Миллиард секунд

Каролина Дэй, 2019

Он – великий художник за тридцать, я – детдомовская оборванка. Что нас связывает? Ничего, кроме неприязни друг к другу. Но именно Олег Соломонов протягивает руку и забирает из ужасного места, а в благодарность… Я влюбляюсь в собственного опекуна, который видит во мне всего лишь девчонку. Но я взрослая и способна преодолеть законы общества. А он? Он способен? Содержит нецензурную брань.

Глава 4. Возрождение Евы

— Подъем! — раздается женский голос на всю комнату.

Что? Уже утро? Я же совсем недавно спать легла! Только что головой подушки коснулась. Может, послышалось? А нет, семь утра.

Не стоило вчера гулять допоздна, но так надо было. Мне надо. Возвращаться домой совсем не хотелось, да и сейчас я с удовольствием оказалась бы подальше отсюда. Полгода осталось, верно? Выпуск, поступление в универ и свободная жизнь. Еще немного.

— Ева, вставай!

Нужно как-то отреагировать на ее касания, на то, как меня аккуратно трясут за плечо, чтобы проснулась как можно быстрее. Знает же, что я притворяюсь, но все равно ждет, когда глаза открою. Этого не случится.

— Ева…

Не пытайся быть ласковой. Все вокруг знают, что это лишь оболочка, скрывающая натуру самой настоящей стервы. В глаза смотришь с любовью и пониманием, но стоит только оказаться за дверью, тут же докладываешь директору обо всем, что произошло. Все то, что мы доверили тебе. И чем сокровеннее секрет, тем быстрее он доходит до директора.

— Она ушла, — шепчут вразнобой девчонки в комнате. Странно, что я хлопок двери не услышала. Может, она решила проявить благородство и тихо за собой закрыть дверь? Как мило.

Стаскиваю с себя одеяло и резко поднимаюсь с кровати. Ой. Зря я это сделала. Голова тут же кружиться начинает, темные пятна перед глазами. А нет, все проходит. Поесть бы.

— Ну, че, как сходила? — спрашивает Надька, глядя с таким предвкушением, будто я сейчас поведаю все тайны мира. Не забывайся, мы не лучшие подружки и косметику с тобой делить не станем.

— Нормально.

— И все? — она выпучивает глаза. — А про Мишку что сказали? Ты выяснила? Почему не успели бабки перевести? Ну?

Сердце в этот момент замирает. Отмирает. Умирает. В общем, сами слово подберете. Но это последнее, о чем хочется говорить с утра пораньше.

— Не твое дело.

— Я че, твою задницу зря прикрывала? — воет она.

Стараюсь не смотреть на Надьку. Прохожу мимо ее кровати. Иду в ванную, пока очередь не выстроилась. Но стоит мне выйти оттуда вроде как посвежевшим человеком, натыкаюсь на ее строгий взгляд снизу вверх.

— Ты не ответила! — цедит Надька.

— Слушай, отвали, — снова прохожу мимо. Фух! Наконец-то в покое оставила!

— Это ты во всем виновата! — летит мне в спину. — Из-за тебя он в драку ввязался! Ты же знала, что ему плохо! Знала! — истерично кричит соседка. И как бы я ни отдалялась, эти слова настигают меня. Застревают в голове. Прокручиваются там.

Никто вокруг не даст об этом забыть. Никто. Виновата всегда я. Во всем. Так сказала Надька. Ванька вчера масла в огонь подлил. И никого не волновало, что именно он драку затеял, а Миша… Он просто поступил, как настоящий друг и мужчина — встал на мою защиту. Вот и итог. Нет, его не забили до смерти Саньковские ребята, но сделали так, чтобы здесь он больше не появлялся.

Их мечта сбылась.

Я понимаю Надю, все-таки не каждой приходиться пережить смерть любимого. А мне было сложно осознать, что я навсегда осталась одна. Только представьте, еще несколько недель назад он был в нашей группе, веселился вместе со всеми. И в один миг его не стало.

