Неточные совпадения
Экспедиция в Японию — не иголка: ее не спрячешь, не потеряешь. Трудно теперь съездить и в Италию, без ведома публики, тому, кто раз брался за перо. А тут предстоит объехать
весь мир и рассказать об этом
так, чтоб слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и что рассказывать и описывать? Это одно и то
же, что спросить, с какою физиономией явиться в общество?
Такой ловкости и цепкости, какою обладает матрос вообще, а Фаддеев в особенности, встретишь разве в кошке. Через полчаса
все было на своем месте, между прочим и книги, которые он расположил на комоде в углу полукружием и перевязал, на случай качки, веревками
так, что нельзя было вынуть ни одной без его
же чудовищной силы и ловкости, и я до Англии пользовался книгами из чужих библиотек.
Деду, как старшему штурманскому капитану, предстояло наблюдать за курсом корабля. Финский залив
весь усеян мелями, но он превосходно обставлен маяками, и в ясную погоду в нем
так же безопасно, как на Невском проспекте.
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный и тревожно скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!» Книги, обед —
все бросается, бегут наверх; я туда
же. В самом деле, купеческое судно, называемое в море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править,
так и ломит, или на нос, или на корму, того и гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи — и не перечтешь, сколько наделает вреда себе и другим.
Но, может быть, это
все равно для блага целого человечества: любить добро за его безусловное изящество и быть честным, добрым и справедливым — даром, без всякой цели, и не уметь нигде и никогда не быть
таким или быть добродетельным по машине, по таблицам, по востребованию? Казалось бы,
все равно, но отчего
же это противно? Не
все ли равно, что статую изваял Фидий, Канова или машина? — можно бы спросить…
Светский человек умеет поставить себя в
такое отношение с вами, как будто забывает о себе и делает
все для вас,
всем жертвует вам, не делая в самом деле и не жертвуя ничего, напротив, еще курит ваши
же сигары, как барон мои.
Во
всю дорогу в глазах была та
же картина, которую вытеснят из памяти только
такие же, если будут впереди.
Он живо напомнил мне сцену из «Фенеллы»:
такая же толпа мужчин и женщин, пестро одетых, да еще, вдобавок, были тут негры, монахи;
все это покупает и продает.
Все прекрасно — не правда ли?» — «Хорошо, только ничего особенного:
так же, как и у нас в хороший летний день…» Вы хмуритесь?
Может быть, это один попался удачный, думал я, и взял другой: и другой
такой же, и — третий:
все как один.
Только свинья
так же неопрятна, как и у нас, и
так же неистово чешет бок об угол, как будто хочет своротить
весь дом, да кошка, сидя в палисаднике, среди мирт, преусердно лижет лапу и потом мажет ею себе голову. Мы прошли мимо домов, садов, по песчаной дороге, миновали крепость и вышли налево за город.
На камине и по углам везде разложены минералы, раковины, чучелы птиц, зверей или змей, вероятно
все «с острова Св. Маврикия». В камине лежало множество сухих цветов, из породы иммортелей, как мне сказали. Они лежат, не изменяясь по многу лет: через десять лет
так же сухи, ярки цветом и
так же ничем не пахнут, как и несорванные. Мы спросили инбирного пива и констанского вина, произведения знаменитой Констанской горы. Пиво мальчик вылил
все на барона Крюднера, а констанское вино
так сладко, что из рук вон.
Опять пошла
такая же раздача: тому того, этому другого, нашим молодым людям
всего.
На пороге стоял высокий, с проседью, старик, с нависшими бровями, в длинной суконной куртке, закрывавшей
всю поясницу, почти в
таком же длинном жилете, в широких нанковых, падавших складками около ног панталонах.
— «Отчего
же так?» — «Потребления больше: до двенадцати тысяч одного английского войска; хлеб и вино идут отлично; цены славные:
все в два с половиной раза делается дороже».
На прощанье он сказал нам, что мы теперь видели полный образчик колонии. «
Вся она
такая: те
же пески, местами болота, кусты и крупные травы».
Кучера, несмотря на водку, решительно объявили, что день чересчур жарок и дальше ехать кругом
всей горы нет возможности. Что с ними делать: браниться? — не поможет. Заводить процесс за десять шиллингов — выиграешь только десять шиллингов, а кругом Льва все-таки не поедешь. Мы велели той
же дорогой ехать домой.
