С квартиры выгнали, в другую не пускают:
Все говорят, что малый я пустой,
Срок паспорта прошел,
в полицию таскают.
Отсрочки не дают без денег никакой…
Теперь сижу один я на бульваре
И думаю, где мне ночлег сыскать.
Одной копейки нет в моем кармане,
Пришлось последнее продать…
Неточные совпадения
Это продолжалось до конца прошлого столетия. 1901 год открылся приостановкой газеты за нарушение циркуляра, запрещавшего печатать отчеты о процессах против чинов
полиции, а «Русские ведомости» напечатали отчет о случившемся
в судебной палате
в Тамбове деле о полицейском приставе, обвинявшемся
в насильственном освидетельствовании сельской учительницы.
В сыскной
полиции у меня был сторож Захар, а
в канцелярии обер-полицмейстера был помощник, который сообщал все происшествия из протоколов.
Иногда удавалось доставать такие сведения уголовного характера, которые и
полиция не знала, — а это
в те времена ценилось и читалось публикой даже
в такой сухой газете, как «Русские ведомости».
Помню такой случай: из конторы богатой фирмы Бордевиль украли двадцатипудовый несгораемый шкаф с большими деньгами. Кража, выходящая из ряда обыкновенных: взломали двери и увезли шкаф из Столешникова переулка — самого людного места —
в августе месяце среди белого дня.
Полицию поставили на ноги, сыскнушка разослала агентов повсюду, дело вел знаменитый
в то время следователь по особо важным делам Кейзер, который впоследствии вел расследование событий Ходынки, где нам пришлось опять с ним встретиться.
Через день особой повесткой меня вызывают
в сыскную
полицию.
В кабинете сидят помощник начальника капитан Николас и Кейзер. Набросились на меня, пугают судом, арестом, высылкой, допытываются, — а я смеюсь...
— Действительно, — говорит
В.М. Соболевский, — газету, как только ее роздали для разноски подписчикам, явившаяся
полиция хотела арестовать, но М.А. Саблин поехал к генерал-губернатору и узнал, что газету уже разрешили по приказанию свыше. Целый день допечатывали газету. Она была единственная с подробностями катастрофы.
Кормились объявлениями два мелких репортерчика Козин и Ломоносов. Оба были уже весьма пожилые. Козин служил писцом когда-то
в участке и благодаря знакомству с
полицией добывал сведения для газеты. Это был маленький, чистенький старичок, живой и быстрый, и всегда с ним неразлучно ходила всюду серенькая собачка-крысоловка, обученная им разным премудростям. И ее и Козина любили все. Придет
в редакцию — и всем весело. Сядет. Молчит. Собачка сидит, свернувшись клубочком, у его ноги. Кто-нибудь подходит.
Нашлись смельчаки, протащившие его сквозь маленькое окно не без порчи костюма. А слон разносил будку и ревел. Ревела и восторженная толпа,
в радости, что разносит слон будку, а
полиция ничего сделать не может. По Москве понеслись ужасные слухи. Я
в эти часы мирно сидел и писал какие-то заметки
в редакции «Русской газеты». Вдруг вбегает издатель-книжник И.М. Желтов и с ужасом на лице заявляет...
При упорном труде Н.И. Пастухов выучился сам
в конце концов писать заметки о происшествиях, добывая их у
полиции и у трущобников, и вскоре сделался первым и единственным московским репортером, которому можно было верить безусловно.
— Да лодка плыла туда, а не сюда. То есть не
в Москву она плыла, а из Москвы. Понимаете, если она из Москвы плыла, отвечать будет московская
полиция, а ежели с Воробьевых гор, так уездная
полиция.
Пошли мои странствования по Гуслицам. Гуслицы — название неофициальное. Они были расположены
в смежных углах трех губерний: Московской, Владимирской и Рязанской. Здесь всегда было удобно скрываться беглым и разбойникам, шайки которых, если ловят
в одной губернии, — перекочевывали рядом,
в соседнюю, где
полиция другой губернии не имела права ловить. Перешагнул
в другую — и недосягаем! Гусляки ездили еще по городам собирать на погорелое с фальшивыми свидетельствами. Этот промысел много давал.
