Неточные совпадения
Итальянец и
другой француз довершили ее воспитание, дав ее голосу и движениям стройные размеры,
то есть выучили танцевать, петь, играть
или, лучше, поиграть до замужества на фортепиано, но
музыке не выучили. И вот она осьмнадцати лет, но уже с постоянно задумчивым взором, с интересной бледностью, с воздушной талией, с маленькой ножкой, явилась в салонах напоказ свету.
Неточные совпадения
— Вы ошибаетесь опять: я вовсе
не гастроном: у меня прескверный желудок. Но
музыка после обеда усыпляет, а спать после обеда здорово: следовательно, я люблю
музыку в медицинском отношении. Вечером же она, напротив, слишком раздражает мои нервы: мне делается
или слишком грустно,
или слишком весело.
То и
другое утомительно, когда нет положительной причины грустить
или радоваться, и притом грусть в обществе смешна, а слишком большая веселость неприлична…
У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак;
другому кажется, что он сильный любитель
музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше
той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о
том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу
или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя
или ямщиков, — словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего
не было.
Занятий у нее постоянных
не было. Читала, как и шила она, мимоходом и о прочитанном мало говорила, на фортепиано
не играла, а иногда брала неопределенные, бессвязные аккорды и к некоторым долго прислушивалась,
или когда принесут Марфеньке кучу нот, она брала
то те,
то другие. «Сыграй вот это, — говорила она. — Теперь вот это, потом это», — слушала, глядела пристально в окно и более к проигранной
музыке не возвращалась.
Едва станешь засыпать — во сне ведь
другая жизнь и, стало быть,
другие обстоятельства, — приснитесь вы, ваша гостиная
или дача какая-нибудь; кругом знакомые лица; говоришь, слушаешь
музыку: вдруг хаос — ваши лица искажаются в какие-то призраки; полуоткрываешь сонные глаза и видишь,
не то во сне,
не то наяву, половину вашего фортепиано и половину скамьи; на картине, вместо женщины с обнаженной спиной, очутился часовой; раздался внезапный треск, звон — очнешься — что такое? ничего: заскрипел трап, хлопнула дверь, упал графин,
или кто-нибудь вскакивает с постели и бранится, облитый водою, хлынувшей к нему из полупортика прямо на тюфяк.
— Как это странно, Анночка: боялся —
не боялся. Понятное дело — боялся. Ты
не верь, пожалуйста,
тому, кто тебе скажет, что
не боялся и что свист пуль для него самая сладкая
музыка. Это
или псих,
или хвастун. Все одинаково боятся. Только один весь от страха раскисает, а
другой себя держит в руках. И видишь: страх-то остается всегда один и
тот же, а уменье держать себя от практики все возрастает: отсюда и герои и храбрецы. Так-то. Но испугался я один раз чуть
не до смерти.