Неточные совпадения
Мы думали, что
только там, внизу, в зное происходят события,
и не
знали, что есть эта высь, а оказывается — здесь ждали…
Если бы люди веры стали рассказывать о себе, что они видели
и узнавали с последней достоверностью, то образовалась бы гора, под которой был бы погребен
и скрыт от глаз холм скептического рационализма. Скептицизм не может быть до конца убежден, ибо сомнение есть его стихия, он может быть
только уничтожен, уничтожить же его властен Бог Своим явлением,
и не нам определять пути Его или объяснять, почему
и когда Он открывается. Но
знаем достоверно, что может Он это сделать
и делает…
Гегелевский панлогизм есть вместе с тем
и самый радикальный имманентизм, какой
только знает история мысли, ибо в нем человеческое мышление, пройдя очистительный «феноменологический» путь, становится уже не человеческим, а божественным, даже самим божеством.
Ты всегда меня видишь! Хорошо
знаю я это, скрываюсь ли от Тебя со стыдом
и страхом или внемлю Тебе с восторгом
и трепетом. Чаще же — увы! —
только мыслью помню о Тебе, но холодна бывает душа моя.
И тогда бываю я свой, а не Твой, замыкается небо, один остаюсь в своем ничтожестве, на жертву ненасытного
и бессильного я. Но Ты зовешь,
и радостно вижу, что
только я отходил от Тебя,
и Ты всегда меня видишь.
Ты всегда меня видишь!
И Ты
знаешь, как хочу я любить Тебя, хоть
и бессильна любовь моя. Хочу любить
только Тебя, ничего я помимо Тебя не хочу. Но не умею хотеть, извиваюсь в безвольном усилии. А Ты ждешь молчаливо
и строго, печально
и терпеливо. Но Ты не отнимаешь надежды моей, ибо веришь мне больше, чем я сам себе верю. Ты всегда меня видишь!
Мы
знаем, к каким роковым последствиям приводит этот агностицизм в богословии Канта, где он ко всему мифическому относится не
только без всякого понимания, но
и с злобным презрением, сам ограничиваясь имманентной моральной теологией.
Основная мысль Гегеля о различии между религией
и философией состоит, как мы уже
знаем, в том, что «религия есть истинное содержание, но
только в форме представления» (94) [Ср. там же.
В действительности мы
знаем, что эта философская дедукция земли
и неба совершается посредством фактических позаимствований у эмпирического бытия, которое отнюдь не соглашается быть
только понятием [Совершенно справедливо замечает А. Древе в своих примечаниях к гегелевской философии религии: «Гегель отожествляет сознательное бытие не с сознательной стороной бытия (Bewusst-Sein) или идеальным бытием, но непосредственно с реальным
и приходит, таким образом, к чудовищному утверждению, что можно посредством конечного, дискурсивного, сознательного бытия продумать процесс абсолютного, вечного, досознательного
и сверхсознательного мышления непосредственно как таковой.
«Господь
и Бог мой! помоги Тебя ищущему! я вижу Тебя в начале рая
и не
знаю, что вижу, ибо я не вижу ничего видимого; я
знаю только одно: я
знаю, что не
знаю, что вижу,
и никогда не смогу
узнать; я не умею назвать Тебя, ибо не
знаю, что Ты еси.
Беме «запутывает само Божество в своеобразный природный процесс»,
и природа для Беме есть Бог не
только в том смысле, что она по своему положительному бытийственному содержанию коренится в Боге, но
и в том смысле, что она есть необходимое орудие Его самораскрытия или внутренней диалектики, «чрез нее Он живет», без этого «сам Бог не
знает, что Он есть» [Аврора, 344, § 17.].
Любовь имеет
и смысл,
и цель,
и Награду
только в себе самой
и потому не
знает рационального почему, — нет ничего святее
и блаженнее любви.
