Неточные совпадения
Даже полуобритая
голова мало его безобразила: такой он
был хорошенький мальчик.
Он
был татарин; ужасно силен, сильнее всех в остроге; росту выше среднего, сложения геркулесовского, с безобразной, непропорционально огромной
головой; ходил сутуловато, смотрел исподлобья.
Раз, уже довольно долго после моего прибытия в острог, я лежал на нарах и думал о чем-то очень тяжелом. Алей, всегда работящий и трудолюбивый, в этот раз ничем не
был занят, хотя еще
было рано спать. Но у них в это время
был свой мусульманский праздник, и они не работали. Он лежал, заложив руки за
голову, и тоже о чем-то думал. Вдруг он спросил меня...
Я лег на
голых нарах, положив в
голову свое платье (подушки у меня еще не
было), накрылся тулупом, но долго не мог заснуть, хотя и
был весь измучен и изломан от всех чудовищных и неожиданных впечатлений этого первого дня.
Я думал это и сам качал
головою на свою мысль, а между тем — боже мой! — если б я только знал тогда, до какой степени и эта мысль
была правдой!
—
Голова зато дорого стоит, братцы,
голова! — отвечал он. — Как и с Москвой прощался, тем и утешен
был, что
голова со мной вместе пойдет. Прощай, Москва, спасибо за баню, за вольный дух, славно исполосовали! А на тулуп нечего тебе, милый человек, смотреть…
Один из мужичков, последний, шел как-то необыкновенно смешно, расставив руки и свесив набок
голову, на которой
была длинная мужичья шапка, гречневиком.
Все это может
быть похоже на то ощущение, когда человек с высокой башни тянется в глубину, которая под ногами, так что уж сам, наконец, рад бы броситься вниз
головою: поскорей, да и дело с концом!
— И пресмешной же тут
был один хохол, братцы, — прибавил он вдруг, бросая Кобылина и обращаясь ко всем вообще. — Рассказывал, как его в суде порешили и как он с судом разговаривал, а сам заливается-плачет; дети, говорит, у него остались, жена. Сам матерой такой, седой, толстый. «Я ему, говорит, бачу: ни! А вин, бисов сын, всё пишет, всё пишет. Ну, бачу соби, да щоб ты здох, а я б подывився! А вин всё пишет, всё пишет, да як писне!.. Тут и пропала моя
голова!» Дай-ка, Вася, ниточку; гнилые каторжные.
Кое-как, с величайшими затруднениями, протеснились мы до лавок через
головы рассевшихся на полу людей, прося их нагнуться, чтоб нам можно
было пройти.
Петров объявил, что вымоет меня с ног до
головы, так что «
будете совсем чистенькие», и усиленно звал меня париться.
Когда мы пришли домой, я предложил ему стакан чаю. От чаю он не отказался,
выпил и поблагодарил. Мне пришло в
голову раскошелиться и попотчевать его косушкой. Косушка нашлась и в нашей казарме. Петров
был отменно доволен,
выпил, крякнул и, заметив мне, что я совершенно оживил его, поспешно отправился в кухню, как будто там без него чего-то никак не могли решить. Вместо него ко мне явился другой собеседник, Баклушин (пионер), которого я еще в бане тоже позвал к себе на чай.
Голова его
была обрита удовлетворительно; но, оглядев себя внимательно в зеркальце, он заметил, что как будто не совсем гладко на
голове; показывались чуть видные ростки волос, и он немедленно сходил к «майору», чтоб обриться совершенно прилично и по форме.
Если б у него
были волосы на
голове, он бы, кажется, вырвал их от огорчения.
Все
были без шапок, и с правой стороны все
головы представлялись мне бритыми.
Благодетельная помещица
была тоже в своем роде чрезвычайно замечательна: она явилась в старом, изношенном кисейном платье, смотревшем настоящей тряпкой, с
голыми руками и шеей, страшно набеленным и нарумяненным лицом, в спальном коленкоровом чепчике, подвязанном у подбородка, с зонтиком в одной руке и с веером из разрисованной бумаги в другой, которым она беспрерывно обмахивалась.
