— Чего боишься, — обмерил его взглядом Митя, — ну и
черт с тобой, коли так! — крикнул он, бросая ему пять рублей. — Теперь, Трифон Борисыч, проводи меня тихо и дай мне на них на всех перво-наперво глазком глянуть, так чтоб они меня не заметили. Где они там, в голубой комнате?
Неточные совпадения
— Верю, потому что
ты сказал, но
черт вас возьми опять-таки
с твоим братом Иваном! Не поймете вы никто, что его и без Катерины Ивановны можно весьма не любить. И за что я его стану любить,
черт возьми! Ведь удостоивает же он меня сам ругать. Почему же я его не имею права ругать?
— Видишь, я вот знаю, что он и меня терпеть не может, равно как и всех, и
тебя точно так же, хотя
тебе и кажется, что он
тебя «уважать вздумал». Алешку подавно, Алешку он презирает. Да не украдет он, вот что, не сплетник он, молчит, из дому сору не вынесет, кулебяки славно печет, да к тому же ко всему и
черт с ним, по правде-то, так стоит ли об нем говорить?
— Э,
черт! — вскинулся вдруг Иван Федорович
с перекосившимся от злобы лицом. — Что
ты все об своей жизни трусишь! Все эти угрозы брата Дмитрия только азартные слова и больше ничего. Не убьет он
тебя; убьет, да не
тебя!
— Да
черт вас дери всех и каждого! — завопил он вдруг, — и зачем я,
черт,
с тобою связался! Знать я
тебя не хочу больше отселева. Пошел один, вон твоя дорога!
— Тржи, панове, тржи! Слушай, пане, вижу, что
ты человек разумный. Бери три тысячи и убирайся ко всем
чертям, да и Врублевского
с собой захвати — слышишь это? Но сейчас же, сию же минуту, и это навеки, понимаешь, пане, навеки вот в эту самую дверь и выйдешь. У
тебя что там: пальто, шуба? Я
тебе вынесу. Сию же секунду тройку
тебе заложат и — до видзенья, пане! А?
— А
черт его дери, Чижова,
с тобой вместе! Отколочу его, вот что! Смеялся он надо мной!
—
Ты это про что? — как-то неопределенно глянул на него Митя, — ах,
ты про суд! Ну,
черт! Мы до сих пор все
с тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а я об самом главном
с тобою молчал. Да, завтра суд, только я не про суд сказал, что пропала моя голова. Голова не пропала, а то, что в голове сидело, то пропало. Что
ты на меня
с такою критикой в лице смотришь?
— Ракитин знает. Много знает Ракитин,
черт его дери! В монахи не пойдет. В Петербург собирается. Там, говорит, в отделение критики, но
с благородством направления. Что ж, может пользу принесть и карьеру устроить. Ух, карьеру они мастера!
Черт с эфикой! Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий
ты человек! Я
тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня сердце на
тебя, вот что. Какой там был Карл Бернар?
—
Черт! Он ко мне повадился. Два раза был, даже почти три. Он дразнил меня тем, будто я сержусь, что он просто
черт, а не сатана
с опаленными крыльями, в громе и блеске. Но он не сатана, это он лжет. Он самозванец. Он просто
черт, дрянной, мелкий
черт. Он в баню ходит. Раздень его и наверно отыщешь хвост, длинный, гладкий, как у датской собаки, в аршин длиной, бурый… Алеша,
ты озяб,
ты в снегу был, хочешь чаю? Что? холодный? Хочешь, велю поставить? C’est а ne pas mettre un chien dehors…
— А и вправду! — сказал Ноздрев. — Смерть не люблю таких растепелей! [Растепель (от «растеплить») — рохля, кислый.] — и прибавил вслух: — Ну,
черт с тобою, поезжай бабиться с женою, фетюк! [qетюк — слово, обидное для мужчины, происходит от q — буквы, почитаемой некоторыми неприличною буквою. (Прим. Н.В. Гоголя.)]
Неточные совпадения
Городничий. Я сам, матушка, порядочный человек. Однако ж, право, как подумаешь, Анна Андреевна, какие мы
с тобой теперь птицы сделались! а, Анна Андреевна? Высокого полета,
черт побери! Постой же, теперь же я задам перцу всем этим охотникам подавать просьбы и доносы. Эй, кто там?
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь.
С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь…
черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или
тебя хотят повесить.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это
с их стороны хорошая
черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка
ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
Городничий (делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший,
ты перенеси все ко мне, к городничему, —
тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит
с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как
черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
— Я больше
тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю этих людей, как Стива, как они смотрят на это.
Ты говоришь, что он
с ней говорил об
тебе. Этого не было. Эти люди делают неверности, но свой домашний очаг и жена — это для них святыня. Как-то у них эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то
черту проводят непроходимую между семьей и этим. Я этого не понимаю, но это так.