Неточные совпадения
Мать подошла к нему, села рядом и обняла сына, притягивая
голову его к себе на грудь. Он, упираясь рукой в плечо ей, сопротивлялся и кричал...
Однажды после ужина Павел опустил занавеску на окне, сел в угол и стал читать, повесив на стенку над своей
головой жестяную лампу.
Мать убрала посуду и, выйдя из кухни, осторожно подошла к нему. Он поднял
голову и вопросительно взглянул ей в лицо.
Павел видел улыбку на губах
матери, внимание на лице, любовь в ее глазах; ему казалось, что он заставил ее понять свою правду, и юная гордость силою слова возвышала его веру в себя. Охваченный возбуждением, он говорил, то усмехаясь, то хмуря брови, порою в его словах звучала ненависть, и когда
мать слышала ее звенящие, жесткие слова, она, пугаясь, качала
головой и тихо спрашивала сына...
— Да вы не серчайте, чего же! Я потому спросил, что у
матери моей приемной тоже
голова была пробита, совсем вот так, как ваша. Ей, видите, сожитель пробил, сапожник, колодкой. Она была прачка, а он сапожник. Она, — уже после того как приняла меня за сына, — нашла его где-то, пьяницу, на свое великое горе. Бил он ее, скажу вам! У меня со страху кожа лопалась…
Хохол слушал и качал
головою в такт ее словам. Весовщиков, рыжий и приведенный Павлом фабричный стояли все трое тесной группой и почему-то не нравились
матери.
— Бедная вы моя! — грустно качая
головой, сказала
мать. Девушка быстро вскинула
голову и протянула руку, как бы отталкивая что-то.
Мать, закрыв окно, медленно опустилась на стул. Но сознание опасности, грозившей сыну, быстро подняло ее на ноги, она живо оделась, зачем-то плотно окутала
голову шалью и побежала к Феде Мазину, — он был болен и не работал. Когда она пришла к нему, он сидел под окном, читая книгу, и качал левой рукой правую, оттопырив большой палец. Узнав новость, он быстро вскочил, его лицо побледнело.
Хохол крутил усы, и, когда
мать вошла в комнату, он, усмехнувшись, ласково кивнул ей
головой.
Мать вздрогнула. Тверяков качнул
головой, точно его толкнули в затылок, а Рыбин крякнул и внимательно посмотрел на Николая.
— Молчать бы Николаю-то! — тихо шепнула
мать Павлу. Он пожал плечами. Хохол опустил
голову.
— Вот именно — до свиданья! — усмехаясь, повторил офицер. Весовщиков тяжело сопел. Его толстая шея налилась кровью, глаза сверкали жесткой злобой. Хохол блестел улыбками, кивал
головой и что-то говорил
матери, она крестила его и тоже говорила...
По улице шли быстро и молча.
Мать задыхалась от волнения и чувствовала — надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу.
Мать видела, что все
головы были обращены в одну сторону, к стене кузнечного цеха, где на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
Когда его увели, она села на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув
голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль раненого сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза смотрели с удовольствием. В груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба на людей, которые отнимают у
матери сына за то, что сын ищет правду.
— Аз есмь! — ответил он, наклоняя свою большую
голову с длинными, как у псаломщика, волосами. Его полное лицо добродушно улыбалось, маленькие серые глазки смотрели в лицо
матери ласково и ясно. Он был похож на самовар, — такой же круглый, низенький, с толстой шеей и короткими руками. Лицо лоснилось и блестело, дышал он шумно, и в груди все время что-то булькало, хрипело…
— Только что выпустили вас, — вам бы отдохнуть, а вы! — вздохнув и качая
головой, сказала
мать.
Спрашивая, Сашенька не смотрела на
мать; наклонив
голову, она поправляла волосы, и пальцы ее дрожали.