— Ева! Слышишь меня?

— Если не заткнешь свою хлеборезку, я тебе… Ой, — тут же затыкаюсь. И руку за спину убираю. Не заметила, как замахнулась. Неудобно-то как. — Простите, теть Галь.

— Ничего, Евушка, — говорит она ласково. — Садись завтракать.

И улыбнулась. Так беззаботно, словно не я тут угрожала расправой. А я могу. Она знает. Но тетя Галя в курсе, что ее и пальцем никто не тронет. Вот скажите, кому захочется плевать в душу единственному человеку, который о нас заботится?

— Снова Надя на тебя накричала? — осторожно спрашивает женщина.

— Ага.

— Не обращай внимания, — она нежно гладит по моей макушке пухлой рукой. — Ты ни в чем не виновата.

— Еще бы этой дуре в голову впихнуть.

— Она тоже переживает. Время лечит, девочка моя.

Хочется на это надеяться. Очень хочется поверить в слова тети Гали, но по себе знаю, что время не поможет. Не вылечит. Не выгонит боль, разрывающую сердце на куски. Никогда.

Завтрак проходит в тишине. За стол подсаживаются другие ребята. Надька смотрит на меня с презрением и ненавистью в глазах, остальные тоже косятся, словно рядом кусок дерьма сидит. Плевать. Уже привыкла за эти дни. Да и за годы тоже.

День как день. Просиживание задниц на уроке, скучная лекция о подготовке к экзаменам. Бред. И так знаем, что будет непросто, не всем выделят бесплатные места в вузах, не всех смогут пристроить, если не постараться. И квартиры не всем дадут. А я слушаю бред математички и думаю, когда же это все закончится. Когда в нас прекратят тыкать пальцем, как в наркоманов? Когда мы станем самостоятельными и обрастем железной броней против всех нападок или безразличия взрослых?

Когда нас перестанут убивать?

Наступает вечер. Свободное время. Уроки делать неохота. Тем более нам почти ничего не задали.

— Ева, — в комнату врывается мелкая девчонка, заставляя всех сидящих повернуться к ней. — Тебя Римма Васильевна вызывает.

Я смотрю на девчонок. Те делают вид, что не замечают мои вопросительные взгляды. Надька уставилась в учебник по биологии с таким интересом, словно картинку с мужскими гениталиями на всю страницу откопала.

Чего меня жаба вызывает? Не делаю даже попыток создать интригу. Не хочу. Ответ и так знаю. Давно ждала, когда настанет мой черед получить по заслугам. Хотя с какой стороны посмотреть. Если бы не жадность и желание нажиться за счет государства и слишком наивных людишек, то наши жизни были бы чуть лучше. Но мы довольствуемся тем, что дают. Кормили, крышу над головой дали, и то хорошо.

Как послушная девочка, стучу три раза, чтобы грымза успела спрятать в ящик украденные у нас деньги, и захожу, не дожидаясь разрешения.

— О, явилась! — начинает женщина строгим тоном, но если внимательно присмотреться к выражению спокойного на вид лица, то можно увидеть недовольство первой степени.

— Вызывали?

— Конечно, Евочка. Присаживайся.

Остаюсь на месте, скрещивая руки на груди. Недовольство первой с половиной степени.

— А теперь напомни, что я говорила по поводу прогулов и выхода на улицу?

Действительно, что же? Она когда-то произносила несвязные фразы о том, что хорошее образование — спасение из этой жизни, или же отличные оценки и наблюдение за ребятами из группы дадут мне индульгенцию. Только меня не просили, мне приказывали. А я не люблю ни слушать, ни выполнять приказы.

— Ничего.

— Ева! — говорит с легким нажимом.