Струсивший писарь хотел
было бежать, приподнял
головой крышку и тем сам себя выдал.
Выпив все, он молча поставил чашку и, даже не кивнув мне
головою, пошел опять сновать взад и вперед по палате.
Может
быть, я и заговорил теперь о чахоточных, невольно повторяя те впечатления и те мысли, которые тогда же пришли мне в
голову по поводу этой смерти.
Помню, эти слова меня точно пронзили… И для чего он их проговорил и как пришли они ему в
голову? Но вот труп стали поднимать, подняли вместе с койкой; солома захрустела, кандалы звонко, среди всеобщей тишины, брякнули об пол… Их подобрали. Тело понесли. Вдруг все громко заговорили. Слышно
было, как унтер-офицер, уже в коридоре, посылал кого-то за кузнецом. Следовало расковать мертвеца…
Это
был малый среднего роста, мускулистый, сухощавый, лет сорока, с довольно приятным и умным лицом и с кудрявой
головой.
Странно
было, с какими тонкими подробностями рассказывал он мне всю эту нелепость, которая, разумеется, вся целиком родилась в расстроенной, бедной
голове его.
«Надоела ты мне, говорю; молись богу!» Да как схвачу ее за волосы: косы-то
были такие толстые, длинные, на руку их замотал, да сзади ее с обеих сторон коленками придавил, вынул нож, голову-то ей загнул назад, да как тилисну по горлу ножом…
С проклятием слушаешь, закутываясь в полушубок, громкие, отчетливые звуки, словно считаешь их, а между тем сквозь сон лезет в
голову нестерпимая мысль, что так
будет и завтра, и послезавтра, и несколько лет сряду, вплоть до самой свободы.
Генерал кивнул
головою и минуты через две вышел из острога. Арестанты, конечно,
были ослеплены и озадачены, но все-таки остались в некотором недоумении. Ни о какой претензии на майора, разумеется, не могло
быть и речи. Да и майор
был совершенно в этом уверен еще заранее.
Гнедко мотает
головою и фыркает, точно он и в самом деле понимает и доволен похвалами. И кто-нибудь непременно тут же вынесет ему хлеба с солью. Гнедко
ест и опять закивает
головою, точно проговаривает: «Знаю я тебя, знаю! И я милая лошадка, и ты хороший человек!»
Орла сбросили с валу в степь. Это
было глубокою осенью, в холодный и сумрачный день. Ветер свистал в
голой степи и шумел в пожелтелой, иссохшей, клочковатой степной траве. Орел пустился прямо, махая больным крылом и как бы торопясь уходить от нас куда глаза глядят. Арестанты с любопытством следили, как мелькала в траве его
голова.
— Оно правда, — прибавляет ворчливо другой, до сих пор молчаливый, — хоть и скоро, да не споро. Что говорить-то на претензии
будешь, ты вот что сперва скажи,
голова с затылком?
Мне пришло в
голову, что, пожалуй, кто-нибудь спросит: неужели из каторги нельзя
было никому убежать и во все эти года никто у нас не бежал?
Люди помоложе и посмирнее только радовались, на них глядя, и просовывали
головы послушать; толпа собралась на кухне большая; разумеется, унтер-офицеров тут не
было.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. У тебя вечно какой-то сквозной ветер разгуливает в
голове; ты берешь пример с дочерей Ляпкина-Тяпкина. Что тебе глядеть на них? не нужно тебе глядеть на них. Тебе
есть примеры другие — перед тобою мать твоя. Вот каким примерам ты должна следовать.
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в
голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Городничий. Не погуби! Теперь: не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление
было… понимаешь? не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или
головою сахару… Ну, ступай с богом!
Он, как водой студеною, // Больную
напоил: // Обвеял буйну
голову, // Рассеял думы черные, // Рассудок воротил.
Он
пил, а баба с вилами, // Задравши кверху
голову, // Глядела на него.