На это духовенство, генеральные старшины, бунчуковые и войсковые товарищи, полковники, старшины и шляхта объявили, что, так как самым верным и неутомимым ходатаем за них постоянно был граф Алексей Григорьевич Разумовский, то они за правое
полагают быть в Малой России гетманом брату его, природному малороссиянину, ее императорского величества действительному камергеру, лейб-гвардии Измайловского полка подполковнику и Академии наук президенту, орденов Святого Александра Невского и Святой Анны кавалеру, графу Кириллу Григорьевичу Разумовскому.
Неточные совпадения
— Ну, — сказал он им, когда они перестали смеяться. — Стоило из-за этого убивать друг друга? Если бы я не подал вам совета объясниться хладнокровно и обстоятельно, один из вас,
быть может, через несколько дней лежал бы в сырой земле. Эх вы, юнцы! Знайте же раз навсегда, что не стоит драться из-за женщины!..
Положим еще, если бы из-за законной жены! Да и то…
Княгиня
была одета только в спальное платье, в котором она скончалась (говорят, что она желала, чтобы ее
положили в полном одеянии); это платье
было сделано из белой материи, вытканной серебром; голова украшена
была прекрасными кружевами и короной, потому что покойная
была княжной Римской империи.
Положит ли он их на табурет, поставленный у подножия трона, или вручит их правительнице, которая
будет держать младенца-царя на руках?
— Я чувствую, — сказала она маркизу, — еще до сих пор подхваченной себя каким-то вихрем… Что скажут теперь наши добрые друзья англичане? — с живостью перебила она себя. —
Есть еще один человек, на которого мне
было бы интересно взглянуть, — это австрийский посланник Ботта. Я
полагаю, что не ошибусь, если скажу вам, что он
будет в некотором затруднении; однако же он не прав, потому что найдет меня как нельзя более расположенной дать ему 30 тысяч подкрепления.
Это восклицание звучало еще робко и нерешительно. Но это
была уже не прежняя робость, не страх. В голосе его слышалось что-то вроде зарождающейся симпатии и радостного недоверчивого изумления. Глаза сына, прикованные, не отрывались от глаз отца, который
положил руку на его плечо и тихонько притягивал его к себе.
— Я
полагал, что военная служба вовсе не каторга, что
быть военным — это честь! — резко ответил он. — Хорошо, нечего сказать, что мне приходится напоминать об этом родному сыну. Свобода, свет, жизнь! Уж не думаешь ли ты, что в шестнадцать лет имеешь право очертя голову броситься в водоворот жизни и упиваться всеми ее благами? Для тебя эта именно свобода
была бы только распущенностью, твоей погибелью.
По его словам, ключа от замка часовни или, лучше сказать, беседки, так как на ее шпице находился не крест, а проткнутое стрелой сердце, видимо когда-то позолоченное, у него не
было, да он
полагает, что его и никогда не
было ни у кого, кроме лица, затворившего дверь и замкнувшего этот огромный замок.
— Мне, батюшка, отец ничего не говорил об этом.
Положим, я не присутствовал при его смерти. Он умер в Москве, когда я
был в Петербурге, в корпусе. Но мать умерла почти на моих руках и тоже ничего не сообщила мне об этом запрете.
Добрые прихожане
клали в руку посильные подачки — кто денежку, кто копейку, рука наполнялась и быстро опускалась в карман и опять, опорожненная,
была к услугам прихожан.
В зале Эрмитажа
был любопытный стол, устроенный в верхнем этаже таким образом, что тарелки и бутылки поднимались и опускались посредством особого механизма, будто по волшебству. В этом зале можно
было обедать без всякой прислуги: стоило только написать, что желаешь, на аспидной доске грифелем,
положить на тарелку, дернуть за веревку, зазвонить колокольчиком, тарелка быстро опускалась и почти мгновенно представляла требуемое.
— Я, собственно, говорю о том, что его отец — мой друг. Он,
положим, в Москве. Но
есть слухи, что он
будет переведен сюда, — начал путаться он.
Но теперь эта мысль
была отравлена ядом возникавших в ее уме сомнений. Она
полагала, что граф, добыв случайно доказательства ее самозванства, — конечно, случайно, она узнает непременно, как удалось ему это, — тотчас поспешит ими воспользоваться. Она ждала его на другой же день после визита ее сообщника. Она в его власти, не станет же он медлить, он влюблен. При последнем условии сила
была на ее стороне. Но граф медлил.
Записку принес музыкант Бестужева, и
было условлено на будущее время
класть записки в груду кирпичей, находившуюся недалеко от дома бывшего канцлера.
— Так ты уговорись со своими и начинай следить; как сцапаете, так вяжите и прямо сюда. Коли меня не
будет дома, то до меня не развязывайте.
Положите куда ни на
есть.
Положим, этого не знали в обществе, но
было все-таки два человека, которые знали об этой деревенской помолвке, — один из них граф Свиридов, сильно ухаживавший за княжной, и, как казалось, пользовавшийся ее благосклонностью, а другой — Сергей Семенович Зиновьев, которому покойная Васса Семеновна написала об этом незадолго до смерти. Об этом знала княжна, лежавшая в могиле под деревянным крестом, но не знала княжна, прибывшая в Петербург.
Неточные совпадения
«Дерзай!» — за ними слышится // Дьячково слово; сын его // Григорий, крестник старосты, // Подходит к землякам. // «Хошь водки?» —
Пил достаточно. // Что тут у вас случилося? // Как в воду вы опущены?.. — // «Мы?.. что ты?..» Насторожились, // Влас
положил на крестника // Широкую ладонь.
Милон. Душа благородная!.. Нет… не могу скрывать более моего сердечного чувства… Нет. Добродетель твоя извлекает силою своею все таинство души моей. Если мое сердце добродетельно, если стоит оно
быть счастливо, от тебя зависит сделать его счастье. Я
полагаю его в том, чтоб иметь женою любезную племянницу вашу. Взаимная наша склонность…
Г-жа Простакова. А я тут же присяду. Кошелек повяжу для тебя, друг мой! Софьюшкины денежки
было б куды
класть…
Стародум. И надобно, чтоб разум его
был не прямой разум, когда он
полагает свое счастье не в том, в чем надобно.
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою
был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь
положит. То-то эконом
был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь, от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами, умер, так сказать, с голоду. А! каково это?