— Усталая-то? — укоризненно отозвалась
мать, принимаясь возиться около самовара. Саша тоже вышла в кухню, села там на лавку и, закинув руки за
голову, заговорила...
— Спасибо! — тихо сказала девушка и, кивнув
головой, ушла. Возвратясь в комнату,
мать тревожно взглянула в окно. Во тьме тяжело падали мокрые хлопья снега.
Мимо
матери не спеша прошел мастер столярного цеха Вавилов и табельщик Исай. Маленький, щуплый табельщик, закинув
голову кверху, согнул шею налево и, глядя в неподвижное, надутое лицо мастера, быстро говорил, тряся бородкой...
Мать ласково кивнула ему
головой. Ей нравилось, что этот парень, первый озорник в слободке, говоря с нею секретно, обращался на вы, нравилось общее возбуждение на фабрике, и она думала про себя...
— Не туда глядишь,
мать, гляди дальше! — сказал Рыбин, опустив
голову.
Он не нравился
матери, в его угловатой стриженой
голове, в маленьких глазах было что-то всегда пугавшее ее, но теперь она обрадовалась и, ласковая, улыбаясь, оживленно говорила...
Мать почти каждый день видела его: круто упираясь дрожащими от натуги ногами в землю, шла пара вороных лошадей, обе они были старые, костлявые,
головы их устало и печально качались, тусклые глаза измученно мигали.
Мать, тихо посмеиваясь, качала
головой…
— Паша, что ты хочешь делать? — спросила
мать, опустив
голову.
— Не тронь ты меня! — тоскливо крикнула она, прижимая его
голову к своей груди. — Не говори ничего! Господь с тобой, — твоя жизнь — твое дело! Но — не задевай сердца! Разве может
мать не жалеть? Не может… Всех жалко мне! Все вы — родные, все — достойные! И кто пожалеет вас, кроме меня?.. Ты идешь, за тобой — другие, все бросили, пошли… Паша!
Мать взглянула в лицо ему — один глаз Исая тускло смотрел в шапку, лежавшую между устало раскинутых ног, рот был изумленно полуоткрыт, его рыжая бородка торчала вбок. Худое тело с острой
головой и костлявым лицом в веснушках стало еще меньше, сжатое смертью.
Мать перекрестилась, вздохнув. Живой, он был противен ей, теперь будил тихую жалость.
Он ходил по комнате, взмахивая рукой перед своим лицом, и как бы рубил что-то в воздухе, отсекал от самого себя.
Мать смотрела на него с грустью и тревогой, чувствуя, что в нем надломилось что-то, больно ему. Темные, опасные мысли об убийстве оставили ее: «Если убил не Весовщиков, никто из товарищей Павла не мог сделать этого», — думала она. Павел, опустив
голову, слушал хохла, а тот настойчиво и сильно говорил...
Павел поднял
голову и смотрел на него бледный, широко раскрыв глаза,
мать привстала со стула, чувствуя, как растет, надвигается на нее темная тревога.
Хохол тряхнул
головой, вытянулся, как струна, и сказал, глядя на
мать...
Мать вздрогнула, недоуменно взглянула на сына и сказала, отрицательно качая
головой...
Мать с улыбкой поглядела на сына, покачала
головой и, молча одевшись, ушла из дома.
По небу, бледно-голубому, быстро плыла белая и розовая стая легких облаков, точно большие птицы летели, испуганные гулким ревом пара.
Мать смотрела на облака и прислушивалась к себе.
Голова у нее была тяжелая, и глаза, воспаленные бессонной ночью, сухи. Странное спокойствие было в груди, сердце билось ровно, и думалось о простых вещах…
День становился все более ясным, облака уходили, гонимые ветром.
Мать собирала посуду для чая и, покачивая
головой, думала о том, как все странно: шутят они оба, улыбаются в это утро, а в полдень ждет их — кто знает — что? И ей самой почему-то спокойно, почти радостно.
