Лучший иронический детектив – 2

Ольга Мамыкина

Героев произведений, вошедших в данный сборник, на каждом шагу поджидают курьезные ситуации: смешные, страшные, а порой и очень опасные. Но законы жанра требуют вести расследование, несмотря на обилие трупов, любовные переживания и угрозы начальства. В сборник «Лучший иронический детектив – 2» вошли произведения Павла Стерхова «Свадебный пирог с кровью», Елены Бжании и Ольги Мамыкиной «Кенгуру и белые медведи», Ирины Градовой «Убийство на экзамене».

Павел Стерхов

Свадебный пирог с кровью

Моему разводу посвящается…

Глава 1

Был обычный июльский вечер. Луна уже выползла на светлое небо и торчала там, словно незваный гость в прихожей — вроде бы и зашел, да никому не нужен. Рассматривая ее бледную в пятнах физиономию из открытого окна своей старенькой «Нивы», я не сразу заметил, как соседский мальчик лет десяти сунул мне под нос большой розовый прямоугольный конверт.

— Вам просили передать, — сказал мальчишка и исчез так же внезапно, как и появился, за что я ему был необычайно благодарен. Шустрость — единственное достоинство детей в этом возрасте, разумеется, не своих. Свои же чада жарились в этот момент где-то на черноморском побережье Кавказа под сумасшедшим солнцем, вместе с не менее сумасшедшей мамашей. Доведут ли они ее до кондрашки своей неугомонностью или же бабская натура возьмет верх — вопрос риторический. Что же касается меня, то я давно плюнул на ее женские выкрутасы, за что уже как полгода был холостым человеком, а вот детей было искренне жаль.

Розовый конверт вдоль и поперек пересекали тонкие волнистые линии. В углу конверта красовались голубь с голубкой, в центре алели два сердца. Не открывая конверт можно было догадаться, что у кого-то хватило ума пригласить меня на свадьбу. Впрочем, была еще надежда, что конверт сунули мне по ошибке, но она вмиг растаяла. Я вспомнил свой почтовый ящик. Дело в том, что я категорически отказываюсь открывать его. Журналы и газеты я не выписываю. Письма пишу только электронные. Бумажки из налоговой и пенсионки принимаю исключительно под расписку. Прочая дребедень в виде рекламных листовок и дармовых, опять же, рекламных газетенок мне нужна разве что для ремонта. Газетки неплохо смотрятся цветастыми объявлениями на полу, когда сверху на них капает побелка. В общем, мой почтовый ящик — это позор всего подъезда и наверняка всего города. Торчащие из него в разные стороны кипы макулатуры, говорят о моем полном презрении к желанию кого-либо непременно посвятить меня в свои дела. Надо ли говорить, что сунуть в утробу моего переполненного ящика письмо — дело, заведомо обреченное на провал. Единственный способ сообщить мне о проблемах мирового масштаба — доставить корреспонденцию лично мне в руки.

Попрощавшись с мыслью, что письмо адресовано не мне, я тяжело вздохнул и без малейшего сожаления безжалостно разъединил сердца, которые запечатывали письмо. На бледно-розовом бланке каллиграфическим подчерком красовалась надпись: «Уважаемый Дмитрий Петрович, будем рады видеть Вас на церемонии нашего бракосочетания, которая состоится…» Далее шли подробности, которые не имеют существенного значения. Суть безумия, как я уже один раз понял, от адреса и времени бракосочетания не меняется. Два человека решили испортить друг другу жизнь, а когда это состоится и где — какая разница! Внизу письма стояла подпись: «Саша и Женя». Я лихорадочно стал вспоминать, кто бы это мог быть. Из всех моих родственников и знакомых не было холостых людей с этими именами. Все Жени и все Саши, которых я смог отыскать в закромах моей памяти, были давно людьми несвободными. Некоторые из них были несвободными по два и даже по три раза. Конечно, можно было предположить, что кто-то из Саш или Жень развелся и, не поделившись со мной этой радостью, вновь вступает в брак, но вот кто?

Неясность, заставшая меня возле моего подъезда в салоне старенькой «Нивы» не смогла испортить приятный июльский вечер. «В конце концов, — подумал я, — какая мне разница кто из Жень или Саш бросается в пропасть под названием «супружеские отношения»». Я небрежно сунул приглашение в карман и вышел из машины. Бледная луна по-прежнему не знала, куда себя деть на еще светлом небе.

«Даже лучше, что я так и не понял, кто прислал мне приглашение, — решил я, — по крайней мере, сэкономлю на подарке, и уж точно не придётся говорить «соболезнования»».

Утро следующего дня было неприлично солнечным. Солнце огромными пятнами сияло в окнах; плавилось на крышах домов; жарилось в витринах ларьков и не сулило горожанам ничего хорошего буквально уже через час-полтора. Проснувшись пораньше, чтобы пробежать пяток километров по еще не растёкшемуся на жаре асфальту вокруг городского стадиона, я оделся, как подобает настоящему любителю утреннего бега: вставил ноги в широкие спортивные трусы, пронзил своим торсом просторную майку с непонятной надписью на английском языке под футуристическим рисунком, и засунул свои ступни сорок пятого размера в китайские кроссовки с гелевой подошвой. Гелевая подошва, надо вам сказать, это настоящее упоение для ног, совершающих многократные однообразные движения под названием бег. Любой старичок в трико с вытянутыми коленями пробегающий мимо вас или же полнотелая девушка, пытающаяся при помощи бега сбросить десяток другой лишних килограммов, сразу оценят вас, как настоящего гуру бега, если на вас будут именно такие кроссовки. Так случилось и на это раз. Не успел я сделать два круга вокруг стадиона, как подбежавший сзади бритый наголо паренек непонятного возраста и спортивного телосложения произнес сквозь размеренное дыхание бегуна:

— Я тоже бегаю только в кроссовках на гелевой подошве. Отлично смягчают удар!

— Да, конечно… — согласился я с некоторой заминкой. Разговаривать с незнакомыми людьми, беспардонно предлагающих себя в собеседники, было не в моих правилах.

— А Вам уже прислали приглашение на свадьбу Жени и Саши?

— Кто? — спросил я, от удивления переходя с бега на шаг.

— Как — кто! — рассмеялся паренек. — Конечно же, Женя и Саша!

