Неточные совпадения
Доказательство того, что у нас было много времени, — это запойное поглощение беллетристики и журнальных статей
в тогдашней библиотеке для чтения, куда мы несли все наши деньжонки. Абонироваться было высшим пределом мечтаний, и я мог достичь этого благополучия только
в шестом классе; а раньше содержатель библиотеки,
старик Меледин, из балахнинских мещан, давал нам кое-какие книжки даром.
Одного из них,
старика тряпичника, господа принимали почти как «особу» и говорили о нем, как об умнейшем человеке, с капиталом чуть не
в сто тысяч на ассигнации.
Такого именно податливого на слезы
старика я нашел
в нем
в ту зиму, когда с ним лично познакомился на репетиции моей драмы «Ребенок», когда мы сидели
в креслах рядом и смотрели на игру воспитанницы Позняковой, которую выпустил Самарин
в моей пьесе, взятой им на свой бенефис.
Но и тогда (то есть за каких-нибудь три года до смерти) его беседа была чрезвычайно приятная, с большой живостью и тонкостью наблюдательности. Говорил он складным, литературным языком и приятным тоном
старика, сознающего, кто он, но без замашек знаменитости, постоянно думающей о своем гениальном даровании и значении
в истории русской сцены.
Он с самых молодых лет отличался тем, что нынче называют «гримом» и вообще схватывателя типичных черт,
в особенности пожилых лиц и
стариков.
Моя жизнь вне университета проходила по материальной обстановке совсем не так, как у Телепнева. Мне пришлось сесть на содержание
в тысячу рублей ассигнациями, как тогда еще считали наши
старики, что составляло неполных триста рублей, — весьма скудная студенческая стипендия
в настоящее время; да и тогда это было очень
в обрез, хотя слушание лекций и стоило всего сорок рублей.
У него были повадки хозяина, любителя деревни, он давно стал страстным охотником, и сколько раз
старик Фогель, смешной профессор уголовного права, заходил к нему
в лабораторию условиться насчет дня и часа отправления на охоту. И с собаками Александра Михайловича мы были знакомы.
Эти ярмарочные впечатления отлились у меня более десяти лет позднее
в первом по счету рассказе „Фараончики“, написанном
в 1866 году
в Москве и появившемся
в журнале „Развлечение“, у
старика Ф.Б.Миллера, отца известного московского ученого Всеволода Федоровича.
Из профессоров жаль было только двоих — Бутлерова и Киттары, но Бутлеров сам одобрил мою идею перехода
в Дерпт для специального изучения химии, дал мне и рекомендательное письмо к своему когда-то наставнику,
старику Клаусу, открывшему
в Казани металл рутений.
И даже «обер-педель», знаменитый
старик Шмит, допускался только
в правление, докладывая ректору (впоследствии проректору) о провинившихся студентах, которых вызывали для объяснения или выслушивания выговоров и вердиктов университетского суда.
Дед мой
в Нижнем, еще бодрый
старик за восемьдесят лет, ревниво и зорко следил за всем, что делалось по крестьянскому вопросу, разумеется не мирился с такими крутыми, на его аршин, мерами, но не позволял себе вслух никаких резких выходок.
А мужской персонал стоял
в общем довольно высоко. Еще действовал такой прекрасный актер, как
старик И.И.Сосницкий, создавший два лица из нашего образцового театра: городничего и Репетилова.
Еще не
стариком застал я
в труппе и Леонидова, каратыгинского"выученика", которого видел
в Москве
в 1853 году
в"Русской свадьбе". Он оставался все таким же"трагиком"и перед тем, что называется,"осрамился"
в роли Отелло. П.И.Вейнберг, переводчик, ставил его сам и часто представлял мне
в лицах — как играл Леонидов и что он выделывал
в последнем акте.
Я застал самый роскошный расцвет грации и танцев Петипа ("по себе" — Суровщиковой), таких балерин, как Прихунова, Е.Соколова, Муравьева и целый персонал первоклассных солисток. То же и
в мужском персонале с такими исполнителями, как
старик Гольц, сам Петипа, Иогансон, Л.Иванов, Кшесинский, Стуколкин, Пишо и т. д. и т. д.
"Однодворец"после переделки, вырванной у меня цензурой Третьего отделения, нашел себе сейчас же такое помещение, о каком я и не мечтал! Самая крупная молодая сила Александрийского театра — Павел Васильев — обратился ко мне. Ему понравилась и вся комедия, и роль гарнизонного офицера, которую он должен был создать
в ней.
Старика отца, то есть самого"Однодворца", он предложил Самойлову, роль старухи, жены его, — Линской, с которой я (как и с Самойловым) лично еще не был до того знаком.
