Неточные совпадения
Это был человек
не злой и даже, пожалуй, по-своему
добрый, но, к сожалению, чрезвычайно схожий по характеру с отцом моим: он был безумно горяч и в своем неистовстве весьма часто несправедлив.
— Ты ангел, и даже, мне кажется, самый
добрый ангел во всей вселенной. О, зачем на земле
не все женщины подобны тебе, чтобы сделать землю раем для человека.
Одним словом, это было
доброе, чудное лицо, о котором я
не буду говорить более — как потому, что рискую никогда
не кончить с этим описанием, так и потому, что вижу теперь перед собою этот священный для меня лик, с застенчивой скромностью запрещающий мне слагать ему мои ничтожные хвалы.
— К Иванам Ивановичам Елкиным, которых по дороге было чрезвычайно много и которые все оказывались
добрыми приятелями Кирилла, мы уже более
не заходили — потому ли, что многим из нас пришлось дорогою порядочно переболеть после петербургских оргий, или потому, что на нас очень хорошо действовала природа и новость места и людей, которых мы «изучали» с отменною охотою и внимательностию.
Ну да, я сам знал, что сделал ужасный и непростительный поступок и достоин за то всякой кары, а потому и
не возражал и
не обижался дружеским выговором, тем более что все это была такая мелочь в сравнении с любовью, которою я пламенел к его прекрасной и
доброй сестре, которая (это очень большой секрет) сама ангажировала меня на мазурку.
Не сводя с нее глаз, я все находил ее прекраснее и прекраснее, и она в самом деле была недурна: у нее были прелестные белокурые волосы, очень-очень
доброе лицо и большие, тоже
добрые, ласковые серые глаза, чудная шея и высокая, стройная фигура, а я с детства моего страстно любил женщин высокого роста, чему, вероятно, немало обязан стройной фигуре А. Паулы Монти, изображение которой висело на стене в моей детской комнате и действовало на развитие моего эстетического вкуса.
С тех пор, как мы отказались заходить за своим Кириллом к Ивану Ивановичу Елкину, возница наш значительно к нам охладел и даже сделался несколько сух и суров, из чего мы дерзнули заключить, что этот
добрый человек
не столько добр, сколько лукав и лицемерен. Но ему самому мы ничем
не обнаруживали нашего открытия, потому что все мы, несмотря на военное воспитание, кажется, его порядком побаивались. В Москве же он нас напугал, и довольно сильно.
Кнышенко был
добрый и очень нежный мальчик: он пламенно любил свою мать, говорил о ней с восторгом и стремился к ней с какою-то болезненною страстностью. У него была тетрадка, в которой он ежедневно зачеркивал дни разлуки, — и,
не зачеркнув только трех дней, расстался с нею навеки. Я видел в этом злую насмешку рока.
Я решил подождать, пока приеду, и тогда лично открыть матери снедающую меня скорбь,
не иначе как с немедленным же обетом посвятить всю мою остальную жизнь исправлению моих недостоинств и загладить их подвигами
добра и самопожертвования.
Я кофе выпил, но от рому отказался, несмотря на то, что меня им сильно потчевали и сам отец Диодор и его гостья, говорившая очень мягким,
добрым голоском на чистом малороссийском наречии, которое мне очень нравилось всегда и нрасится поныне. Но мне нужно было
не угощение, а ответ на мои скорбные запросы, — а его-то и
не было. Монах и дама молчали, я ждал ответа — и ждал его втуне. Тогда я решился повторить свой вопрос и предложил его в прямой форме, требующей прямого же ответа.
Я был в отчаянии, что только лишь едучи к месту своего назначения я уже перепортил всю свою жизнь: я находил, что эта жизнь жестоко меня обманула; что я
не нашел в ней и уж конечно
не найду той правды и того
добра, для которых считал себя призванным.
Сухменная философия моя развеялась под свежим ветром, которым нас охватило на днепровском пароме, и я вступил на киевский берег Днепра юношею и сыном моей родины и моей
доброй матери, которую так долго
не видал, о которой некогда столь сильно тосковал и грустил и к ногам которой горел нетерпением теперь броситься и, обняв их, хоть умереть под ее покровом и при ее благословении.
Я все это слушал с напряженным вниманием, хотя и
не совсем ясно понимал, какое просветительное влияние может иметь университет чрез одно пребывание с ним в более или менее близком соседстве… Но матушка и это точно сейчас же прозрела, и как бы в скобках разъяснила мне распространение в обществе
добрых и высоких идей просредством обращения с просвещенными людьми, руководящими образованием университетского юношества.
Трезвая речь моей
доброй матери, каждое слово которой дышало такою возвышенною и разумною обо мне попечительностию и заботою, была силоамскою купелью, в которой я окунулся и стал здоров, и бодр, и чист, как будто только слетел в этот мир из горних миров, где
не водят медведей и
не говорят ни о хлебе, ни о вине, ни о палачах, ни о дамах, для счастья которых нужен рахат-лукум, или «рогатый кум», как мы его называли в своем корпусе.