Я встал как вкопанный, а паренек пошлепал гелевыми подошвами по асфальту дальше и через несколько секунд скрылся из вида. «Конечно же, загадки — это моя профессия, как-никак я все же частный детектив, — подумал я, — но когда они начинаются практически на пустом месте это уже перебор!» Во что бы то ни стало я решил выяснить, кто же хочет испортить мой выходной маршем Медельсона, красной икрой, экономно расположенной между зеленью на ломте белого хлеба с маслом, и пафосными речами тамады. От последних, надо признаться, порой хочется всерьез напиться, но не за счастье молодых, а просто от тоски. Неуемные старания многих свадебных ведущих вызывают во мне именно это неподдельное и простое, как рвотный рефлекс, чувство.

Первым делом я подумал, что паренек показался мне знакомым. Я стал вспоминать, когда и при каких обстоятельствах мог его видеть. Асфальтовый круг, опоясывающий городской стадион, как свадебное кольцо палец несчастного — а в этом случае надо говорить именно несчастного, а не несчастной, — был единственным местом, с которым ассоциировался у меня мой соратник по кроссовкам. Я стал перебирать в голове все возможные варианты встречи с ним на почве утренних пробежек и тут меня осенило. Ну, конечно! Когда я только начинал заниматься бегом, я познакомился, опять же благодаря кроссовкам с гелевой подошвой, с одной молодой парой. Так же как и я, они выбегали в семь утра к стадиону и наматывали круги. Правда, в отличие от меня, бегали с каким-то неистребимым фанатизмом. И в дождь, и в ливень, и в тридцатиградусный мороз и в сорокоградусную жару их можно было увидеть возле стадиона. Некоторое время они смотрели на меня несколько свысока, то и дело обгоняя мое неспешно колыхающееся тело. Потом бегуны смилостивились и в ответ на мое приветствие даже стали здороваться. Когда же я приобрел свои первые предназначенные специально для бега кроссовки с гелевой подошвой, которая тогда только-только входила в обиход, они всерьез заинтересовались мною как личностью. Никогда не думал, что какая-то подошва может так приподнять человека не только от земли, но и в глазах других. Впрочем, как бегун я так и не стал им интересен. В отличие от молодой пары, я бегал не ради самого процесса, а это достаточно серьезно шло вразрез с их трактовкой этого вида физкультуры. При помощи бега я пытался оторваться от никотиновой зависимости и общего одряхления организма, если конечно термин «одряхление» можно применить к тридцатипятилетнему мужчине. Звали этих бегунов Саша и Женя. Паренек, что поставил меня в тупик своим вопросом, был их закадычным другом и пару раз бегал вместе с ними. Это было года три тому назад, поэтому нет ничего удивительного в том, что я не узнал его. Если мне не изменяет память, тогда он носил длинные до плеч волосы, а сегодня сверкал на солнце бритой головой. «Да уж… — подумал я. — Жизнь полна сюрпризов!» Занимательней всего в этой истории с таинственным приглашением было то, что перебирая в голове своих знакомых, я почему-то думал, что Женя — это женщина, а Саша — мужчина. Как оказалось, дело обстояло совсем наоборот. Высокая белокурая девушка с прекрасной точеной фигурой, тонкой талией и грудью достойной Анжелины Джоли была Александрой. Ее друг и теперь уже, по всей видимости, жених был Евгением. Он не отличался особой красотой или чем-либо другим. Он был из детдома, не имел ни отца, ни матери и видимо это как то сказалось на его внешности. Он был не высоким ни низким, ни худым, не толстым. Это был самый обыкновенный паренек с самой обыкновенной внешностью. Ничто не цепляло в нем глаз, ничто не будило воображение. До безобразия самый обычный вид Жени несколько диссонировал с весьма аристократичной внешностью Александры. Это одна из главных загадок госпожи Судьбы: она тасует нас, как ей заблагорассудится и надо сказать ей большое спасибо, если после первой брачной ночи ты, разглядывая спящую невесту, не воешь волком и не ищешь цианистый калий, разумеется, не для себя.

Саша и Женя. Я не виделся с ними около двух лет. Мы никогда не были друзьями. В лучшем случае нас можно считать просто знакомыми. «Что же побудило их приглашать меня на свадьбу? — размышлял я. — Или они решили пригласить полгорода и закатить свадьбу, которая затмит небо, или им что-то от меня нужно». «Небесное затмение» хоть и пугало меня своей феерией пустых слов и бесконечным «горько!» — придуманным очевидно как легкий заменитель порнушки, — но худо-бедно укладывалось у меня в голове. В крайнем случае, можно было просто напиться и постараться не замечать этой вселенской оргии счастья. Второй же вариант был для меня загадкой. Чем может быть полезен частный детектив на таком мероприятии как свадьба? Ну не охранять же невесту от подвыпивших гостей, которые непременно пожелают ее украсть ради пригоршни дешёвых конфет и рюмки водки. Даже если так, то я с удовольствием позволю утащить со свадьбы хоть невесту, хоть жениха. Надо же как-то бороться с этим пережитком прошлого под названием брак.

Я побрел домой, пытаясь найти хоть какое-то объяснение своему приглашению на бракосочетание Евгения и Александры. Кроссовки с гелевой подошвой приятно смягчали мои шаги.

Глава 2

Для меня нет ничего хуже, чем выдумывать поздравительные речи молодоженам и уж тем более произносить их. Во-первых, ни одно слово по сегодняшним временам не заменит тысячу-другую американских долларов. Во-вторых, молодым все равно, что вы им скажите, лишь бы поскорее настала первая брачная ночь. В-третьих, я абсолютно не понимаю с чем можно поздравить человека, собравшегося узнать о другом человеке все до последней мелочи. Необузданный ночной метеоризм храпящего супруга, использованные прокладки, бессовестно торчащие поутру из мусорного ведра, — все это вряд ли делает любовь крепче и неизменно превращает знак ее бесконечности в закорючку вопроса. Тем не менее, собираясь в самый лучший загс города Ижевска, названный не иначе как Дворец бракосочетания, я пытался составить хоть какую-то мало-мальски пригодную речь. Она должна была быть без всяких аллегорий, сравнений и уж тем более без юмора и сарказма. В том, что поздравлять нужно просто и доходчиво, словно разговаривая с душевнобольными, я убедился еще во времена своей телевизионной журналисткой практики. В те далекие и смутные девяностые годы за появление в нетрезвом виде на пленуме Госсовета Удмуртской Республики я был сослан в село снимать телерепортаж о безалкогольной деревенской свадьбе. Наказание, конечно, было чересчур жестоким, но пару дней трезвости, хоть и с трудом, все же можно было вынести. Ссориться с начальством я не стал. Надежда во мне еще теплилась. В трезвую деревенскую свадьбу я, по большому счету, верил с трудом.