Режиссером Малого театра был тогда Богданов,
старик, из отставных танцовщиков, приятель некоторых московских писателей, служивший перед тем
в провинции, толковый по-старинному, но не имевший авторитета. Он совсем и не смахивал на закулисного человека, а смотрел скорее помещиком из отставных военных.
Представили меня и
старику Сушкову, дяде графини Ростопчиной, написавшему когда-то какую-то пьесу с заглавием вроде"Волшебный какаду". От него пахнуло на меня миром"Горя от ума". Но я отвел душу
в беседе с М.С.Щепкиным, который мне как автору никаких замечаний не делал, а больше говорил о таланте Позняковой и, узнав, что ту же роль
в Петербурге будет играть Снеткова, рассказал мне, как он ей давал советы насчет одной ее роли, кажется,
в переводной польской комедийке"Прежде маменька".
Что он писал впоследствии — я не знаю; если он уже умер, то
в последнее время. И помнится мне, что только всего один раз судьба столкнула нас
в Петербурге, и он тогда смотрел уже
стариком. Он, во всяком, случае, был старше меня.
На всех четырех-пяти лучших театрах Парижа (а всех их и тогда уже было более двух десятков) играли превосходные актеры и актрисы
в разных родах. Теперь все они — уже покойники. Но кто из моих сверстников еще помнит таких артистов и артисток, как Лафон,
старик Буффе, Арналь, Феликс, Жоффруа, Брассер, Леритье, Иасент, Фаргейль, Тьерре и целый десяток молодых актрис и актеров, тот подтвердит то, что тогда театральное дело стояло выше всего именно
в Париже.
Для его прощаний с публикой написана была и новая драма, где он, и по пьесе
старик, пораженный ударом судьбы, сходит мгновенно с ума и начинает,
в припадке безумия, танцевать по комнате со стулом
в руках.
Хоть он
в глазах демократов и даже умеренных либералов и считался «злодеем», изменнически нарушившим свою присягу конституции как президент республики, но у него самого были (как выразился при мне
старик Литтре) «des prejuges liberaux» — «либеральные предрассудки».
Литтре уже и тогда смотрел
стариком, но без седины, с бритым морщинистым лицом старой женщины, малого роста, крепкий, широкий
в плечах, когда-то считавшийся силачом.
Работоспособность
в этом уже 60-летнем
старике была изумительная.
Для меня Сансон, вся его личность, тон, манера говорить и преподавать, воспоминания, мнения о сценическом искусстве были ходячей летописью первой европейской сцены. Он еще не был и тогда дряхлым старцем. Благообразный
старик, еще с отчетливой, ясной дикцией и барскими манерами, живой собеседник, начитанный и, разумеется, очень славолюбивый и даже тщеславный, как все сценические «знаменитости», каких я знавал на своем веку,
в разных странах Европы.
Рикур
в то время представлял собою крупную фигуру
старика с орлиным носом и значительным тембром низкого голоса,
в неизменном длинном сюртуке и белом галстуке.
В школе
старика Рикура я слышал самую высшую"читку"(как у нас говорят актеры) и знакомился по его интересным, живым рассказам со всей историей парижских театров, по меньшей мере с эпохи июльской революции, то есть за целых тридцать пять лет.
Кроме личного знакомства с тогдашними профессорами из сосьетеров"Французской комедии":
стариком Сансоном, Ренье, позднее Брессаном (когда-то блестящим"jeune premier"на сцене Михайловского театра
в Петербурге), — я обогатил коллекцию старых знаменитостей и знакомством с Обером, тогдашним директором Консерватории, о чем речь уже шла выше.
Такие фигуры уже не встречаются теперь
в Париже. Никто
в этом
старике, с наружностью русского столоначальника николаевского времени, не признал бы создателя"Фенеллы"и"Фра-Дьяволо". Как директор Консерватории, он совсем не занимался ее сценическим отделением, да и вряд ли что-нибудь понимал по этой части.
Ж.Симон тогда смотрел еще совсем не
стариком, а он был уже
в Февральскую революцию депутатом и известным профессором философии. Вблизи я увидал его впервые и услыхал его высокий"нутряной"голос с певучими интонациями. Когда Гамбетта познакомил нас с ним, он, узнав, что я молодой русский писатель, сказал с тонкой усмешкой...
У Гарнье-Пажеса была преоригинальная внешность. Тогдашние карикатуры изображали всегда его седую голову с двумя длинными прядями у лица, которые расходились
в виде ятаганов. Он смахивал на старого школьного учителя и был тогда еще очень бодрый
старик.