Мать вздрогнула, остановилась. Этот крик вызвал в ней острое чувство злобы. Она взглянула в опухшее, толстое лицо калеки, он спрятал
голову, ругаясь. Тогда она, ускорив шаг, догнала сына и, стараясь не отставать от него, пошла следом.
Хохол остался один посредине проулка, на него, мотая
головами, наступали две лошади. Он подался в сторону, и в то же время
мать, схватив его за руку, потащила за собой, ворча...
Толпа кипела, сквозь нее пробивались к знамени те, кто понял его значение, рядом с Павлом становились Мазин, Самойлов, Гусевы; наклонив
голову, расталкивал людей Николай, и еще какие-то незнакомые
матери люди, молодые, с горящими глазами отталкивали ее…
Мать с горячей улыбкой на губах шла сзади Мазина и через
голову его смотрела на сына и на знамя. Вокруг нее мелькали радостные лица, разноцветные глаза — впереди всех шел ее сын и Андрей. Она слышала их голоса — мягкий и влажный голос Андрея дружно сливался в один звук с голосом сына ее, густым и басовитым.
Не видя ничего, не зная, что случилось впереди,
мать расталкивала толпу, быстро подвигаясь вперед, а навстречу ей пятились люди, одни — наклонив
головы и нахмурив брови, другие — конфузливо улыбаясь, третьи — насмешливо свистя. Она тоскливо осматривала их лица, ее глаза молча спрашивали, просили, звали…
Стало тихо, чутко. Знамя поднялось, качнулось и, задумчиво рея над
головами людей, плавно двинулось к серой стене солдат.
Мать вздрогнула, закрыла глаза и ахнула — Павел, Андрей, Самойлов и Мазин только четверо оторвались от толпы.
— Да, да! — говорила тихо
мать, качая
головой, а глаза ее неподвижно разглядывали то, что уже стало прошлым, ушло от нее вместе с Андреем и Павлом. Плакать она не могла, — сердце сжалось, высохло, губы тоже высохли, и во рту не хватало влаги. Тряслись руки, на спине мелкой дрожью вздрагивала кожа.
— Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в сторону, схватившись руками за
голову, точно хохол.
Мать уронила ребенка на пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на
голое тельце, а она встала на колени и кричала им...
Мать невольно улыбнулась и, покачивая
головой, заметила...
— У меня
голова кружится, и как будто я — сама себе чужая, — продолжала
мать. — Бывало — ходишь, ходишь около человека прежде чем что-нибудь скажешь ему от души, а теперь — всегда душа открыта, и сразу говоришь такое, чего раньше не подумала бы…
Мать пристально посмотрела на нее, улыбнулась и, качая
головой, тихо сказала...
Мать взглянула на нее и опустила
голову, снова подумав: «Не понравится она Михаиле…»
Иногда Софья негромко, но красиво пела какие-то новые песни о небе, о любви или вдруг начинала рассказывать стихи о поле и лесах, о Волге, а
мать, улыбаясь, слушала и невольно покачивала
головой в ритм стиха, поддаваясь музыке его.
— Когда взяли? — спросил Рыбин, усаживаясь против
матери, и, качнув
головой, воскликнул: — Не везет тебе, Ниловна!
Ефим принес горшок молока, взял со стола чашку, сполоснул водой и, налив в нее молоко, подвинул к Софье, внимательно слушая рассказ
матери. Он двигался и делал все бесшумно, осторожно. Когда
мать кончила свой краткий рассказ — все молчали с минуту, не глядя друг на друга. Игнат, сидя за столом, рисовал ногтем на досках какой-то узор, Ефим стоял сзади Рыбина, облокотясь на его плечо, Яков, прислонясь к стволу дерева, сложил на груди руки и опустил
голову. Софья исподлобья оглядывала мужиков…
— Я лягу! — тихонько сказала
мать Софье. — Устала все-таки немного, и
голова кружится от запаха. А вы?