В честных, горячих речах этих позднейших Чацких будут вечно слышаться грибоедовские мотивы и слова — и если не слова,
то смысл и тон раздражительных монологов его Чацкого. От этой музыки здоровые герои в борьбе со старым не уйдут никогда.
Неточные совпадения
Оставя две капитальные стороны пьесы, которые так явно говорят за себя и потому имеют большинство почитателей, —
то есть картину эпохи, с группой живых портретов, и соль языка, — обратимся сначала к комедии как к сценической пьесе, потом как к комедии вообще, к ее общему
смыслу, к главному разуму ее в общественном и литературном значении, наконец, скажем и об исполнении ее на сцене.
Это — тонкая, умная, изящная и страстная комедия, в тесном, техническом
смысле, — верная в мелких психологических деталях, — но для зрителя почти неуловимая, потому что она замаскирована типичными лицами героев, гениальной рисовкой, колоритом места, эпохи, прелестью языка, всеми поэтическими силами, так обильно разлитыми в пьесе. Действие,
то есть собственно интрига в ней, перед этими капитальными сторонами кажется бледным, лишним, почти ненужным.
Только при разъезде в сенях зритель точно пробуждается при неожиданной катастрофе, разразившейся между главными лицами, и вдруг припоминает комедию-интригу. Но и
то ненадолго. Перед ним уже вырастает громадный, настоящий
смысл комедии.
Пушкин, отказывая Чацкому в уме, вероятно, всего более имел в виду последнюю сцену 4-го акта, в сенях, при разъезде. Конечно, ни Онегин, ни Печорин, эти франты, не сделали бы
того, что проделал в сенях Чацкий.
Те были слишком дрессированы «в науке страсти нежной», а Чацкий отличается, между прочим, искренностью и простотой, и не умеет, и не хочет рисоваться. Он не франт, не лев. Здесь изменяет ему не только ум, но и здравый
смысл, даже простое приличие. Таких пустяков наделал он!
Артисты, вдумывающиеся в общий
смысл и ход пьесы и каждый в свою роль, найдут широкое поле для действия. Труда к одолению всякой, даже незначительной роли, немало, —
тем более, чем добросовестнее и тоньше будет относиться к искусству артист.
Г-жа Простакова. Как теленок, мой батюшка; оттого-то у нас в доме все и избаловано. Вить у него нет
того смыслу, чтоб в доме была строгость, чтоб наказать путем виноватого. Все сама управляюсь, батюшка. С утра до вечера, как за язык повешена, рук не покладываю: то бранюсь, то дерусь; тем и дом держится, мой батюшка!
Таким образом, когда Беневоленский прибыл в Глупов, взгляд его на законодательство уже установился, и установился именно в
том смысле, который всего более удовлетворял потребностям минуты.
Генерал смутился. Собирая слова и мысли, стал он говорить, хотя несколько несвязно, что слово ты было им сказано не в
том смысле, что старику иной раз позволительно сказать молодому человеку ты(о чине своем он не упомянул ни слова).
И снова, преданный безделью, // Томясь душевной пустотой, // Уселся он — с похвальной целью // Себе присвоить ум чужой; // Отрядом книг уставил полку, // Читал, читал, а всё без толку: // Там скука, там обман иль бред; // В том совести, в
том смысла нет; // На всех различные вериги; // И устарела старина, // И старым бредит новизна. // Как женщин, он оставил книги, // И полку, с пыльной их семьей, // Задернул траурной тафтой.
Неточные совпадения
Одним словом, произошло
то, что всегда случается, когда просвещение слишком рано приходит к народам младенческим и в гражданском
смысле незрелым.
Глуповцы
тем быстрее поняли
смысл этого нового узаконения, что они издревле были приучены вырезывать часть своего пирога и приносить ее в дар.
Сверх
того, он уже потому чувствовал себя беззащитным перед демагогами, что последние, так сказать, считали его своим созданием и в этом
смысле действовали до крайности ловко.
Нет резона драться, но нет резона и не драться; в результате виднеется лишь печальная тавтология, [Тавтоло́гия — повторение
того же самого другими словами, ничего по
смыслу не прибавляющее, а потому лишнее.] в которой оплеуха объясняется оплеухою.
Дома он через минуту уже решил дело по существу. Два одинаково великих подвига предстояли ему: разрушить город и устранить реку. Средства для исполнения первого подвига были обдуманы уже заранее; средства для исполнения второго представлялись ему неясно и сбивчиво. Но так как не было
той силы в природе, которая могла бы убедить прохвоста в неведении чего бы
то ни было,
то в этом случае невежество являлось не только равносильным знанию, но даже в известном
смысле было прочнее его.