Как отчетливо сохранилась
в моей памяти маленькая, плотная фигура этого задорного
старика,
в сюртуке, застегнутом доверху, с седой шевелюрой, довольно коротко подстриженной,
в золотых очках. И его голос, высокий, пронзительный, попросту говоря"бабий", точно слышится еще мне и
в ту минуту, когда я пишу эти строки. Помню, как он, произнося громадную речь по вопросу о бюджете, кричал, обращаясь к тогдашнему министру Руэру...
На галерее я ни разу не сидел, а попадал прямо
в залу, где, как известно, депутаты сидят на скамейках без пюпитров или врассыпную, где придется. Мне могут, пожалуй, и не поверить, если я скажу, что раз
в один из самых интересных вечеров и уже
в очень поздний час я сидел
в двух шагах от тогдашнего первого министра Дизраэли, который тогда еще не носил титула лорда Биконсфильда. Против скамейки министров сидел лидер оппозиции Гладстон, тогда еще свежий
старик, неизменно серьезный и внушительный.
Говорил он тоном и ритмом профессора, излагающего план своих работ, хотя профессором никогда не был, а всю свою жизнь читал и писал книги, до поздней старости. Тогда он еще совсем не смотрел
стариком и
в волосах его седина еще не появлялась.
Все, что удавалось до того и читать и слышать о старой столице Австрии, относилось больше к ее бытовой жизни. Всякий из нас повторял, что этот веселый, привольный город — город вальсов, когда-то Лайнера и
старика Штрауса, а теперь его сына Иоганна, которого мне уже лично приводилось видеть и слышать не только
в Павловске, но и
в Лондоне, как раз перед моим отъездом оттуда,
в августе 1868 года.
Там можно было видеть веселого
старика с наружностью отставного унтера,
в черном сюртуке — дядю императора, окруженного всегда разноцветными домино. Тут же прохаживался с маской под руку и тогдашний первый министр Бейст, взятый на австрийскую службу из Саксонии — для водворения равновесия
в потрясенной монархии Габсбургов.
В одном только
старике Лароше, уже сходившем со сцены, жила традиция правдивой и реальной игры.
Старик Лаубе
в тот сезон еще не был создателем нового драматического театра, а директорствовал
в Лейпциге, куда удалился, поссорившись с придворным интендантством Бург-театра.
Тогда у него было совсем бритое лицо, а тут,
в Берлине, он носил бакенбарды, пополнел и смотрел если не
стариком, то уже пожилым, но свежим мужчиной, очень благообразным и корректным во всем —
в туалете,
в манерах,
в тоне.
У меня до сих пор памятно то утро, когда я, с трудом захватив место
в почтовой карете (все разом бросились вон), — сидел рядом с постильоном,
стариком с плохо выбритой бородой, и тот все повторял своим баварским произношением...
Из актеров членом комитета состоял И.Ф.Горбунов, часто исполнявший с эстрады свои рассказы, а из художников помню Микешина и архитекторов Щедрина и Правке, которого, уже
стариком, нашел
в Риме, где он поселился
в конце 90-х годов.
Состав депутатов дышал злостью реакции обезумевших от страха"буржуев". Гамбетта был как бы
в"безвестном отсутствии", не желая рисковать возвращением. Слова"республиканская свобода"отзывались горькой иронией, и для каждого ясно было то, что до тех пор, пока страна не придет
в себя, ей нужен такой хитроумный
старик, как автор"Истории Консульства и Империи".
Я его легко вспомнил. Это был некто П.П.Иванов, тогдашний акцизный управляющий
в Нижнем, с которым я был знаком еще с начала 60-х годов. А рядом с ним сидел
в карете седой
старик с бородой, — и он также оказался моим еще более старым знакомым. Это был генерал М.И.Цейдлер, когда-то наш нижегородский полицеймейстер, из гродненских гусар, и товарищ по юнкерскому училищу с Лермонтовым.
После того мы еще довольно долго были с ним знакомы, и только когда он сделался мне слишком антипатичным своим злоязычием и сплетнями, я разнес его раз на прогулке на Невском
в присутствии
старика Плещеева, и с тех пор
в течение почти сорока лет я ему не кланялся, а он продолжал награждать меня своими памфлетами и даже пасквилями.
Тогда (то есть
в конце 1870 года) это был сильно опустившийся больной человек, хотя еще не смотрел
стариком, с черными волосами, без заметной седины.
Он не занимался уже"воинствующей"политикой, не играл"вожака", но оставался верен своим очень передовым принципам и симпатиям; сохранял дружеские отношения с разными революционными деятелями,
в том числе и с обломками Парижской коммуны, вроде
старика Франсе, бывшего
в Коммуне как бы министром финансов; с ним я и познакомился у него
в гостиной.