Неточные совпадения
Но эту странную черту в характере Алексея, кажется, нельзя было осудить очень строго, потому что всякий чуть-чуть лишь узнавший его тотчас, при возникшем на этот счет вопросе, становился уверен, что Алексей непременно из таких юношей вроде как бы юродивых, которому попади вдруг хотя бы даже целый капитал, то он
не затруднится отдать его, по первому даже спросу, или на
доброе дело, или, может быть, даже просто ловкому пройдохе, если бы тот у него попросил.
И
не глядела бы я теперь на свой дом и на свое
добро, и
не видала б я ничего вовсе!
— И то уж много и хорошо, что ум ваш мечтает об этом, а
не о чем ином. Нет-нет да невзначай и в самом деле сделаете какое-нибудь
доброе дело.
— А ведь непредвиденное-то обстоятельство — это ведь я! — сейчас же подхватил Федор Павлович. — Слышите, отец, это Петр Александрович со мной
не желает вместе оставаться, а то бы он тотчас пошел. И пойдете, Петр Александрович, извольте пожаловать к отцу игумену, и —
доброго вам аппетита! Знайте, что это я уклонюсь, а
не вы. Домой, домой, дома поем, а здесь чувствую себя неспособным, Петр Александрович, мой любезнейший родственник.
— А я насчет того-с, — заговорил вдруг громко и неожиданно Смердяков, — что если этого похвального солдата подвиг был и очень велик-с, то никакого опять-таки, по-моему,
не было бы греха и в том, если б и отказаться при этой случайности от Христова примерно имени и от собственного крещения своего, чтобы спасти тем самым свою жизнь для
добрых дел, коими в течение лет и искупить малодушие.
— Тот ему как
доброму человеку привез: «Сохрани, брат, у меня назавтра обыск». А тот и сохранил. «Ты ведь на церковь, говорит, пожертвовал». Я ему говорю: подлец ты, говорю. Нет, говорит,
не подлец, а я широк… А впрочем, это
не он… Это другой. Я про другого сбился… и
не замечаю. Ну, вот еще рюмочку, и довольно; убери бутылку, Иван. Я врал, отчего ты
не остановил меня, Иван… и
не сказал, что вру?
— Мы в первый раз видимся, Алексей Федорович, — проговорила она в упоении, — я захотела узнать ее, увидать ее, я хотела идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама. Я так и знала, что мы с ней все решим, все! Так сердце предчувствовало… Меня упрашивали оставить этот шаг, но я предчувствовала исход и
не ошиблась. Грушенька все разъяснила мне, все свои намерения; она, как ангел
добрый, слетела сюда и принесла покой и радость…
Выставляли даже епархиальному начальству, что такие исповеди
не только
не достигают
доброй цели, но действительно и нарочито вводят в грех и соблазн.
Не ненавидьте атеистов, злоучителей, материалистов, даже злых из них,
не токмо
добрых, ибо и из них много
добрых, наипаче в наше время.
— Теперь я пока все-таки мужчина, пятьдесят пять всего, но я хочу и еще лет двадцать на линии мужчины состоять, так ведь состареюсь — поган стану,
не пойдут они ко мне тогда
доброю волей, ну вот тут-то денежки мне и понадобятся.
— Подождите, милая Катерина Осиповна, я
не сказала главного,
не сказала окончательного, что решила в эту ночь. Я чувствую, что, может быть, решение мое ужасно — для меня, но предчувствую, что я уже
не переменю его ни за что, ни за что, во всю жизнь мою, так и будет. Мой милый, мой
добрый, мой всегдашний и великодушный советник и глубокий сердцеведец и единственный друг мой, какого я только имею в мире, Иван Федорович, одобряет меня во всем и хвалит мое решение… Он его знает.
— Ты ошибся, мой
добрый Алеша, — проговорил он с выражением лица, которого никогда еще Алеша у него
не видел, — с выражением какой-то молодой искренности и сильного неудержимо откровенного чувства, — никогда Катерина Ивановна
не любила меня!
Вы, сударь,
не презирайте меня: в России пьяные люди у нас самые
добрые.
Во-вторых, о больших я и потому еще говорить
не буду, что, кроме того, что они отвратительны и любви
не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали
добро и зло и стали «яко бози».
Без нее, говорят, и пробыть бы
не мог человек на земле, ибо
не познал бы
добра и зла.
Вместо твердого древнего закона — свободным сердцем должен был человек решать впредь сам, что
добро и что зло, имея лишь в руководстве твой образ пред собою, — но неужели ты
не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и твой образ и твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора?
Был он старше меня годов на восемь, характера вспыльчивого и раздражительного, но
добрый,
не насмешливый и странно как молчаливый, особенно в своем доме, со мной, с матерью и с прислугой.
Посоветовали ей скоро
добрые знакомые, что вот, дескать, остался всего один у вас сынок, и
не бедные вы, капитал имеете, так по примеру прочих почему бы сына вашего
не отправить вам в Петербург, а оставшись здесь, знатной, может быть, участи его лишите.
Иду убивать человека
доброго, умного, благородного, ни в чем предо мной
не повинного, а супругу его тем навеки счастья лишу, измучаю и убью.
И стал я тогда вслух и безбоязненно говорить, несмотря на их смех, потому что все же был смех
не злобный, а
добрый.
Сия
добрая, но бесхарактерная женщина, которая сама
не могла быть допущена в скит, чуть лишь проснулась и узнала о преставившемся, вдруг прониклась столь стремительным любопытством, что немедленно отрядила вместо себя в скит Ракитина, с тем чтобы тот все наблюдал и немедленно доносил ей письменно, примерно в каждые полчаса, о всем, что произойдет.