На студийном уазике наша съемочная группа потряслась около двухсот километров. Добрая половина дороги пришлась на осеннее бездорожье, которое упрямо, но неназойливо выбивало из нас последние мозги. Опустошенные физически и морально мы прибыли в какую-то глухую деревню, название которой я уже не помню. Оно навсегда стерлось из моей памяти, как стираются лица официантов, барменов и других продавцов ликеро-водочной продукции после того как они сделали свое дело. Председатель сельсовета — невысокий мужчина предпенсионного возраста, облаченный в мятый костюм цвета прошлогодней картошки — встретил нас радушно, но с некоторой опаской. Его красные, явно не от сельскохозяйственных хлопот, глаза беспокойно бегали по его большому мятому лицу с явными признаками абстинентного синдрома. Вид председателя развеял все мои опасения.

— С дорожки надо пообедать, — сказал он и повел нас в деревенскую столовую, где уже шли приготовления к предстоящей безалкогольной свадьбе.

На столах накрывались цветастые скатерти. Окна украшались воздушными шарами. На кухне что-то скворчало, а столовские работники в наглаженных клетчатых передниках бренчали зелеными эмалированными чайниками, пронося их мимо нас в несметном количестве.

— Чайная церемония, — пояснил председатель, заметив мое внимание, — впервые в районе!

Я полез в карман и достал записную книжку, но председатель решительно остановил меня:

— Первым делом обед, остальное потом!

Как только на столе нашей съемочной группы появились макароны по-флотски, салат из мелкорубленной капусты, сдобные пышки и компот из сухофруктов, председатель лукаво улыбнулся и, оглядев меня, телеоператора и водителя, сказал:

— Свадьба свадьбой, пусть и безалкогольная, но мы-то с вами люди серьезные!

— Конечно, — согласился я и залпом выпил компот, освобождая посуду.

Следом за мной то же самое проделал видеооператор Иосиф и водитель уазика Миша. Последний даже сбегал к умывальнику и ополоснул стаканы.

— Ну, зачем же так! — Впервые за всю нашу встречу лицо председателя растянулось в искренней улыбке. — Мы что, сервировок не имеем? Мария, принеси нам чего-нибудь!

«Чего-нибудь» заключалось в бутылке водки, трех рюмках, маринованных огурчиках и мясной нарезке. Вскоре бутылка опустела, и я решил заняться делом.

— Давайте я возьму у вас интервью прямо здесь в деревенской столовой, на фоне приготовлений к первой в районе безалкогольной свадьбе — предложил я председателю, и оператор Иосиф в знак поддержки отодвинул стакан и настойчиво закачал головой.

— Давайте! — охотно согласился председатель, но зачем-то еще раз попросил Марию, ставшую для меня после первого «чего-нибудь» почти Аве-Марией, сделать, как говорят в кино, второй дубль.

Так повторялось несколько раз. Когда глаза председателя от множества дублей наполнились легким есенинским светом, а в голосе стали звучать лирические нотки, мы решили двинуться на другой конец деревни в клуб, где с минуты на минуту должна была начаться регистрация новобрачных. Как назло наш водитель Миша после третьего «чего-нибудь» намертво уснул за столом, крепко-накрепко зажав в руке ключ от машины.

— Будить бесполезно, — сказал Иосиф, толкнув бесчувственно тело, — а пешком нам аппаратуру не дотащить.

— Не дотащить, — согласился я. Видеокамера, штатив, свет, аккумуляторные батареи, микрофон и еще куча всякого операторского барахла — все это после «чего-нибудь» было для нас непосильной ношей. Будить же Мишу было делом бессмысленным, по крайней мере, в ближайшую пару часов. Как никто другой из всех водителей нашей телекомпании Миша умел в считанные минуты напиваться в хлам, после чего пытаться привести его в чувство могли либо закоренелые оптимисты, либо полные идиоты, что, впрочем, практически одно и тоже.

— А давайте поедем без него!? — предложил председатель и как-то по-гусарски рубанул рукой по воздуху. — Здесь всего-то полкилометра. У меня даже права с собой!

Аргумент председателя про права развеял все наши сомненья. С энтузиазмом героев первых пятилеток мы принялись извлекать из руки Михаила ключ от уазика, но все попытки разжать его крепкие водительские пальцы были безуспешны. Все что нам удалось, это выдвинуть из Мишиной руки рабочую часть ключа. Дальше дело не шло.

— Мертвая хватка! — констатировал председатель. — Ну не отрезать же ему руку!

— У меня есть идея! — с радостью произнес Иосиф. — Раз Миша не идет к машине, давайте принесем его к ней, вставим в замок зажигания его руку с ключом, заведем и поедем!

— Гениально! — обрадовался председатель. — Вот что значит городские!

Дотащить Мишу до уазика оказалось не сложно. Гораздо труднее было поместить его обмякшее тело внутрь кабины и попасть торчащим из руки ключом в замок зажигания. Впрочем, это были еще цветочки. Каким-то образом ключ в замке зажигания необходимо было повернуть и с этим пришлось изрядно повозиться. Дело в том, что кабина уазика не лучшее место для акробатических номеров. Хорошо, что Михаил был человеком небольшого роста и после нескольких дублей нам удалось перевернуть его внутри кабины вверх ногами. Уазик завелся, а председатель, хлопнув по капоту, с гордостью произнес:

— Отечественный автопром! Фигушки так буржуйскую машину заведешь!

То, что Михаил находился в кабине вниз головой, нас волновало не больше чем комар бегемота. Ну, лежит человек на водительском сиденье спиной, головой в педали, ногами в крышу — кому какое дело! Вытащив подсос и включив пониженную передачу, чтобы не нажимать на педаль газа, где в это время болталась голова Михаила, мы тихонько поехали по деревне. Председатель рулил из салона, просунувшись между торчащих вверх ног Михаила. Я сидел на пассажирском сиденье и отвечал за тормоз — в нужный момент я должен был вынуть руку Михаила с ключом из замка зажигания, чтобы заглушить двигатель. Иосиф, как творческий человек, не смог удержаться от соблазна. Он вынул из кофра камеру, выскочил из машины и побежал рядом, на ходу снимая наше прибытие к деревенскому клубу.