Философия монизма, признающая
только Единое как в себе замкнутую субстанцию, не
знает материнства (а потому не
знает, конечно,
и отцовства): для нее ничего не рождается к бытию,
и яростный, всепожирающий Кронос вечно поедает детей своих, вновь возвращает в себя свое семя, не давая ему излиться плодотворящим дождем на жаждущее оплодотворения ничто.
И только душу человеческую, свою собственную душу, бедную, запуганную, изнемогающую Психею,
знаем мы самым последним, интимным, несомненным знанием.
Учение Плотина о теле, как мы уже
знаем, связано с его общей эманационной космологией, согласно которой материальность есть удаленность от Единого,
только минус
и потому зло, тело же есть материя.
Итак, идеи не
только знают себя, но
и чувствуют.
В момент создания человека, Святой, да будет Он благословен, говорит миру: «Мир, мир!
знай, что ты, как
и управляющие тобою законы, существуете
только силой Закона: поэтому Я сотворил человека
и водворил его у тебя, дабы он посвящал себя изучению Закона.
Различие на полы создано
только на основании предведения греха: Бог, «предуразумевая силою предведения, к чему склонно движение произвола по самоуправству
и самовластию (поелику
знал будущее), изобретает для образа различие мужеского
и женского пола, которое не имеет никакого отношения к божественному первообразу, но, как сказано, присвоено естеству бессловесному».
Односторонность
и бедность розановского восприятия пола состоит в том, что он
знает его
только в coitus'e, понимает лишь натуралистически
и биологически, хотя при этом он
и углубляет мистически биологию, как это еще не снилось самим биологам.
Хотя собственная жизнь ангелов для нас совершенно недоведома, мы
знаем, однако, что
и ангелы сотворены Богом
и, хотя бесплотны в том смысле, что не имеют тела человеческого, но имеют ипостась: они суть не безликие, а ипостасные силы Божий, созданные Логосом [Шеллинг в своем учении об ангелах (Philosophie der Offenbarung, II, 284 ел.), в соответствии общим своим взглядам, отрицает сотворенность ангелов (nicht erschaffen)
и видит в них
только «потенции» или идеи: «leder Engel ist die Potenz — Idee eines Bestimmten Geschöpfes des Individuums» (286).
Время вовсе не есть пустая форма, в которой размещаются разные предметы без связи
и порядка,
и не есть
только форма восприятия, какой его
знает Кант.
Эта черта искусства связана отнюдь не с религиозным характером его тем, — в сущности искусство
и не имеет тем, а
только знает художественные поводы — точки, на которых загорается луч красоты.
Мы непосредственно
знаем себя, однако,
только как личности, обособленные центры бытия, а органичность свою ощущаем лишь чрез социальную среду как внешнюю данность, нечто случайное
и принудительное, не соборность, но коллектив, имеющий высший идеал не в любви, а в солидарности.
Для гуманности совсем не существует греха, а зло она
знает только как следствие плохой общественности; для христианства социальное зло есть лишь одно из проявлений зла космического,
и притом не высшее, не предельное.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места. У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так
и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально,
и почему ж сторожу
и не завесть его?
только,
знаете, в таком месте неприлично… Я
и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Аммос Федорович. А черт его
знает, что оно значит! Еще хорошо, если
только мошенник, а может быть,
и того еще хуже.
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне
только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе
и сейчас! Вот тебе ничего
и не
узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь,
и давай пред зеркалом жеманиться:
и с той стороны,
и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе делает гримасу, когда ты отвернешься.
Хлестаков. Черт его
знает, что такое,
только не жаркое. Это топор, зажаренный вместо говядины. (Ест.)Мошенники, канальи, чем они кормят!
И челюсти заболят, если съешь один такой кусок. (Ковыряет пальцем в зубах.)Подлецы! Совершенно как деревянная кора, ничем вытащить нельзя;
и зубы почернеют после этих блюд. Мошенники! (Вытирает рот салфеткой.)Больше ничего нет?
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет
и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног.
Только бы мне
узнать, что он такое
и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается
и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)