Оторва

Катрин Корр, 2022

Двенадцать лет назад случилась страшная трагедия, о которой многие хотели бы забыть навсегда. Но, когда внезапно возвращается главная виновница скандальной истории, всеобщее спокойствие начинает трещать по швам. Когда Оливию Линдберг отшивает деревенский парень, единственное, что ей не терпится сделать, так это немедленно поставить негодяя на место. Но месть выходит из-под контроля, и в одну ночь уважаемая семья Оливии лишается привычной для себя жизни.

6

Всякий раз, когда тяжелые веки с трудом поднимались, Оливия испытывала головную боль. И чем дольше глаза были открытыми, тем сильнее та становилась. Кислородная маска больно впивалась в кожу. Тот, кто затягивал её, наверняка был не в настроении. А может ему просто не понравилась пациентка.

— Мама? — произнесла она не своим голосом, о чем секундами позже очень пожалела. Кашель разошелся с такой силой, что из глаз начали течь слезы, а в груди как будто выжигалась дыра.

— Нет, нет, девочка, — сказала незнакомая женщина в белом халате. Она поправила маску, которая и без того не сдвинулась с места. — Ничего не говори. Станет только хуже. Не волнуйся, с тобой всё в порядке. Ты надышалась дымом, и нам нужно очистить твой организм от токсичных веществ. Лежи спокойно, дыши кислородом и постарайся уснуть. Тебе нужно много отдыхать, красавица. Скоро всё восстановится.

Белые стены, потолок. Телевизор на стене, два кресла у окна для посетителей. Издающая пугающие звуки аппаратура рядом с кушеткой казалось не предвещала ничего хорошего. Оливия проваливалась в короткие сны много раз и из каждого она бежала, сломя голову. В них бушевало огромное пламя, пожирающее её комнату, а ужас, застывший в задымленном воздухе, пах горечью и смертью.

«МАКАР?!»

Оливия подняла мокрые веки. Сколько часов она провела в этих бесконечных кошмарах, блуждая по руинам собственного дома, который наверняка сгорел дотла? Пронзительный мужской крик без конца раздавался в её ушах. Переполненный истинным ужасом, он был похож на острое лезвие, которое без конца вырезало в ней нелепые кривые линии. На костях, на коже, на органах — оно кромсало и кромсало её, продлевая муки перед неизбежной смертью.

Она потеряла счет времени. Сколько ещё эти мучения будут продолжаться? И почему к ней до сих пор не приехала мама?

Когда другая медсестра сняла с нее кислородную маску, Оливия испытала мгновенный ужас от резкой нехватки кислорода. Она вцепилась в руку очередной незнакомой женщины, которая без конца что-то шептала и гладила её по голове.

— Всё хорошо, девочка. Всё хорошо, — читала она по её губам. — Дыши. Медленно. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Голова закружилась. Оливия закрыла глаза, стараясь поймать ритм собственного сердца и дышать так, как говорила ей медсестра.

— Когда это…закончится? — спросила она хриплым голосом. — Я устала… Где моя мама?

— Тебе обо всем расскажет твой врач, но могу сказать, что ты большая молодец. Анализы крови показали положительную динамику. Скоро мы тебя отпустим, но ты всё равно должна будешь придерживаться определенных рекомендаций.

–…Где моя мама?

Медсестра поправила капельницу и сказала, что сейчас же позовет врача. Даже рассеянное сознание не помешало Оливии заметить намеренное игнорирование интересующего её вопроса. Бросив взгляд на белые стены, которые уже вызывали тошноту, Оливия попыталась подняться, но голова моментально закружилась. Она услышала голоса за дверью. С каждой секундой те становились всё громче и один из них точно принадлежал её отцу.

Наконец-то, они с мамой приехали за ней. Должно быть, персонал больницы не разрешал им навестить её и сейчас получал по самое первое число.

Когда дверь распахнулась, в палату вошла высокая женщина в белом халате, а секундой позже Марк Линдберг буквально оттолкнул её плечом. Он остановился в самом центре палаты, давая понять, что больше никого к своей дочери не подпустит, а сам ни за что от нее не уйдет.

— Оставьте нас! — потребовал он, глянув на врача и медсестру. — Живо!