Если вы когда-нибудь решите устроить испытания какой-нибудь автомобильной новации, то знайте, что лучшего места, чем деревня на всем белом свете для этого просто не существует. Множество заборов и оградок, сараев и гаражиков, а так же длинные поленницы дров — все это спасет вас от неминуемой гибели, если ваш автомобиль поведет себя как ему вздумается. К деревенскому клубу мы подъехали триумфально. Возле очага культуры и истока трезвости уже толпилось множество жаждущих хоть каких-нибудь зрелищ. Посигналив несколько раз в честь брачующихся и задорно обматерив завклуба за недокрашенную крышу, председатель решил дать круг почета вокруг жиденькой клумбы, в которой кроме чертополоха и окурков ничего не росло, и, как водиться в подобных случаях, немного не рассчитал. Машина наехала одним колесом на бордюр от клумбы, ее тряхнуло; тело Миши подпрыгнуло на сиденье и повалилось вбок. Следом за телом повалился и председатель, торчащий, словно на гей-параде, между ног Миши. Неуправляемая машина направилась прямиком к сараю. Заглушить двигатель, как того требовал наш первоначальный план, мне не удалось — в результате внезапного и незапланированного перемещения Мишиного тела по салону уазика я просто-напросто не смог дотянутся до замка зажигания. Гости, собравшиеся возле клуба на бракосочетание, разом охнули. Машина вонзилась в сарай, разнесла его на части и остановилась. Иосиф восторженно кричал:

— Я снял! Я снял!

Безалкогольная деревенская свадьба только начиналась.

Дальше все шло достаточно гладко. Сараев мы больше не разрушали и водки не пили. То ли у председателя закончился запас, то ли до столовой было лень бежать, но следующие два-три часа мы провели, как подобает вести себя истинным представителям творческой интеллигенции вне накрытого стола — мы начали творить. Точнее, творить начал Иосиф. Худой и бледный, словно гусь после общипки, с длинной шеей и выпученными, словно объективы камер, глазами, на фоне деревенских реалий наш видеооператор выглядел таинственно и богемно. Почувствовав себя не иначе как Спилбергом и вдохновленной удачной сценой разрушения сарая, Иосиф во что бы то ни стало решил снять свадьбу по последнему слову киноискусства. Первым делом он, как воспитанный человек, спросил разрешения у молодых снять об их свадьбе умопомрачительный фильм. Слово «умопомрачительный» молодые, вероятней всего, пропустили мимо ушей, иначе они вряд ли бы согласились и на десятую часть того, что задумал Иосиф. Огромная камера, осветительные приборы, радиомикрофон и, конечно же, бейджик на операторской груди с фотографией и печатью, с которым Иосиф расставался разве что в бане, произвели на молодых неизгладимое впечатление. Впечатление это можно было сравнить разве что с первым поцелуем взасос или с первым стаканом самогона. Второе, кстати, шибает в голову лучше. Полностью доверившись видеооператору, молодые с покорностью непосвященных готовы были беспрекословно выполнять все его команды.

— Молодые заходят в клуб! — командовал Иосиф, и молодые послушно входили в двери.

— За молодыми идут гости! Гости улыбаются!

Гости заходили и если кто-то не улыбался, Иосиф сердился, отчаянно махал руками, и все начиналось заново. Все бы ничего, но помимо этого великому оператору и по совместительству режиссеру Иосифу вздумалось снять эту свадьбу не с одной, а как минимум с пяти камер. А так как в распоряжении Иосифа была всего лишь одна камера, то каждая сцена повторялось несколько раз.

— Жених берет руку невесты! — командовал он, и приближал камеру к рукам молодых.

— Невеста скромно, по-девичьи улыбается одними лишь уголками губ от прикосновения руки жениха! Она — сама невинность!

Невинность при этом застенчиво улыбалась, растягивая рот до ушей, и скромно придерживала рукой живот, судя по которому она вот-вот должна была стать мамашей.

Так продолжалось бесконечно долго. Иосиф переставлял камеру с места на место, менял ракурсы, передвигал вокруг молодых световые приборы, от которых в клубе стало нестерпимо жарко и душно, снимал камеру со штатива и производил съемки с плеча. В общем, он делал огромное множество разных непонятных действий, на которые местные жители смотрели заворожено, широко открыв рты, словно к ним приехал цирк из Китая, а не республиканское телевидение. Дошло до того, что во время самого бракосочетания Иосиф выкрикнул грозное «Стоп!» и заставил несколько раз повторять молодых то самое «Да», от которого у любого женатого человека впоследствии идут мурашки по коже.

— Да! — говорила чуть живая невеста, а Иосиф возмущался:

— Не верю! Не верю! Нужно сказать четко, ясно, с пониманием сути и твердой уверенностью!

Когда свадебная процессия во главе с Иосифом добрела наконец-то до столовой жених с невестой и все гости не чуяли под собой ног от усталости.

«Вот это да!.. — шептались приглашенные — Кто бы мог подумать, что съемки это так тяжело. Проще пару гектаров картошкой засадить, чем кино про свадьбу снимать».

Слова эти ложились пуховой периной на неизбалованное похвалами сердце Иосифа. Гордо подняв голову, он выстроил свадебную процессию перед столовой и с одного дубля снял сцену захода в пищеблок. Из столовой пахло едой, а Иосиф не мог творить долго на голодный желудок.

Накрытые столы заметно поубавили съемочный пыл великого оператора. Поставив камеру на штатив, Иосиф уселся в сторонку, нетерпеливо ожидая приглашения сесть за стол. Вскоре его пылающий аппетитом взгляд был замечен кем-то из распорядителей свадьбы, и нас усадили в самый конец свадебного стола рядом с пожилыми сельчанами. Оглядев перед собой стол и не найдя на нем ни намека на алкоголь, Иосиф разочарованно, с какой-то угасающей надеждой спросил проходящую мимо буфетчицу:

— А что, и правда свадьба безалкогольная?

Буфетчица прыснула от смеха и, закрывая смеющийся рот рукой, быстро удалилась.

— На вот, милок, лучше чайку хлебни! — сказала Иосифу старушка в цветастом платке и подвинула к нему зеленый эмалированный чайник.

— Спасибо, мамаша, — скорбно ответил Иосиф, — не до чая мне.

— Ну, как знаешь, как знаешь. — Старушка отхлебнула из своей чашки, зажмурилась, затем схватила из тарелки рукой горсть мелкорубленной капусты и залихватски отправила ее себе в рот.

— Уважаемая… — обратился я к бабуле.

–…Нина Терентьевна, — подсказала мне старушка, пережёвывая капусту.

— Уважаемая, Нина Терентьевна, давайте мы с вами сейчас поговорим перед камерой. Это нужно для репортажа о свадьбе.

— А чего ж не поговорить, — ответила Нина Терентьевна и отхлебнула еще чайку.

— Была девка я простая,

А теперь замужняя,

Ты меня, нахал, не хапай,

Я уже ненужная!

— Простите, не понял? — переспросил я, но в ответ старички подхватили частушку Нину Терентьевны и хором запели:

Приезжали к нам студенты,

Писали диссертацию,

А теперь все девки разом

Ходят в консультацию!

