Неточные совпадения
— Я так и думал, — заметил ему мой отец, поднося ему свою открытую табакерку,
чего с русским или немецким учителем он никогда бы не сделал. — Я очень хотел бы, если
б вы могли le dégourdir un peu, [сделать его немного развязнее (фр.).] после декламации, немного бы потанцевать.
Это не значило: на поле сражения едут пушки, а просто,
что на марже [полях книги (от фр. marge).] такое заглавие. Как жаль,
что Николай обходил университет, если
б он увидел Мягкова, он его сделал бы попечителем.
— Не сердитесь, у меня нервы расстроены; я все понимаю, идите вашей дорогой, для вас нет другой, а если
б была, вы все были бы не те. Я знаю это, но не могу пересилить страха, я так много перенесла несчастий,
что на новые недостает сил. Смотрите, вы ни слова не говорите Ваде об этом, он огорчится, будет меня уговаривать… вот он, — прибавила старушка, поспешно утирая слезы и прося еще раз взглядом, чтоб я молчал.
Содержательница клялась,
что он их неоднократно произносил и очень громко, причем она прибавляла,
что он замахнулся на нее, и, если
б она не наклонилась, то он раскроил бы ей все лицо.
— С жиру, собаки, бесятся! — говорил он. — Сидели
б, бестии, покойно у себя, благо мы молчим да мирволим. Видишь, важность какая! поругались — да и тотчас начальство беспокоить. И
что вы за фря такая? Словно вам в первый раз — да вас назвать нельзя, не выругавши, — таким ремеслом занимаетесь.
Квартальный повторял целую дорогу: «Господи! какая беда! человек не думает, не гадает,
что над ним сделается, — ну уж он меня доедет теперь. Оно бы еще ничего, если
б вас там не ждали, а то ведь ему срам — господи, какое несчастие!»
Если
б он не получал жалованья, весьма вероятно,
что его посадили бы в тюрьму.
Разумеется, объяснять было нечего, я писал уклончивые и пустые фразы в ответ. В одном месте аудитор открыл фразу: «Все конституционные хартии ни к
чему не ведут, это контракты между господином и рабами; задача не в том, чтоб рабам было лучше, но чтоб не было рабов». Когда мне пришлось объяснять эту фразу, я заметил,
что я не вижу никакой обязанности защищать конституционное правительство и
что, если
б я его защищал, меня в этом обвинили бы.
Все они без исключения глубоко и громко сознают,
что их положение гораздо ниже их достоинства,
что одна нужда может их держать в этом «чернильном мире»,
что если
б не бедность и не раны, то они управляли бы корпусами армии или были бы генерал-адъютантами. Каждый прибавляет поразительный пример кого-нибудь из прежних товарищей и говорит...
И притом заметьте,
что их вел добряк офицер, которому явно было жаль детей. Ну, а если
б попался военно-политический эконом?
Он злоупотребление влияний довел донельзя; например, отправляя чиновника на следствие, разумеется если он был интересован в деле, говорил ему:
что, вероятно, откроется то-то и то-то, и горе было бы чиновнику, если
б открылось что-нибудь другое.
— Именно поэтому-то и надобно их выписать, — отвечал он. — Если
б гранитная каменоломня была на Москве-реке,
что за чудо было бы их поставить.
Глядя на бледный цвет лица, на большие глаза, окаймленные темной полоской, двенадцатилетней девочки, на ее томную усталь и вечную грусть, многим казалось,
что это одна из предназначенных, ранних жертв чахотки, жертв, с детства отмеченных перстом смерти, особым знамением красоты и преждевременной думы. «Может, — говорит она, — я и не вынесла бы этой борьбы, если
б я не была спасена нашей встречей».
Ах, если
б вы в самом деле приехали, я не знаю,
что со мною бы было.
Вечером я пришел к ним, — ни слова о портрете. Если
б муж был умнее, он должен бы был догадаться о том,
что было; но он не был умнее. Я взглядом поблагодарил ее, она улыбкой отвечала мне.