Только теперь этот Костя посмирнее без Чуркина стал, а все-таки сразу
в трех губерниях живет, везде у него притон,
полиция поймать не может!
Обезумевший от ужаса Н.И. Пастухов бросился
в город на ожидавшей его на берегу лошади и мигом вернулся оттуда
в сопровождении
полиции и нескольких врачей, которых он буквально хватал по дороге, не спрашивая об условиях, и только испуганным и дрожащим голосом повторял...
В 1881 году московская
полиция была преобразована: прежнее административное деление столицы на кварталы было уничтожено, и Москва была разделена на 40 участков.
Номера, отбираемые
полицией, продавались
в тот же день газетчиками по рублю, а ходовой сообразительный оптовик-газетчик Анисимов, имевший свою лавочку
в Петровских линиях, нажил на этом деньги, долгое время торгуя «Курьером» из-под полы.
В другой половине дома, рядом с почтовым отделением, была открыта на собранные пожертвования народная библиотека, названная именем
В.А. Гольцева. Эта вывеска красовалась не более недели: явилась
полиция, и слова «имени Гольцева» и «народная» были уничтожены, а оставлено только одно — «библиотека». Так грозно было
в те времена имя Гольцева и слово «народ» для властей.
Кредиторы и
полиция ловили
В.Н. Бестужева: первые — за долги, вторые — чтобы отправить на высидку
в «Титы» по постановлениям десятка мировых судей, присудивших его к аресту за скандалы и мордобития.
По требованию домовладельца явилась
полиция и стала выгонять силой подшибал и отправлять
в больницу: у кого тиф, у кого рожа!
Все подробности этого события дошли и до
В.Н. Бестужева, который собрался идти и пристрелить актера Сологуба, так его осрамившего, но
в это время пришла
полиция и, не выпуская на улицу, выпроводила его из Пензы. Таково было наше первое знакомство.
Зашел
в пиварню «Империаль», где все столы были заняты
полицией и офицерами. Никто из знакомых ко мне не подходил, все шушукались и дико на меня смотрели. А были знакомые лица.
Неточные совпадения
— По времени Шалашников // Удумал штуку новую, // Приходит к нам приказ: // «Явиться!» Не явились мы, // Притихли, не шелохнемся //
В болотине своей. // Была засу́ха сильная, // Наехала
полиция,
— А, ты так? — сказал он. — Ну, входи, садись. Хочешь ужинать? Маша, три порции принеси. Нет, постой. Ты знаешь, кто это? — обратился он к брату, указывая на господина
в поддевке, — это господин Крицкий, мой друг еще из Киева, очень замечательный человек. Его, разумеется, преследует
полиция, потому что он не подлец.
Другое происшествие, недавно случившееся, было следующее: казенные крестьяне сельца Вшивая-спесь, соединившись с таковыми же крестьянами сельца Боровки, Задирайлово-тож, снесли с лица земли будто бы земскую
полицию в лице заседателя, какого-то Дробяжкина, что будто земская
полиция, то есть заседатель Дробяжкин, повадился уж чересчур часто ездить
в их деревню, что
в иных случаях стоит повальной горячки, а причина-де та, что земская
полиция, имея кое-какие слабости со стороны сердечной, приглядывался на баб и деревенских девок.
Наверное, впрочем, неизвестно, хотя
в показаниях крестьяне выразились прямо, что земская
полиция был-де блудлив, как кошка, и что уже не раз они его оберегали и один раз даже выгнали нагишом из какой-то избы, куда он было забрался.
Конечно, земская
полиция достоин был наказания за сердечные слабости, но мужиков как Вшивой-спеси, так и Задирайлова-тож нельзя было также оправдать за самоуправство, если они только действительно участвовали
в убиении.