«Какое-то коллективное сумасшествие», — подумал я, и взгляд мой упал на чайники, стоящие по всей длине стола на расстоянии в полуметре друг от друга. Их количество показалось мне подозрительным. Я пододвинул к себе чайник, наполнил чашку и попробовал. Так и есть! В чайнике был добротный деревенский самогон подкрашенный, очевидно, чайной заваркой.

— Товарищи односельчане! — начал свою речь председатель, поднимаясь из-за стола с чайной чашкой в руке. — Впервые в нашей деревне, да что там в деревне! Впервые в нашем районе, а возможно, что и впервые в республике мы справляем безалкогольную свадьбу! В этот прекрасный осенний день как приятно видеть вокруг себя улыбающиеся, трезвые лица и осознавать, что можем мы, товарищи, радоваться жизни без зеленого змея! Я надеюсь, что руководство нашего района оценит эту инициативу! Наше село станет лучшим в районе и получит наконец-то ту денежную премию, за которую мы так давно боремся! На эту премию, товарищи, мы достроим наконец-то свинарник, украсим наш клуб и…

–…и откроем рюмочную возле сельпо! — добавил кто-то из гостей и все прыснули от смеха.

–…и откроем, товарищи самую настоящую чайную, в которой после трудового дня каждый труженик села сможет достойно провести время!

Закончив речь, председатель отхлебнул из чашки и его глаза округлились. Гости затихли, а председатель пробежался по лицам гостей испепеляющим взглядом.

— Горько! — крикнула Нина Терентьевна, разрезая нависшую тишину пронзительным старушечьим визгом.

— Горько! — подхватили гости. Все повскакали с мест, подняли вверх чайные чашки, наполненные самогоном и стали чокаться.

— Горько! Горько! — раздалось в столовой, молодые встали и поцеловались взасос.

— А теперь, слово предоставляется нашим уважаемым гостям из города, — продолжил председатель и многозначительно посмотрел в мою сторону, — которые приехали к нам для того, чтобы все узнали, как в нашем селе прошла самая настоящая безалкогольная свадьба.

Слово «безалкогольная» председатель произнес так, словно стоял на противопехотной мине и боялся пошелохнуться.

Мне совершенно нечего было сказать ни молодым, ни председателю, ни всем остальным, собравшимся на этой свадьбе, поэтому я начал издалека.

— Уважаемые новобрачные — сказал я, неспешно вставая из-за стола, — в наше нелегкое, я бы даже сказал, трудное время, когда вокруг столько, того, о чем говорить не хочется, а не говорить нельзя, так приятно видеть, что хоть кто-то делает то, что мало кто делает, ведь как сказано в Камасутре, этой книги любви…

— Милок, а что такое Камасутра? — перебила меня Нина Терентьевна.

— А я то, бабуля, думал, что вы спросите меня, что такое любовь… — Вопрос Нины Терентьевны застал меня врасплох. Я взял легкую паузу, чтобы обдумать ответ, но тут вмешался Иосиф, чайник возле которого практически опустел.

— А Камасутра, господа колхозники, — это дубли, это ракурсы, это крупные и общие планы, это, в конце концов, монтаж — одно из главных выразительных средств!

— Монтаж? — переспросила Нина Терентьевна.

— Да, — подтвердил Иосиф и зачем-то пояснил: — в данном случае монтаж двух тел. Тела, как известно, бывают мужские и женские, ну и встречаются отдельные случаи монтажа двух женских или двух мужских тел.

В столовой повисла гробовая тишина.

— Извращенцы! — крикнул кто-то из гостей и в Иосифа полетел пустой чайник.

— То же мне, городские! — пролетело эхом по зданию, и в столовой раздался пронзительный разбойничий свист.

— А ну, гони их отсель! — прокричал суровый мужской бас и все повскакали с мест.

Времени на раздумье у нас не было. Быстро похватав аппаратуру, мы двинулись к выходу. Позади нас улюлюкала, вопила и стучала стульями толпа утомленная «чайной церемонией», жаждущая действий, неизменна глухая к голосу разума и не ведающая никакой любви к ближнему.

Полсотни метров до уазика мы преодолели за считанные секунды. На наше счастье, Миша уже проснулся. Одного взгляда ему хватило, чтобы правильно оценить ситуацию. Мотор взревел, мы вскочили в машину и уазик рванулся с места.

— Я им про любовь, а они в меня чайниками кидаются! — гневно прокричал Иосиф, грозя преследователям кулаком из открытой двери. — А еще свадьба называется!

Выразив свой гнев, Иосиф схватил камеру и стал снимать момент преследования.

— Сгодится для криминальной хроники! — сказал он мне, радостно хихикнув. — А теперь кидаем в нас палками, стульями, и побольше злости, побольше!

В криминальную хронику этот материал не взяли, сказали, что, кроме сарая, жертв нет. Не получился и сюжет про безалкогольную свадьбу. Спешно покидаю место съемок, мы забыли кассеты со всеми видеошедеврами Иосифа. Все что у нас осталось на видео это то, как мы ехали до клуба, как врезались в сарай и как за нами гналась разъярённая безалкогольная свадьба.

— Идиоты, — сказал главный редактор, ознакомившись с видеоматериалом. Потом он открыл сейф, отработанным движением достал из него бутылку дорогого французского коньяка, схватил первый попавшийся стакан, наполнил его и выпил залпом весь без остатка.

— И-ди-о-ты! — повторил он еще раз по слогам.

Надеюсь, что эти слова относились не к нам. Переспрашивать я не решился.

Глава 3

Дворец бракосочетания был набит людьми до отказа. Казалось, что еще чуть-чуть и народ станет выпадать из окон, выдавливаться из дверей или, что еще хлеще, просачиваться по всем швам Дворца головами женихов и невест, ногами и руками гостей, а так же другими частями празднично одетых тел. На улице перед загсом было не так многолюдно. С периодичностью раз в полчаса площадка перед ним наполнялась на несколько минут шумной толпой и вновь пустела. Казалось, что Дворец Бракосочетания рожал где-то в своем чреве нарядных людей, всовывал им в руки цветы, а затем безжалостно выплевывал свадебную церемонию наружу. Плевок этот пестрел платьями и костюмами, радостно шипел, как шампанское, встречая жениха и невесту, трижды кричал «Поздравляем!» и неизменно выпадал легким осадком в виде брошенного риса на прическе невесты.

