Неточные совпадения
Философия не может претендовать
быть всем, не достигает всеединства, как утверждал Гегель, она всегда
остается частной и органически (не механически) подчиненной сферой.
Мистиками
остаются те, которые всегда ими
были, те, для которых вера выше знания и разумом не ограничивается, для которых таинства и чудеса реальны и объективны.
Быть может, тут избираются недостойные предметы веры,
быть может, тут совершается идолопоклонство, живой Бог подменяется ограниченными и относительными вещами, но само психологическое состояние веры не упраздняется, оно
остается в силе.
Но в принудительно данном мире закон тождества и другие законы логики
остаются обязательными и не могут
быть отменены.
Вне церковного опыта субъект и объект неизбежно
остаются разорванными, разделенными и мышлением не могут
быть воссоединены.
Вне научного знания, в котором и дано всякое рационализированное бытие, а бытие для них само уже
есть продукт рационализирования,
остаются лишь иррациональные переживания, которые не
есть бытие, которых нет.
Если вы творите совместно с Богом, то ваша философия, ваше искусство, ваша общественность не
будут рационализированы и умерщвлены, все
останется живым, творческий акт
будет мистичен не только в своем источнике (в субъекте), но и в своих результатах (в объекте).
Значит, в процессе познания внешнего мира объект трансцендентен в отношении к познающему я, но, несмотря на это, он
остается имманентным самому процессу знания; следовательно, знание о внешнем мире
есть процесс, одною своею стороною разыгрывающий в мире не-я (материал знания), а другой стороной совершающийся в мире «я» (сравнивание)».
Но бытие трансцендентно субъекту, находится вне его, и могут
быть такие края бытия, которые никогда до сих пор не входили в познающего, т. е.
остаются трансцендентными.
Но можно ли примириться с безнадежностью этой болезни,
есть ли выход,
остаются ли пути здорового познания бытия?
Но отпадение не
есть полная потеря связи с Абсолютным Разумом, с Логосом; связь эта
остается, и в ней дан выход к бытию и познанию бытия в его абсолютной реальности.
Пустота, которая
остается после освобождения от природного и социального объективизма, после «критического» отвержения всякого бытия, должна
быть чем-нибудь заполнена; ее не может заполнить ни вера в категорический императив, ни вера в непреложность математики.
В язычестве
было подлинное откровение Божества, точнее, откровение мировой души, но открывалась там лишь бесконечная божественная мощь; смысл
оставался еще закрытым, и религия любви еще не явилась в мир.
И самое сильное препятствие,
быть может, в том, что не видят чуда от веры в Христа, что поверивший в Христа все еще
остается слабым человеком.
Средние века
были устремлены к небу, в религиозном своем сознании проклинали землю, и земля
оставалась языческой, само царство небесное на земле становилось язычески земным.
Богочеловек явился в мир; мистический акт искупления совершился, но богочеловеческий путь истории еще не
был найден, все еще
оставалось обширное поле для подмены божеского человеческим, для соблазнов князя этого мира, который всегда охотно подсказывает, как лучше устроить мир, когда Дух Святой не вдохновляет еще человечества.
Для мирян, в которых не
было положительного зла, отравлявшего католическую иерархию, Христос не
был внутренним,
оставался внешним; они подражали страданиям Христа, влюблялись в Христа, как во внешний объект, но не принимали Христа внутрь себя.
Человеческое
было соединено с божеским в Христе, индивидуально соединялось у святых, у спасавших свою душу; но на пути истории, на пути культуры
осталась отъединенность.
Языческое государство не может и не должно
быть упразднено и отвергнуто, его функция
остается в силе, пока грех и зло лежат на дне человеческой природы, но государство должно
быть разоблачено как язычески-ветхозаветное, а не христиански-новозаветное.
Для них все
оставалось разорванным, плоть мира не могла
быть преображена, а духовность
оставалась в тех высших сферах, в которых она пребывала изначально.
[Потрясающий образ Иоахима из Флориды хорошо нарисован в книге Жебара «Мистическая Италия».] «Если Третье Царство — иллюзия, какое утешение может
остаться христианам перед лицом всеобщего расстройства мира, который мы не ненавидим лишь из милосердия?» «
Есть три царства: царство Ветхого Завета, Отца, царство страха; царство Нового Завета, Сына, царство искупления; царство Евангелия от Иоанна, Св.
Тогда Иоанн, который
оставался в стороне, начнет свое священство Любви,
будет жить в душах новых пап».
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого
оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу истории.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (
Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает
есть.)Я думаю, еще ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного
осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)Что это за жаркое? Это не жаркое.
Артемий Филиппович. Человек десять
осталось, не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может
быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Осталась я с золовками, // Со свекром, со свекровушкой, // Любить-голубить некому, // А
есть кому журить!
Чуть дело не разладилось. // Да Климка Лавин выручил: // «А вы бурмистром сделайте // Меня! Я удовольствую // И старика, и вас. // Бог приберет Последыша // Скоренько, а у вотчины //
Останутся луга. // Так
будем мы начальствовать, // Такие мы строжайшие // Порядки заведем, // Что надорвет животики // Вся вотчина… Увидите!»
У батюшки, у матушки // С Филиппом побывала я, // За дело принялась. // Три года, так считаю я, // Неделя за неделею, // Одним порядком шли, // Что год, то дети: некогда // Ни думать, ни печалиться, // Дай Бог с работой справиться // Да лоб перекрестить. //
Поешь — когда
останется // От старших да от деточек, // Уснешь — когда больна… // А на четвертый новое // Подкралось горе лютое — // К кому оно привяжется, // До смерти не избыть!