«Вчера, — пишет она, — была у меня Эмилия, вот
что она сказала: „Если
б я услышала,
что ты умерла, я бы с радостью перекрестилась и поблагодарила бы бога“. Она права во многом, но не совсем, душа ее, живущая одним горем, поняла вполне страдания моей души, но блаженство, которым наполняет ее любовь, едва ли ей доступно».
Вот я, — она приостановилась, — ведь, конечно, лучше
б броситься в Темзу,
чем… да малютку-то жаль, на кого же я его оставлю, ведь уж он очень, очень мил!
Охотники до реабилитации всех этих дам с камелиями и с жемчугами лучше бы сделали, если
б оставили в покое бархатные мебели и будуары рококо и взглянули бы поближе на несчастный, зябнущий, голодный разврат, — разврат роковой, который насильно влечет свою жертву по пути гибели и не дает ни опомниться, ни раскаяться. Ветошники чаще в уличных канавах находят драгоценные камни,
чем подбирая блестки мишурного платья.
Внутренний мир ее разрушен, ее уверили,
что ее сын — сын божий,
что она — богородица; она смотрит с какой-то нервной восторженностью, с магнетическим ясновидением, она будто говорит: «Возьмите его, он не мой». Но в то же время прижимает его к себе так,
что если
б можно, она убежала бы с ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто ласкать, кормить грудью не спасителя мира, а своего сына. И все это оттого,
что она женщина-мать и вовсе не сестра всем Изидам, Реям и прочим богам женского пола.
…В заключение еще слово. Если он тебя любит,
что же тут мудреного?
что же бы он был, если
б не любил, видя тень внимания? Но я умоляю тебя, не говори ему о своей любви — долго, долго.
Так, как Франкер в Париже плакал от умиления, услышав,
что в России его принимают за великого математика и
что все юное поколение разрешает у нас уравнения разных степеней, употребляя те же буквы, как он, — так заплакали бы все эти забытые Вердеры, Маргейнеке, Михелеты, Отто, Ватке, Шаллеры, Розенкранцы и сам Арнольд Руге, которого Гейне так удивительно хорошо назвал «привратником Гегелевой философии», — если
б они знали, какие побоища и ратования возбудили они в Москве между Маросейкой и Моховой, как их читали и как их покупали.
Весьма может быть,
что бедный прасол, теснимый родными, не отогретый никаким участием, ничьим признанием, изошел бы своими песнями в пустых степях заволжских, через которые он гонял свои гурты, и Россия не услышала бы этих чудных, кровно-родных песен, если
б на его пути не стоял Станкевич.
Я чувствовал,
что все это было не так, чувствовал,
что она никогда не была пожертвована,
что слово «соперница» нейдет и
что если
б эта женщина не была легкой женщиной, то ничего бы и не было, но, с другой стороны, я понимал и то,
что оно могло так казаться.
Я ехал на другой день в Париж; день был холодный, снежный, два-три полена, нехотя, дымясь и треща, горели в камине, все были заняты укладкой, я сидел один-одинехонек: женевская жизнь носилась перед глазами, впереди все казалось темно, я чего-то боялся, и мне было так невыносимо,
что, если
б я мог, я бросился бы на колени и плакал бы, и молился бы, но я не мог и, вместо молитвы, написал проклятие — мой «Эпилог к 1849».
И
что же они подвергнули суду всех голосов при современном состоянии общества? Вопрос о существовании республики. Они хотели ее убить народом, сделать из нее пустое слово, потому
что они не любили ее. Кто уважает истину — пойдет ли тот спрашивать мнение встречного-поперечного?
Что, если
б Колумб или Коперник пустили Америку и движение земли на голоса?