Я перепугался: бал и обед! В этих двух явлениях выражалось
все, от чего
так хотелось удалиться из Петербурга на время, пожить иначе, по возможности без повторений, а тут вдруг бал и обед! Отец Аввакум также втихомолку смущался этим. Он не был в Капштате и отчаивался уже быть. Я подговорил его уехать, и дня через два, с тем
же Вандиком, который был еще в Саймонстоуне, мы отправились в Капштат.
Столовая помещалась в особой, выстроенной на дворе деревянной, открытой со
всех сторон галерее, какие у нас делаются для игры в кегли; да тут
же кстати на дворе была и другая
такая же галерея для этой игры.
Наконец мне стало легче, и я поехал в Сингапур с несколькими спутниками. Здесь есть громкое коммерческое имя Вампоа. В Кантоне
так называется бухта или верфь; оттуда ли родом сингапурский купец — не знаю, только и его зовут Вампоа. Он уж лет двадцать как выехал из Китая и поселился здесь. Он не может воротиться домой, не заплатив… взятки. Да едва ли теперь есть у него и охота к тому. У него богатые магазины, домы и великолепная вилла; у него наши запасались
всем; к нему
же в лавку отправились и мы.
Разве они
так же вооружены аристократическим презрением ко
всему, что ниже их, как римские матроны, которые, не зная чувства стыда перед рабами, мылись при них и не удостоивали их замечать?..
Все это сделано. Город Виктория состоит из одной, правда, улицы, но на ней почти нет ни одного дома; я ошибкой сказал выше домы: это
все дворцы, которые основаниями своими купаются в заливе. На море обращены балконы этих дворцов, осененные теми тощими бананами и пальмами, которые видны с рейда и которые придают
такой же эффект пейзажу, как принужденная улыбка грустному лицу.
Вбежали люди, начали разбирать эту кучу обломков, но в то
же мгновение
вся эта куча вместе с людьми понеслась назад, прямо в мой угол: я только успел вовремя подобрать ноги. Рюмки, тарелки, чашки, бутылки в буфетах
так и скакали со звоном со своих мест.
Мы отдохнули, но еще не совсем. Налети опять
такая же буря — и поручиться нельзя, что будет.
Все глаза устремлены на мачту и ванты.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был
так тронут этим, что, на прощанье, съехал с людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал
всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика
же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном, где-то в Новой Зеландии.
Позвали обедать. Один столик был накрыт особо, потому что не
все уместились на полу; а
всех было человек двадцать. Хозяин, то есть распорядитель обеда, уступил мне свое место. В другое время я бы поцеремонился; но дойти и от палатки до палатки было
так жарко, что я измучился и сел на уступленное место — и в то
же мгновение вскочил: уж не то что жарко, а просто горячо сидеть. Мое седалище состояло из десятков двух кирпичей, служивших каменкой в бане: они лежали на солнце и накалились.
Вдруг появилась лодка, только уж не игрушка, и в ней трое или четверо японцев, два одетые, а два нагие, светло-красноватого цвета, загорелые, с белой, тоненькой повязкой кругом головы, чтоб волосы не трепались, да
такой же повязкой около поясницы — вот и
все. Впрочем, наши еще утром видели японцев.
Но не
все имеют право носить по две сабли за поясом: эта честь предоставлена только высшему классу и офицерам; солдаты носят по одной, а простой класс вовсе не носит; да он
же ходит голый,
так ему не за что было бы и прицепить ее, разве зимой.
Зачем
же, говорю я,
так пусты и безжизненны эти прекрасные берега? зачем
так скучно смотреть на них, до того, что и выйти из каюты не хочется? Скоро ли
же это
все заселится, оживится?
Тут были, между прочим, два или три старика в панталонах, то есть ноги у них выше обтянуты синей материей, а обуты в
такие же чулки, как у
всех, и потом в сандалии.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите, какие места!
Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том, как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где
же город?» — «Да вот он», — говорят. «
Весь тут? за мысом ничего нет?
так только-то?»
Льода лежал
все время
так и только исподлобья бросал
такие же пронзительные взгляды то на губернатора, то на нас.