— Марк Филиппович, вашей дочери необходим отдых, — с той же требовательностью настаивала врач. — Ей нельзя пока разговаривать. Одно слово может вызвать приступ кашля…

— Это я плачу деньги! — повысил он голос. — За каждый гребаный день её отдыха здесь!

— У вашей дочери отравление…

— Если вы сейчас же не выйдете отсюда на собственных ногах, я вышвырну вас этими руками и в одночасье сделаю так, что ни здесь, ни где-либо ещё вы работать не будете! Я ясно выразился?!

Женщины молча покинули палату. Оливия предприняла новую попытку подняться на кушетке и она, к счастью, оказалась успешной.

— Папочка, — прошептала она, испытав горячую боль в груди. — Я так скучала…

Она всё ждала, что отец подойдет и обнимет её, но Марк Линдберг продолжал стоять на прежнем месте и задумчиво таращиться на дверь.

— Папа…

— Что я сделал не так, Оливия? — вдруг спросил он, повернув к ней голову. Затаивший злобу взгляд обеспокоил её. — Я мало радовал тебя? Мало уделял тебе внимания? Может, я просто плохой отец?

–…О чем ты, папа?

Марк Линдберг медленно увел взгляд в сторону, будто ему было противно смотреть на нее, и попятился назад. Он опустился в одно из кресел и издал сдержанный и тихий вздох, предвещающий приближение разрушительной бури.

— Ты убила ребенка, Оливия. Ты ведь не забыла, как это вышло?

–…Папа, я не…

— Как его звали? — перебил он, глянув на нее. — Ты знаешь, как его звали? Ничерта ты не знаешь, — оскалился отец. — Ты оказалась тупее своей гулящей матери! Тупее и циничнее, Оливия! — разразился он криком, а потом схватился за голову с такой безнадежностью, что у Оливии моментально застыла кровь в жилах. Она увидела, как вздулись вены на его шее, как они проявлялись на руках и даже его пальцах. — Что мне теперь делать, Оливия? Что я должен делать?

— Я никого не убивала, папа, — дрожащим от тихих слез голосом произнесла она.

— Ты заставила двенадцатилетнего мальчишку готовить алкогольные коктейли, пообещав ему хорошенько заплатить. Ты называла его «слугой». Ты увела его в дом, сказав, что должна заплатить ему и дать новые указания, — мрачным голосом перечислял Марк Линдберг, делая длительный паузы. — А когда ты вернулась к своим гостям, дом вспыхнул. Точнее твоя спальня, куда ты этого несчастного мальчишку привела.

— Папа, я ничего не сделала… Папа, я ничего…

— Закрой рот, Оливия, — приказал он ровным голосом. Но когда отце взглянул на нее, его ярость моментально вспыхнула в глазах, искажая лицо в пугающих гримасах. — Закрой свой чертов рот! За эти сорок восемь часов я выслушал достаточно! Сполна, чтобы понять, насколько мерзкая и бесчеловечная у меня дочь! Ты, как корова с диареей, гадишь на всех и всё! Ты думаешь, я никогда не знал о твоих идиотских выходках? Думаешь, не знал?! Но то, что ты сотворила сейчас, перешло все границы! Ты меня слышишь?! Это конец всему, над чем я работал! К чему стремился! О чем мечтал! Ты — убийца, Оливия, — прошипел он с пеной у рта. — Убийца.

— Выслушай меня, папа, — зарыдала она. Кашель уже не причинял столько физической боли, сколько та, что пульсировала где-то намного глубже. — Я никого не убивала… Я только сказала ему спрятаться, папа… Я вышла на улицу и… Пришел его брат. Он наговорил мне столько гадостей, папа…

— Ты слышишь, что я тебе сказал, дура ты набитая?! — заорал Марк Линдберг, подлетев к кушетке. — Ты убила ребенка! Ты убила двенадцатилетнего мальчика, который сгорел заживо под твоей кроватью! Его брат нес его тело, пока сам погибал от огня! Черт, какое же ты ничтожество, Оливия! — ударил он кулаком по стене. — Ты приносишь людям одни только беды! Ты лишаешь их достоинства, лишаешь близких, лишаешь колоссальных трудов! Каких-то сорок восемь часов, как фамилия Линдберг канула в небытие, — обреченно произнес её отец, слепо таращась в одну точку. — Из успешных виноделов мы превратились в убийц, которым больше нигде не будет места. Этот парень слов на ветер не бросает. Это видно в его глазах. Жажда справедливости и безразмерной ярости — идеальный коктейль к оправданной мести. А оправдана она, потому что есть боль, Оливия. И она колоссальных размеров. И она никогда не утихнет.