Солнце пекло под все тридцать пять. Кондиционеры в загсе не справлялись с жарой и наплывшей толпой. Медленно, но верно внутри Дворца бракосочетания в собственном поту мариновались люди. С надеждой, что я отделаюсь бесхитростным небольшим поздравлением и букетом цветов, я шел по загсу, ища глазами своих знакомых. Найти их оказалось делом не простым. Я не видел их два года, к тому же память моя располагала только их спортивными образами. Как они могли выглядеть в одеждах жениха и невесты, моя фантазия отказывалась мне подсказывать. Небрежно опустив букет хризантем, я бродил между свадебными парами наобум, надеясь, что меня заметят первым. Так и случилось. В конце коридора, между комнатой жениха и невесты, кто-то похлопал меня по плечу. Я обернулся и обомлел. Передо мной стояла стройная девушка в просторном белом свадебном платье в греческом стиле. Глаза ее сияли словно бриллианты, губы кокетливо припухали на чудесном личике. Невеста была столь очаровательна, что по моим антибрачным убеждениям предательски пробежали мурашки сомнений.

— Александра! — удивился я.

— Дмитрий Петрович! — обрадовалась она. — А мы уж думали, что вы не придёте!

— Честно говоря, ваше приглашение было для меня некоторой неожиданностью. Поначалу я даже не знал… — Тут я чуть не сказал правду, но, спохватившись, поправился: — Я хотел сказать, что даже не знал, как вас поздравить.

— Вы шутите, Дмитрий, журналисты всегда все знают.

Откуда-то из-за спины Александры образовался Евгений. Его светло-серый свадебный костюм в мелкую полоску немного сливался с обворожительным нарядом невесты, но казалось, что так и должно быть. Жених и невеста имеют право разрушать между собой любые контрасты.

— Добрый день, Дмитрий, — сказал он, протягивая мне руку, — очень рады вас видеть!

Мы обменялись рукопожатиями, и Александра продолжила:

— Дело в том, что мы с Женей очень любим друг друга и свадьба для нас — это такое знаковое событие, о котором мы должны помнить всю жизнь! — Александра закатила глаза, словно была уже на небесах и с упоением вспоминала день своей свадьбы.

— Да, да, да, — подхватил Евгений. — Мы очень хотим, чтобы все запомнилось до последней мелочи.

— Как мы вошли в зал бракосочетания, как сказали «да», как сели в машину, как катались, как разрезали свадебный торт… — Александра еще раз мечтательно закатила свои прекрасные глаза.

— В общем, чем больше, тем лучше, — снова вступил Евгений. — Зная вас, как отличного журналиста, мы решили попросить Вас написать о нашей свадьбе небольшую повесть.

— Но я уже не работаю журналистом, — возразил я, — и к тому же наверняка у вас на свадьбе будут фото — и видеосъемка. Они и запечатлеют все в самых малейших деталях.

— Конечно, будут, но… — Александра опять закатила глаза, в этот раз она пыталась меня разжалобить, — но, Дмитрий Петрович, но это все документально, а нам хотелось бы иметь еще и художественный образ нашей свадьбы. Мы понимаем, что любая литература это субъективный взгляд на происходящее, именно поэтому нам очень хочется, чтобы о нашей свадьбе написали именно вы.

Я не смог скрыть своего отношения к происходящему и глубоко вздохнул.

— Ну, пожалуйста, Дмитрий Петрович, мы Вас очень просим. Мы заплатим Вам, сколько скажите.

— Да, да, обязательно заплатим! — подхватил Евгений.

— Хорошо, — после небольшой паузы согласился я. Работой я не был загружен, а вспомнить журналистскую практику мне было приятно.

— Я попробую, хотя писать книги о свадьбе мне еще не приходилось.

— Тем лучше! — обрадовалась Александра — То, что делается впервые, обычно бывает очень хорошим!

— Но у меня нет ни блокнота, ни ручки. Вот, один только букет, но он скорее больше похож на веник, чем на перо, — пошутил я.

— Лишь бы этот веник был не на могилу! — как-то неожиданно подхватил мою шутку жених. — Не беспокойтесь, мы все предусмотрели.

Жених вручил мне большой блокнот и шариковую ручку.

— А вот оплата за предстоящий труд, которая, должна поднять вам творческий тонус, так сказать быть стимулом вдохновения.

Пачка тысячных купюр легла в задний карман моих легких летних брюк. Я был несколько ошарашен. Такие суммы, да еще и в виде предоплаты, не снились ни одному журналисту. Придётся смотреть на все трезвыми глазами, с огорчением подумал я и внезапно понял, что это будет первая свадьба, на которой я не выпью ни грамма. Это меня насторожило, — что-то здесь не так, подсказывала мне интуиция, но я и не предполагал насколько все будет не так.

Церемония бракосочетания прошла, как и все остальные тысячи церемоний до и тысячи церемоний после. Невеста и жених чинно вошли в зал бракосочетания, за ними, словно утята за уткой, потянулись гости. Как только все уселись, музыканты, утерев пот, заиграли какую-то жалобную до слез мелодию. Музыка залазила без спроса в душу, гуляла взад-вперед по расшатанным жарой и трезвостью нервам. Мне нестерпимо захотелось бросить музыкантам в их футляры от инструментов пару сотен рублей. Я с трудом удержался. Ведущая брачной церемонии, прокашлявшись в кулак, загнусявила:

— В этот торжественный день…

Далее молодые сказали самое ужасное «да» в их жизни, затем с трудом натянули друг другу на пальцы золотые с мелкими, почти лилипутскими, бриллиантами кольца, потом принимали поздравления и тонули в цветах. Около сотни гостей, приглашенных на бракосочетание Жени и Саши, казалось, хотели похоронить их под букетами роз, хризантем, тюльпанов и гладиолусов. «Вот было бы интересно, — подумал я, — делая заметки в блокноте, если бы хоть кого-то на свадьбе придавило цветами. Пусть не насмерть, пусть хотя бы наполовину. Представляю себе заметку по этому поводу: «Погребенные под букетами»».

После церемонии бракосочетания все прошли в фотостудию. Взмокший от жары и вечного похмелья студийный фотограф с лысиной на макушке, огромным пузом и круглыми выпученными щеками, долго рассаживал новобрачных и гостей. Казалось, он испытывал одному ему понятное, какое-то дьявольское наслаждение от бесконечной перестановки людей справа налево, сверху вниз, от замены лысых людей на кудрявых, а полных девушек на худых. При этом фотограф прыскал, словно еще не заткнутый фонтан, дежурными шутками, от которых сам же больше всех и смеялся. Улыбаясь и пританцовывая, он заботливо поправлял цветы в руках гостей; и бесцеремонно лез под платье невесты, чтобы, как он утверждал, расправить складки. Наконец он отошел к камере, осмотрел всех, словно хотел убедиться в том, что никто не убежал, и сделал несколько снимков. Все с облегчением вздохнули, но фотопытка закончилась только для гостей, молодоженам же предстояло еще несколько раз зафиксировать свое счастье в разных позах с родителями и свидетелями.