Добрые люди винили меня за то,
что я замешался очертя голову в политические движения и предоставил на волю божью будущность семьи, — может, оно и было не совсем осторожно; но если
б, живши в Риме в 1848 году, я сидел дома и придумывал средства, как спасти свое именье, в то время как вспрянувшая Италия кипела пред моими окнами, тогда я, вероятно, не остался бы в чужих краях, а поехал бы в Петербург, снова вступил бы на службу, мог бы быть «вице-губернатором», за «оберпрокурорским столом» и говорил бы своему секретарю «ты», а своему министру «ваше высокопревосходительство!».
— Да сделайте одолжение, отчего же не справиться, мы в войне, и если
б мне было полезно употребить военную хитрость, чтоб остаться, неужели вы думаете,
что я не употребил бы ее?..
— Вы можете остаться еще месяц. Префект поручил мне вместе с тем сказать вам,
что он надеется и желает, чтоб ваше здоровье поправилось в продолжение этого времени; ему было бы очень неприятно, если
б это было не так, потому
что в третий раз он отсрочить не может.
В Муртене префект полиции, человек энергический и радикальный, просил нас подождать у него, говоря,
что староста поручил ему предупредить его о нашем приезде, потому
что ему и прочим домохозяевам было бы очень неприятно, если
б я приехал невзначай, когда все в поле на работе.
Потом я узнал,
что простые швейцарские вина, вовсе не крепкие на вкус, получают с летами большую силу и особенно действуют на непривычных. Канцлер нарочно мне не сказал этого. К тому же, если
б он и сказал, я не стал бы отказываться от добродушного угощения крестьян, от их тостов и еще менее не стал бы церемонно мочить губы и ломаться.
Что я хорошо поступил, доказывается тем,
что через год, проездом из Берна в Женеву, я встретил на одной станции моратского префекта.
Мне хотелось показать ему,
что я очень знаю,
что делаю,
что имею свою положительную цель, а потому хочу иметь положительное влияние на журнал; принявши безусловно все то,
что он писал о деньгах, я требовал, во-первых, права помещать статьи свои и не свои, во-вторых, права заведовать всею иностранною частию, рекомендовать редакторов для нее, корреспондентов и проч., требовать для последних плату за помещенные статьи; это может показаться странным, но я могу уверить,
что «National» и «Реформа» открыли бы огромные глаза, если
б кто-нибудь из иностранцев смел спросить денег за статью.
— Без организации, без оружия, без людей, без открытой границы, без всякой опоры выступить против сильной военной державы и продержаться с лишком год — такого примера нет в истории… Хорошо, если
б другие народы переняли. Столько геройства не должно, не может погибнуть, я полагаю,
что Галиция готова к восстанию?
Я вынул мою карточку и отдал ее с письмом. Может ли что-нибудь подобное случиться на континенте? Представьте себе, если
б во Франции кто-нибудь спросил бы вас в гостинице, к кому вы пишете, и, узнавши,
что это к секретарю Гарибальди, взялся бы доставить письмо?
— Ну,
что он? Ein famoser Kerl!.. [Великолепный малый! (нем.)] Да ведь если
б он мне не обещал целые три года, я бы иначе вел дела… Этого нельзя было ждать, нельзя… А
что его рана?
Если
б я вчера знал,
что будут такие затруднения, я пригласил бы Гарибальди ехать по железной дороге, теперь это потому нельзя,
что я не отвечаю, найдем ли мы карету или коляску у теддингтонской станции.
По счастью, в самое это время Кларендону занадобилось попилигримствовать в Тюльери. Нужда была небольшая, он тотчас возвратился. Наполеон говорил с ним о Гарибальди и изъявил свое удовольствие,
что английский народ чтит великих людей, Дрюэн де Люис говорил, то есть он ничего не говорил, а если
б он заикнулся —
Не будучи ни так нервно чувствителен, как Шефсбюри, ни так тревожлив за здоровье друзей, как Гладстон, я нисколько не обеспокоился газетной вестью о болезни человека, которого вчера видел совершенно здоровым, — конечно, бывают болезни очень быстрые; император Павел, например, хирел недолго, но от апоплексического удара Гарибальди был далек, а если
б с ним
что и случилось, кто-нибудь из общих друзей дал бы знать.