Марк Линдберг медленно и бессильно попятился к креслу. Его лицо было бледным. От усталости и отсутствия сна глаза блестели и были красными. Он медленно присел, поставил руки на колени и опустил голову, едва слышно дыша ртом.

— Об этом мальчишке будут помнить всегда. Каждая семья в Луне будет скорбеть о нем и передавать из уст в уста события той кошмарной ночи, в которой главным злодеем была ты, а вместе с тобой — непутевые родители, не занимающиеся твоим воспитанием. А как иначе? — с горечью усмехнулся он. — Мать — шлюха в бриллиантах, отец — вечный волшебник, исполняющий сначала свои желания, чтобы потом исполнить ваши. Всё, о чем я мечтал, так это заниматься вином. Выращивать виноград на лучшей и плодородной земле. Стать успешным виноделом, продукт которого ценили бы лучшие знатоки вин. Так оно и было. До злосчастной ночи субботы. — Подняв на заплаканную дочь глаза, Марк Линдберг с тоном, выносящий приговор, сообщил: — Об МГУ можешь забыть. Как и обо всем, что у тебя было и о чем ты мечтала. Больше у тебя нет ничего, кроме бесполезной фамилии Линдберг. И такой её сделала ты.

— Я не хотела, чтобы…чтобы так вышло, папа. Где…где мама? Где она?

— Твоя мама спросила о твоем здоровье, пожелала скорейшего выздоровления и предпочла остаться на Кипре в компании своих подруг и молодых любовников. Иначе говоря, в ближайшее время она не желает знать тебя. Нам больше нет смысла сохранять брак, который давно распался. Нам больше нечего делить.

Оливия часто заморгала. Ледяной холод ужаса сковал её конечности.

–…О чем ты?

— Да, мы с Аглаей не уделяли твоему воспитанию должного внимания и упустили тебя. Мы хреновые родители, что греха таить. Но это вовсе не значит, что мы позволим тебе сесть за решетку. Видимо, это последнее, что мы могли для тебя сделать, Оливия, — взглянул он на дочь. — Откупиться от обвинений, за которыми последовал бы страшный скандал, и дать тебе возможность жить, как ни в чем не бывало, дальше. Журналюги бы за такую тему собственные руки отгрызли, но, думаю, я достаточно дорого заплатил за молчание. Я заберу тебя завтра, Оливия. И мы вернемся в Москву. А ты пока подумай, как объяснишь своим столичным друзьям, что будешь получать высшее образование в метро, а не в МГУ.

— Папа? — прошептала она с хрипом, когда он направился к выходу. — Папа, почему?

Марк Линдберг обернулся и без привычной отцовской заботы в глазах просто ответил:

— Потому что твои крымские друзья с радостью поведали о тебе всю правду. Каждое твое слово, каждый твой шаг. Утром ты угрожала трем парням, что подожжешь их дома и, видимо, решила потренироваться на своем собственном. Пострадали два человека. Сгорел ребенок. И пострадавший, который является его родным братом, уничтожит тебя и всех нас по щелчку пальцев. В наше время это ничего не стоит. И он будет прав в своих методах и действиях. Я бы поступил точно так же. Теперь винодельческое хозяйство, которое приносило нам многомиллионный доход, принадлежит ему, — развел он руки в стороны. — А всё, что я заработал, пришлось отдать твоим разговорчивым «друзьям» и правоохранительным органам, которые были очень заинтересованы в этом любопытном дельце. Ты можешь гордиться своим отцом, Оливия. Он заткнул ради тебя всех лающих собак. Приеду за тобой завтра. Вещи собирать не будем. Потому что больше ничего от нашей счастливой и достойной жизни не осталось. Уж лучше было бы тебе сдохнуть, чем остаться вести жалкое существование, не имея ни сердца ни души.