Я никак
не могу утверждать, что этот плевок относился непосредственно к «его превосходительству», но maman, вероятно, в виду этой случайности сейчас же нашла нужным добавить, что Лев Яковлевич очень
не злой человек и имеет свои заслуги и достоинства, а жена его Ольга Фоминишна положительно очень
добрая женщина, и дети их тоже очень
добрые, особенно старшая дочь Агата, которую maman назвала даже натурою превосходною, благородною и любящею.
— Я, право,
не знаю, — отвечала генеральша, — по-моему, он —
добрый сын, очень
добрый и почтительный, а уж как он в субординации держит этого дерзкого негодяя нашего Ваньку, так никто так
не умеет. Видели:
не смел ему прислать воды с Василькою, а небось сам подал и
не расплескал по подносу, как мне плещет. Я всегда так рада, что он у нас останавливается. А что касается до Сережиных увлечений… кто же молодой
не увлекался? Ему всего двадцать пять лет.
Очутясь на тихих, озаренных луною улицах, я вздохнул полною грудью — и, глядя на открытую моим глазам с полугоры грандиозную местность Старого Киева, почувствовал, что все это
добро зело… но
не в том положении, в котором я был и к которому готовился.
Я видел, что она
добрая и благоразумная, а совсем
не практическая, как о ней толкуют, — и мне ее стало бесконечно жалко.
Я обыкновенно переписывал каждый день набело две-три бумаги и затем всегда с большим удовольствием уходил домой, где меня ожидали
добрые друзья и научные занятия, которым я, как выше сказано, неустанно предавался с страстным увлечением и, разумеется, содержал это в полнейшем секрете от моих служебных товарищей, с которыми, впрочем, вообще я
не имел ничего общего, кроме встреч в канцелярии.
— Maman, прошу вас, перемените обо мне ваше
доброе мнение, — я его
не стою…
— Нет, если ты открыл все это с тем, чтобы
не возвращаться к тому, в чем ты осудил себя, то ты стоишь
доброго мнения.
— О
добрый юноша! — воскликнул старик, — справедливость покуда лишь хорошая идея, осуществления которой в толпе нет, точно так же, как
не может ее быть у тирана. Смирись перед этим — и поди в кухню и поставь самовар.
Но описанного мною взгляда уже как бы
не было: матушка смотрела на меня прямыми,
добрыми и спокойными глазами и, поправив мои волосы, поцеловала меня в лоб и сказала...
— Нет, мое дитя, это
не совсем так, — отвечала матушка, — ты Ивана Ивановича
не обременяешь. Поверь мне, что я в этом кое-что понимаю: Иван Иваныч — это то, что в какой-то басне представлено под видом лани, которая, лишась своих детей и имея полное вымя молока, искала какого-нибудь звереныша, чтобы он отдоил это отягощающее ее молоко, — ты для него этот звереныш, и притом очень
добрый, а со временем будешь и благодарный.
— Поверьте, Христя, maman, вероятно, никак
не думала вас огорчить этим предложением: я думаю, что ей только хотелось соединить свое удовольствие с удовольствием, которое эта поездка могла принести вам… Вы ее извините: она
добрая.
— Отвечу вам: пускай это вместит, кто может; я же
не могла, и спросите этого
доброго Кольберга… Я думаю, что он
добрый?
Ему теперь все улыбалось — и он полнел,
добрел и ликовал, и отнюдь
не подозревал, что в это самое время ему готовился урок непрочности земного счастия.
Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного
не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти
добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Лука Лукич. Что ж мне, право, с ним делать? Я уж несколько раз ему говорил. Вот еще на днях, когда зашел было в класс наш предводитель, он скроил такую рожу, какой я никогда еще
не видывал. Он-то ее сделал от
доброго сердца, а мне выговор: зачем вольнодумные мысли внушаются юношеству.
Артемий Филиппович (в сторону).Эка, черт возьми, уж и в генералы лезет! Чего
доброго, может, и будет генералом. Ведь у него важности, лукавый
не взял бы его, довольно. (Обращаясь к нему.)Тогда, Антон Антонович, и нас
не позабудьте.
Ой! ночка, ночка пьяная! //
Не светлая, а звездная, //
Не жаркая, а с ласковым // Весенним ветерком! // И нашим
добрым молодцам // Ты даром
не прошла! // Сгрустнулось им по женушкам, // Оно и правда: с женушкой // Теперь бы веселей! // Иван кричит: «Я спать хочу», // А Марьюшка: — И я с тобой! — // Иван кричит: «Постель узка», // А Марьюшка: — Уляжемся! — // Иван кричит: «Ой, холодно», // А Марьюшка: — Угреемся! — // Как вспомнили ту песенку, // Без слова — согласилися // Ларец свой попытать.
«Вишь, тоже
добрый! сжалился», — // Заметил Пров, а Влас ему: // —
Не зол… да есть пословица: // Хвали траву в стогу, // А барина — в гробу! // Все лучше, кабы Бог его // Прибрал… Уж нет Агапушки…