— Свидетельница, поближе к жениху! Не бойтесь, невеста сегодня добрая!

Шутка фотографа упала в никуда. Свидетельница — красивая брюнетка с прической Клеопатры и с длинными ногами, торчащими из-под короткого сиреневого платья, — только сдвинула в ответ тонкие черные брови на вытянутом лице.

— Поближе, поближе! — настаивал фотограф. — Жених не кусается!

— А можно, мы встанем девочка с девочкой, а мальчик с мальчиком?! — не спросила, а очень утвердительно сказала невеста.

— А в чем дело? — не понял фотограф. — Мальчик, девочка, мальчик, девочка — очень интересный кадр.

— Это не кадр, это какая-то шведская семья! Моя свидетельница — это бывшая подруга теперь уже мо-е-го мужа! — неожиданно призналась невеста. Настойчивость фотографа требовала решительного отпора.

— Сорри, сорри! — зашелся в извинениях фотограф. — Как скажите!

То, что мужчины в наше время спят с женщинами, на подругах которых потом женятся, давно уже меня не удивляло. Как мне кажется, чтобы лучше узнать человека нужно иметь секс с его другом. Однако, тот факт, что женщины сохранили дружеские отношения после того, как мужчина предпочел одну из них показался мне очень любопытным. Я взял это на заметку.

Последний снимок был «фирменный». Стоящий на четвереньках жених изображал покоренного раз и навсегда мужчину, а возвышающаяся над ним невеста изображала торжество женского эгоизма. Каблук невесты при этом беспощадно упирался в спину жениха, а рука новобрачной крепко держала избранника за галстук. Получилось что-то вроде картины, которую вполне можно было бы назвать «Допрыгался, козлик!». Лица молодоженов на этом поистине шедевральном полотне изображали безумную радость. Радость другого порядка в данном художественном решении просто была невозможна. Как только у студийного фотографа закончилось наконец-то творческое недержание, новобрачные с облегчением пошли на выход. Фотограф и видеооператор, которых наняли на свадьбу, сопровождали их. Как привязанные, два служителя свадебной Мельпомены следовали за новобрачными по пятам, но просто фиксировать происходящее им показалось мало.

— Никогда не отходите от невесты и не выпускайте ее руки! — советовал жениху видеооператор. — Я все снимаю!

— Обязательно оплатите голубей! — настаивал фотограф. — Снимки с голубями это так трогательно, это такие кадры!

Когда новобрачные вышли из загса их, как и принято в таких случаях в провинциальных городах, окатили троекратным «Поздравляем!», облили, разумеется случайно, шампанским и начали бросать в молодых мелочь перемешанную с рисом. И хотя всех предупреждали, что рис кидают сверху, а монеты под ноги, нашлось множество желающих сделать все наоборот. В результате сначала невесте и жениху по головам прилетели пятирублевые монеты, затем невеста поскользнулась на рисе и чуть не упала. Встреча новобрачных у дверей загса завершилась голубями. Невесте и жениху были вручены прекрасные белые и ни в чем не повинные птицы, которых под улюлюканье и свист гостей они должны были отпустить в небо на все четыре стороны. Любая из этих сторон, разумеется, всегда заканчивалась для крылатого символа любви самой обыкновенной тесной клеткой, но это уже никого не интересовало. Прежде чем сделать красивый до слез жест молодые начали фотографироваться с голубями, как говориться, сломя голову. Невеста целовала голубку в клюв, жених при этом целовал в щеку невесту. Групповые поцелуи с животными перед объективами закончились быстро и весьма неожиданно. Когда голубка выдала из себя на платье невесты липкую и пахучую серо-коричневую жижу, голуби были незамедлительно выпущены на свободу.

«Какие умные птицы, — подумал я, — какая правда жизни! Оказывается, для того чтобы от тебя отстали иногда нужно просто хорошенько обделаться. Желательно на кого-нибудь».

После голубей гости расселись по машинам и поехали кататься вслед за Мерседесом новобрачных. Кто был без машин побрели в неизвестных направлениях, коротать время до банкета. Я поехал вслед за молодыми в автомобиле, где с важным видом, восседали в обнимку с камерами и фоторюкзаками фотограф и видеооператор. Оба служителя фокуса и диафрагмы были молоды. Каждому из них вряд ли было за тридцать. Водрузившийся на заднее сиденье, позади видеооператора, фотограф лицом напоминал колобка. На его круглом лице лежали в складах мешков небольшие хитрые глазки, а толстые и длинные пальцы крепко обхватывали огромный «Кэнон». С первого взгляда казалось, что Колобок был слишком ленив, чтобы быть фотографом, но это было не так. Как я уже успел увидеть, ради хорошего снимка, фотограф становился очень энергичным. Снимая в разных ракурсах молодых, он вертелся вокруг них юлой, запрыгивал на скамейки и делал еще массу всяческих почти акробатических движений. В отличие от него, внешний вид видеооператора был более лаконичен. Фигура гимнаста, внимательный взгляд, беспрестанно ищущий интересный кадр и что-то еще, не уловимое взглядом и сознанием, выдавало в нем человека обстоятельного и сильного, способного в любой момент к действию. Держа на изготовке свои камеры, словно рейнджеры автоматы, фотограф и видеооператор с удивлением косились на мои принадлежности: блокнот и ручку.

— Впервые вижу, чтобы на свадьбе кто-то что-то записывал, — осторожно начал фотограф и пошутил: — Вы случайно не из Федеральной службы безопасности?

— Я из службы безопасности браков, — тоже пошутил я. — Меня зовут Дмитрий, вообще-то я частный детектив, но в данном случае, я журналист и пишу небольшую книгу о свадьбе Жени и Саши.

Фотограф от удивления присвистнул.

— Олег Опаров, — сказал он и протянул мне руку. — Не забудьте написать и про меня.

— Алексей, — представился видеооператор. — А про меня лучше ничего не пишите. Не люблю.

— Боитесь славы?! Зря. Это не больно! — Мне было немного смешно смотреть на надувшего щеки видеооператора, можно подумать, что о нем пишут каждый день.

— Не пишите все равно, — настаивал Алексей. — Не упоминайте ни имени, ни фамилии.

— А Вашу фамилию я и не знаю.