И никто-то их
не укорял более, никто-то
доброго гласа
не подымал, что было даже и чудно, ибо преданных усопшему старцу было в монастыре все же большинство; но уж, видно, сам Господь допустил, чтобы на сей раз меньшинство временно одержало верх.
Алеша даже и
не ожидал от нее такого
доброго выражения в лице…
—
Не злись, Ракитка, ныне я
добрая.
Не хочу я злобы против тебя иметь, а потому будь и ты
добрее.
И
не хвали ты меня после того, Алеша,
не почитай меня
доброю, злая я, злющая-презлющая, а будешь хвалить, в стыд введешь.
«Вот только надо бы поскорее узнать от Смердякова,
не было ли чего там вчера вечером,
не приходила ли она, чего
доброго, к Федору Павловичу, ух!» — пронеслось в его голове.
— Я знаю, ты хоть и зверь, а ты благородный, — тяжело выговорила Грушенька, — надо, чтоб это честно… впредь будет честно… и чтоб и мы были честные, чтоб и мы были
добрые,
не звери, а
добрые… Увези меня, увези далеко, слышишь… Я здесь
не хочу, а чтобы далеко, далеко…
—
Не напрасно, господа,
не напрасно! — вскипел опять Митя, хотя и, видимо облегчив душу выходкой внезапного гнева, начал уже опять
добреть с каждым словом. — Вы можете
не верить преступнику или подсудимому, истязуемому вашими вопросами, но благороднейшему человеку, господа, благороднейшим порывам души (смело это кричу!) — нет! этому вам нельзя
не верить… права даже
не имеете… но —
— Я гораздо
добрее, чем вы думаете, господа, я вам сообщу почему, и дам этот намек, хотя вы того и
не стоите. Потому, господа, умалчиваю, что тут для меня позор. В ответе на вопрос: откуда взял эти деньги, заключен для меня такой позор, с которым
не могло бы сравняться даже и убийство, и ограбление отца, если б я его убил и ограбил. Вот почему
не могу говорить. От позора
не могу. Что вы это, господа, записывать хотите?
— Школьник, гнушайся лжи, это раз; даже для
доброго дела, два. А главное, надеюсь, ты там
не объявлял ничего о моем приходе.
— Ну я соврал, может быть, соглашаюсь. Я иногда ужасный ребенок, и когда рад чему, то
не удерживаюсь и готов наврать вздору. Слушайте, мы с вами, однако же, здесь болтаем о пустяках, а этот доктор там что-то долго застрял. Впрочем, он, может, там и «мамашу» осмотрит и эту Ниночку безногую. Знаете, эта Ниночка мне понравилась. Она вдруг мне прошептала, когда я выходил: «Зачем вы
не приходили раньше?» И таким голосом, с укором! Мне кажется, она ужасно
добрая и жалкая.
— А вы таки меня презираете! Я просто
не хочу делать
доброе, я хочу делать злое, а никакой тут болезни нет.
— Во всем благодарен-с. Марфа Игнатьевна
не забывает меня-с и во всем способствует, коли что мне надо, по прежней своей доброте. Ежедневно навещают
добрые люди.
«И
добро бы ты, говорит, в добродетель верил: пусть
не поверят мне, для принципа иду.
С моей стороны я желаю
доброму и даровитому юноше всего лучшего, желаю, чтоб его юное прекраснодушие и стремление к народным началам
не обратилось впоследствии, как столь часто оно случается, со стороны нравственной в мрачный мистицизм, а со стороны гражданской в тупой шовинизм — два качества, грозящие, может быть, еще большим злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого и даром добытого европейского просвещения, каким страдает старший брат его».
Распятый человеколюбец, собираясь на крест свой, говорил: „Аз есмь пастырь
добрый, пастырь
добрый полагает душу свою за овцы, да ни одна
не погибнет…“
Не погубим и мы души человеческой!
Правда, в конце коридора стоял часовой, а окно было решетчатое, и Варвинский мог быть спокоен за свою поблажку,
не совсем законную, но это был
добрый и сострадательный молодой человек.
И хотя бы мы были заняты самыми важными делами, достигли почестей или впали бы в какое великое несчастье — все равно
не забывайте никогда, как нам было раз здесь хорошо, всем сообща, соединенным таким хорошим и
добрым чувством, которое и нас сделало на это время любви нашей к бедному мальчику, может быть, лучшими, чем мы есть в самом деле.
Голубчики мои, — дайте я вас так назову — голубчиками, потому что вы все очень похожи на них, на этих хорошеньких сизых птичек, теперь, в эту минуту, как я смотрю на ваши
добрые, милые лица, — милые мои деточки, может быть, вы
не поймете, что я вам скажу, потому что я говорю часто очень непонятно, но вы все-таки запомните и потом когда-нибудь согласитесь с моими словами.
Давеча вот Коля сказал Карташову, что мы будто бы
не хотим знать, «есть он или нет на свете?» Да разве я могу забыть, что Карташов есть на свете и что вот он
не краснеет уж теперь, как тогда, когда Трою открыл, а смотрит на меня своими славными,
добрыми, веселыми глазками.
Ну, а кто нас соединил в этом
добром хорошем чувстве, об котором мы теперь всегда, всю жизнь вспоминать будем и вспоминать намерены, кто как
не Илюшечка,
добрый мальчик, милый мальчик, дорогой для нас мальчик на веки веков!