы
не сорванцы,
не мерзавцы, а
добрые болтуны, неряхи словесные! Вы хуже негодяев, вреднее, потому что тех как познают, так в три шеи выпроводят, а вас еще жалеть будут.
— Чего
доброго, может быть, и в самом деле Бодростин совсем
не так благонадежен, как говорят, — думал Кишенский и продолжал помалкивать.
Это, разумеется, было очень неприятно и само по себе, потому что
добрый и любящий Жозеф ожидал совсем
не такого свидания, но сюда примешивалась еще другая гадость: Глафира пригласила его налету ехать за нею в Прагу, что Жозеф, конечно, охотно бы и исполнил, если б у него были деньги, или была, по крайней мере, наглость попросить их тут же у Глафиры; но как у Иосафа Платоновича
не было ни того, ни другого, то он
не мог выехать, и вместо того, чтобы лететь в Прагу с следующим поездом, как желало его влюбленное сердце, он должен был еще завести с Глафирой Васильевной переписку о займе трехсот гульденов.
Теперь здесь, в спиритском кружке Парижа, он делался monsieur Borné, что ему тоже, конечно,
не было особенно приятно, но на что он вначале
не мог возразить по обязанности притворяться
не понимающим французского языка, а потом… потом ему некогда было с этим возиться: его заставили молиться «неведомому богу»; он удивлялся тому, что чертили медиумы, слушал, вдохновлялся, уразумевал, что все это и сам он может делать
не хуже
добрых людей и наконец, получив поручение, для пробы своих способностей, вопросить духов: кто его гений-хранитель? начертал бестрепетною рукой: «Благочестивый Устин».
— А далее?.. А далее?.. Я
не знаю, что далее… И она лежала, кусая себе губы, и досадливо вглядывалась в ту страшную духовную нищету свою, которая готовилаей после осуществления ее плана обладать громадным вещественным богатством, и в эти минуты Глафира была человек, более чем все ее партнеры. Она видела и мысленно измеряла глубину своего падения и слала горькие пени и проклятия тому, кто оторвал ее от дающих опору преданий и опрокинул пред ней все идеалы простого
добра и простого счастия…
Грегуар, давно приучивший себя, ради прогресса и гуманности, равнодушно и безразлично относиться к
добру и злу, подал сестре руку и начал со стереотипной фразы о том, что они давно
не видались.
Здесь, спиной к драпировке, а лицом к двери, за небольшим письменным столом, покрытым в порядке разложенными кипами бумаг, сидел генерал: он был немного лыс, с очень
добрыми, но привыкшими гневаться серыми глазками. При входе Бодростиной, генерал читал и подписывал бумаги,
не приподнялся и
не тронулся с места, а только окинул гостью проницательным взглядом и, протянув ей левую руку, проговорил...
Бодростина раскланялась, генерал опять подал ей левую руку и сказал на дорогу
доброе пожелание, но на сей раз
не удостоил уже взгляда.
— «Как живу!» Скверно, сударыня, живешь! У вас скука, у вас тоска, у вас дутье да молчанка: эта игра
не ведет к
добру. Лариса! Ларочка! я тебе, от сердца
добра желая, это говорю!
— Да, ты постоянно резок; даже уж очень резок, — вмешался Евангел и пояснил мягко, что хотя замеченный Форовым раздел действительно как будто существует, но в этом виновата
не природа, для которой нет оснований обделять прекрасное тело
добрыми свойствами, а виноваты в том люди, потому что они красавицам больше прощают, больше льстятся и тем кружат им головы и портят сердца, делают их своенравными, заносчивыми, и тогда уж плохо тем, кому придется с такою женщиной жить.
— Стало быть, вот ты какая новейшая женщина;
добрая жена радовалась бы, что ее муж
не с какими-нибудь вертопрашными женщинами знаком, а дружит с женщиной честнейшею и прекрасною, с такою женщиной, у которой
не было, да и нет и
не может быть супирантов, а тебе это-то и скверно. Дура ты, сударыня!
— Я
не понимаю, что это такое, — передавала она, — я знаю, что она очень честная и
добрая женщина, но в ней есть что-то такое… что я
не могу переносить.
— Нет; она ко мне всегда была
добра, но… я все это приписываю тому, что о ней так много, много мне говорят: ну, я хуже ее, ну, я
не могу быть таким совершенством, но…
не убить же мне себя за это.
Доброго настроения ее духа нимало
не испортила даже откровенность Жозефа, который, наконец, решился признаться сестре, что он прогусарил ее деньгами, но только уже
не оправдывался тем, что его обокрали, как он думал сказать прежде, а прямо открылся, что, переехав границу, куда должен был бежать от преследования за дуэль, он в первом же городе попал на большую игру и, желая поправить трудные обстоятельства, рискнул, и сначала очень много выиграл, но увлекся,
не умел вовремя забастовать и проигрался в пух.
— Что-с, — продолжал майор, — вас удивляет, что мне хорошие люди опротивели? Истинно, истинно говорю так-с, и потому я чувствую желание заступаться и за
добрую барыню Глафиру Васильевну, и за господина Горданова. Да что, в самом деле, эти по крайней мере
не дремлют, а мы сидим.
Внутреннее волнение, которое ощущали обе эти женщины, отняло у них охоту к слову, но зато они в это время обе без речей понимали, в ком эта сила, обессиливающая все низшие комбинации в человеке, для которого любовь
не одно лишь обладанье, а неодолимая тяга к постижению высшего счастия в соревновании существу, нас превышающему в своей силе правды,
добра и самоотвержения.
Подозрения Лары перешли в уверенность, когда ей, под большою, конечно, клятвой, была показана Глафирой фотография, изображающая генеральшу вместе с Гордановым. Ей было страшно и гадко, глядя на это изображение; она видела его и ему
не доверяла, но это
не мешало ей чаще и чаще размышлять о Горданове. А между тем Горданов, получавший обо всем этом
добрые сведения от Глафиры, просил Жозефа пособить ему оправдаться пред его сестрой и сказал, что он ждет от нее ответа на его письмо.
Больше ничего как случайность: мужчины
не дают, — женщины в этом случае гораздо
добрее, и потом, я признаюсь тебе, что я никогда
не думал, чтобы Глафира Васильевна передала мои записочки в контору.
Этот странный прием
не обещал ничего
доброго. Да и чего
доброго можно было ожидать для Лары в этом доме, куда привел ее злой случай?