Но это
все неважное: где
же важное? А вот: 9-го октября, после обеда, сказали, что едут гокейнсы. И это не важность: мы привыкли. Вахтенный офицер посылает сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую каюту. Я был там. «А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они,
такие ласковые и учтивые, особенно Саброски: он шутник и хохотун, а тут… Да что это у
всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
Баниосы спрашивали, что заключается в этой записочке, но им не сказали,
так точно, как не объявили и губернатору, куда и надолго ли мы идем. Мы
все думали, что нас остановят, дадут место и скажут, что полномочные едут; но ничего не было. Губернаторы, догадавшись, что мы идем не в Едо, успокоились. Мы сказали, что уйдем сегодня
же, если ветер будет хорош.
Кожа
всего скорее портится в море; сначала она отсыреет, заплесневеет, потом ссыхается в жарких климатах и рвется почти
так же легко, как писчая бумага.
Направо
такая же улица, налево — тоже, и
все одинаковые.
Все это место похоже на арену какого-нибудь цирка: земля
так же рыхла, вспаханная лошадиными копытами.
Англичане и американцы хладнокровно берут
все это, обращают в деньги и
так же хладнокровно переносят старый, уже заглохнувший упрек за опиум.
Все убрали, кроме вина, и поставили десерт:
все то
же, что и в трактире, то есть гранаты, сухие фиги, или жужубы, орехи, мандарины, пампль-мусс и, наконец, те маленькие апельсины или померанцы, которые я
так неудачно попробовал на базаре.
Все это делалось стоя,
все были в параде: шелковых юбок не оберешься. Видно, что собрание было самое торжественное. Кичибе и Эйноске были тоже в шелку: креповая черная или голубая мантильи, с белыми гербами на спине и плечах, шелковый халат,
такая же юбка и белые бумажные чулки.
Кавадзи этот
всем нам понравился, если не больше,
так по крайней мере столько
же, сколько и старик Тсутсуй, хотя иначе, в другом смысле.
Я вглядывался во
все это и — как в Китае — базары и толкотня на них поразили меня сходством с нашими старыми базарами,
так и в этих обычаях поразило меня сходство с нашими
же старыми нравами.
Внизу мы прошли чрез живописнейший лесок — нельзя нарочно расположить
так красиво рощу — под развесистыми банианами и кедрами, и вышли на поляну. Здесь лежала, вероятно занесенная землетрясением, громадная глыба коралла,
вся обросшая мохом и зеленью. Романтики тут
же объявили, что хорошо бы приехать сюда на целый день с музыкой; «с закуской и обедом», — прибавили положительные люди. Мы вышли в одну из боковых улиц с маленькими домиками: около каждого теснилась кучка бананов и цветы.
— Боятся,
так и приветливы. Если японцы стали вдруг приветливы, когда вы и американцы появились с большой силой, то как
же не быть приветливыми ликейцам, которых
всего от шестидесяти до восьмидесяти тысяч на острове!
Они делают
такие же материи,
такие же лакированные вещи, только
все грубее и проще; едят то
же самое, как те, —
вся японская жизнь и сама Япония в миньятюре.
Все остальное было более, нежели просто: грубый, деревянный стол,
такие же стулья и диван — не лучше их.
Улицы, домы, лавки —
все это провинциально и похоже на
все в мире, как я теперь погляжу, провинциальные города, в том числе и на наши:
такие же длинные заборы, длинные переулки без домов, заросшие травой, пустота, эклектизм в торговле и отсутствие движения.
Здания строятся по двум способам: или чрезвычайно массивно, как строятся монастыри, казармы, казенные домы,
так что надо необыкновенное землетрясение, чтоб поколебать громадные стены этих зданий; или
же сколачиваются на живую нитку, вроде балаганов, как выстроена фонда и почти
все другие частные домы.
Но разговаривать было некогда: на палубу вошло человек шесть гидальго, но не
таких, каких я видел на балконах и еще на портретах Веласкеца и других; они были столько
же гидальго, сколько и джентльмены:
все во фраках, пальто и сюртуках, некоторые в белых куртках.
Отель был единственное сборное место в Маниле для путешественников, купцов, шкиперов. Беспрестанно по комнатам проходят испанцы, американцы, французские офицеры, об одном эполете, и наши. Французы, по обыкновению, кланяются
всем и каждому; англичане, по
такому же обыкновению, стараются ни на кого не смотреть; наши делают и то и другое, смотря по надобности, и в этом случае они лучше
всех.