— Я не имею права погулять по городу? — смотрю в упор в черные глаза женщины. Морщинка между бровей становится заметнее, глаза сужаются, губы поджаты. Недовольство второй степени.

— Не имеешь.

— Ага.

— Ева! — стучит она кулаком по столу. Лет десять назад я бы вздрогнула, но не сейчас. Иммунитет к таким пугалкам выработался давно. — Ты была наказана за проступок. Тебе запрещено покидать эти стены, пока…

— То есть Ваньке можно, а мне нельзя?

— Повторяю в последний раз. Тебе запрещено покидать стены интерната, пока ты не осознаешь свою вину!

— Я не виновата!

Вот еще — я признаваться буду! Хренушки! Он сам набросился, нарушил те же правила, что и я, и со своими братанами избил Мишу. Из-за него мой друг оказался в больнице, из-за него сердце дало сбой, и потребовалась срочная операция.

Из-за него я потеряла самого близкого человека на свете…

— Ты сбежала в учебное время, влезла в драку и подставила своего товарища под удар. Впредь будешь находиться под моим постоянным присмотром, — чеканит так, словно выносит приговор. Но это бред полный.

— Черта с два!

— Как я погляжу, тебе лекарства совсем не нужны?

А вот теперь ее слова не кажутся бредом. Теперь действительно меня приговорили к адскому существованию возле самого пекла. Где брызги лавы долетают до пребывающих там темных душ и приносят боль. Разрушают оболочку. Раз и навсегда.

Без возможности на восстановление…

Эта сука знает, на что давить. Никто ей не помешает осуществить план и убрать неугодных. Ее муженек в руководстве города работает, хрен кто скинет эту грымзу с должности, и в тюрьму ее не посадят за нарушение закона. Так всегда. Если бы не она, я бы уже давно ушла отсюда и жила бы счастливой жизнью.

С любящими родителями…

Стоп, Ева! Вспомни, они всегда только поначалу добрые. Стоит только покинуть стены заведения, они превращаются в настоящих правителей адской цитадели. Где у тебя нет права на личное мнение, на лишний вдох. Ни на что, кроме существования и получения пособия. Но поняла я это не сразу.

— Вот и славно, — директор нарушает тишину, возникшую между нами. — Иди на уроки и извинись перед Иваном.

— За что? — чуть ли не выкрикиваю я.

— За моральный и физический ущерб.

— Но я не…

— Таблетки!

Сука! Гребаная сволочь! Знает же, что без них я труп. Была б ее воля, давно бы мне ничего не давала и позволила бы умереть, как бездомному щенку.

Как Мише…

Она раздавала нам по минимуму, медсестра следила, чтобы мы соблюдали режим. Только его не было с самого начала. Лекарств не хватало. И ни единую душеньку в этом богом забытом месте не волновало наше состояние. Наша боль. Наше здоровье, которое не улучшалось.

А вот любимому Ванечке позволено все! И лекарства в нормальных дозах, и за прогул уроков по башке не получает. Даже драться может с кем угодно и где угодно. Его не накажут, не посадят в изолятор. Нет. Он же любимчик, подает надежды в науке. Знаете какие? Рассказать?

Их нет. В смысле надежд. Есть только одна, и зовут ее Римма Васильевна.

Этот гад у меня за все ответит. Все ответят. За слухи, которые тот придурок распустил, за драку с Мишей, за больницу, где с ним обращались, как со скотом.

И за деньги, которые ему так и не перевели…

Сука!

Как будто Ванька не знал, что с ним может случиться, если меня довести. А он довел. До грани. И я готова прямо сейчас ее переступить. Этот придурок еще попляшет у меня. А лекарства… На счету вроде бы осталось немного денег. Хватит, надеюсь, на упаковку.

Тихо прохожу в комнату, где, радуясь, что все сидят в общей гостиной, не смежной со спальней, надеваю верхнюю одежду и так же на цыпочках выхожу. Только не к выходу иду, а к подвалу. Мало кто знает, что там есть проход. Как в Хогвардсе было семь потайных ходов. Вот и у нас есть, только один. Выводит сразу же к люку. Силенок бы хватило его поднять.

Знаю, где эту сволочь искать. Как обычно, в парке шатается со своей компашкой. Скажет, что был на уроках, даже домашку готовую покажет. Не знаю, откуда он ее берет. Да мне по хрен. Сейчас главное — найти его. И чем скорее, тем лучше.

Он у меня получит. И тот художник-благотворитель получит. Козел.

— О, куда спешишь, малая? — путь преграждает Санек. Он тоже когда-то был детдомовским, пока родителям не вернули права и его не забрали в обычную школу. Теперь недалеко от нас ошивается, следит, как говорится. Только эта слежка что-то не особо помогает.

Мише не помогла…

— Ваню видел?

— А, этот? Так он в парк потопал.

— Ты идешь со мной, — тяну парня за руку и иду в сторону входа в парк. Как хорошо, что разница в росте небольшая, всего пара сантиметров. Иногда удобно быть высокой. Ключевое слово — иногда.

— Эм… Я вообще-то собирался…

— Этот ублюдок пристал ко мне на улице, избил Мишку и обвинил во всем меня. А потом…

— Ясно, пошли.

Теперь уже Санек тянет меня за руку в нужную сторону. Идем. Быстро идем. На бег переходим, когда видим одну из нянечек интерната. Та немедленно все директрисе доложит, да еще и премию получит, и Санек знает об этом, как никто другой.

Сердце стучит как бешеное. Задыхаюсь. Быстро устаю. Давно не бегала. Но лучше так, чем спалиться перед очередной грымзой.

— Ты как? Можешь дальше? — спрашивает парень, когда мы проходим за ворота и останавливаемся посреди аллеи. Темно так. Одна лампочка перегорела. Опасно тут находиться простым смертным. Но не нам. У нас иммунитет.

— Да, только передохну.

Вот что значит физическая подготовка на нуле. Это чаще всего меня подводит, когда хочу свалить на улицу. Сейчас почти не подвело. Надо лекарство принять. Как только разберусь с этим придурком, приму. Главное, без палева вернуться в интернат.

Людишки снуют туда-сюда, смотрят на нас, как на последнее говно. Что, ни разу детей не видели? Наверняка свои дома ждут. Но вы все равно начинаете смотреть на нас, как на дерьмо, недостойное шагать по тем же улицам, что и вы. Чем мы отличаемся? Одеждой? Взглядом? Походкой? Да ничем! Просто вы видите то, что хотите видеть.

— Смотри! Вот он! — Санек указывает на сгорбившегося мальчишку. Один. Без свиты. Ну, все, придурок, я тебя нашла!

— Слышь, сюда иди! — кричу на весь парк.

О, голову поднял, увидел, кто на него смотрит, а главное — кто зовет. Поздно бежать, урод сраный, сейчас ты за все ответишь!

Санек быстро догоняет Ваню и скручивает его.

— Думаешь, я совсем дура, и не догадаюсь, что ты напиздел жабе? — нажимаю предплечьем на горло. Краснеет. Санек сзади держит, я спереди. Не вырвешься, крысятина.

— Так тебе и надо, дура тупая! Твой дружок заслужил самой гадкой смерти.

Сука! Он не смеет говорить так о Мише! Не смеет! Ему тут же прилетает от меня между ног. Не по правилам, по-бабски, но так ему и надо. Заслужил. За все свои проступки, за ту подставу, что обрушил на нас. На Мишу, на меня. Даже Наде досталось. Морально.

Ах, ты еще и плюешься, чмо на ножках? Сейчас ты у меня получишь!

— Стойте! Вы что творите?

Как же, мать его, вовремя! Вот я не пойму, какого хрена эти обожравшиеся мажоры крутятся в парке отбросов?