— Вот и хорошо. А если в Вашей книге без видео никак, то напишите, что я был под два метра ростом с большой задницей, как женщины, что у меня был сорок седьмой размер ноги и звали меня Вован.

— Почему Вован? — поинтересовался я.

Фотограф и оператор засмеялись.

— Вован, — пояснил Олег, — это один из видеолюбителей, который постоянно косячит на свадьбах. То он забывает включить камеру, то снимает в загсе гостей с другой свадьбы. А однажды на банкете он пошел в туалет по малой нужде. Камера, конечно же, висела на его шее вниз объективом и, конечно же, он ее забыл выключить. Все бы ничего, но именно эту свадьбу он отдал как есть, без монтажа и, разумеется, не посмотрев. Молодые потом собрали гостей, включили диск, а там посреди торжества желтая струя неистово бьется о белый фаянс унитаза и грозно звучит вовянский пердеж.

— Хорошо, — улыбнулся я, — как-нибудь завуалирую Вашу персону.

— Очень и очень на это надеюсь.

Свадебный кортеж подъехал к плотине — первому знаковому месту всех ижевских новобрачных. Возле плотины на набережной пруда возвышался памятник основателю ижевского оружейного завода Андрею Дерябину. Памятник с трех сторон огораживали тяжелые металлические цепи, позади него набережную окантовывали большие чугунные решетки. Все, включая цепи, решетки и даже фонари вокруг памятника, было обвешано навесными замками. Большие и маленькие, хромированные и ржавые, они висели прикованными на века символами вечной любви и верности. На каждом из них были написаны маркером, нацарапаны гвоздем или же выгравированы имена новобрачных. Маша и Саша, Ваня и Света, Игорь и Валентина и даже Юля и Юлиан значилось возле замочных скважин, словно заклинание на всю оставшуюся жизнь. Под романтическими надписями, голубками и сердечками, как напоминание о бренности бытия, стояли сухие цифры, обозначающие даты свадеб.

«Было бы неплохо, — подумал я, — тем, кто уже развелся, приезжать сюда и вписывать на замок дату развода. Получилось бы очень забавно, почти как на могильных плитах».

Сделав несколько фотографий возле памятника, новобрачные приступили к «замочной церемонии». Кое-как отыскав свободное место на чугунной решетке, они с трудом протиснули дужку замка между других замков и, взявшись вместе, защелкнули его.

— Горько! Горько! — завелась толпа, и молодые поцеловались.

— Черт! Я проглотила ключ! — закричала невеста, неожиданно прервав поцелуй.

Дело в том, что во время закрытия замка руки Евгения были заняты, и он машинально сунул ключ в рот. Разгоряченная «замочной церемонией» и криками «Горько!», невеста не успела заметить эту несущественную, в принципе, деталь во рту возлюбленного, и от всей души сомкнула свои губы поверх губ любимого, желая, очевидно, высосать жениха до дна одним махом. В результате столь страстного лобызания ключ от замка изо рта Евгения, совершенно неожиданным образом перекочевал в желудок Александры.

— Ну, вот! — засмеялась Александра. — Теперь ты должен кинуть меня в воду! Потому что ключ во мне! — По свадебной традиции ключи от замков бросались в воду.

— У тебя остался еще один ключ! Хочешь, я тоже его проглочу! — Евгению было неловко за случившееся.

— Нет, нет, нет! Хватит с нас и одного ключеглота! Давай бросим мой ключ вместе!

— Давай! — согласился Женя и они, взявшись за руки, бросили оставшийся ключ в воду.

— Ура! — обрадовались гости и вновь закричали: — Горько! Горько!

В следующей точке свадебного катания все прошло достаточно гладко: молодые возложили цветы к могиле неизвестного солдата, хлопнули шампанским возле вечного огня, сфотографировались вместе с гостями на фоне мемориальных досок и устроили фото-видеосессию в соседнем сквере. Последняя далась молодым нелегко. Фотограф и видеооператор, казалось, хотели навсегда отбить охоту у новобрачных фотографироваться и сниматься на видео в ближайшие сто лет. Они заставляли Женю и Александру кружиться, взявшись за руки, лежать на газоне в обнимку, бросать друг другу цветы, бегать между берез, целоваться в самых неожиданных позах, которые никогда бы не пришли в голову любому мало-мальски трезвому и неискушенному порно-фильмами человеку.

Когда фотограф и видеооператор насытили свою неуемную страсть к творчеству, Александра без сил плюхнулась на заднее сиденье «Мерседеса» и выдохнула:

— Все, теперь к «Лосю», и больше никуда!

«Лось» — это памятник на подъезде к Ижевску, куда с незапамятных времен ездят новобрачные, чтобы отдать должное широким лосиным рогам. Перестраховка по поводу супружеской верности заключается в том, что жених и невеста должны по очереди закинуть на трехметровую высоту — на рога лося — букет. С первого раза, как правило, столь нелегкое и ответственное задание не получается ни у кого, и тогда букет кидают до победного, но находятся и такие, кто умудряется хитрить. Женя и Александр не стали упорствовать. Не забросив с первого, с третьего и даже с десятого раза, Евгений попросил друзей подсадить его на «Лося». Усевшись на шею памятника, Женя без труда положил, как свой букет, так и букет Александры в самый центр огромных рогов, где уже было порядка десятка других букетов от предыдущих свадеб.

— Ура! — заликовали гости!

— Я люблю тебя! — закричала Александра, и замахала жениху рукой с букетом невесты.

— И я тебя! — крикнул Женя и замахал двумя руками в ответ.

Если вы сидите на шее пусть даже и не живого лося, никогда не теряйте бдительности, и уж точно не машите двумя руками сразу. Замахав невесте в ответ, Евгений потерял равновесие и рухнул вниз, зацепившись в самый последний момент каким-то чудом рукой за лосиный рог. Памятник где-то у основания тревожно заскрежетал, что-то внутри него треснуло, и он стал медленно, но верно наклонятся вбок. Испугавшись, Женя спрыгнул, но при приземлении потерял равновесие и уселся под памятником на пятую точку. Сверху на него, словно из рога изобилия посыпались цветы.

«Ну вот, — подумал я, — погребение под цветами все же состоялось!»

Осыпав цветами жениха, «Лось» жалобно скрипнул и, нависнув над ним под небольшим углом, угрожающе качнулся. Еще секунда и он, казалось, рухнет на жениха. Гости хором ахнули, но потом быстро опомнились. Они подскочили к «Лосю» и, дружно поднажав на его бок руками, вернули его на место.

— Ты не ушибся, Женька! — Александра бросилась к своему жениху.

— Нет, что ты! Это почти, как тогда, на Лысой горе. Помнишь, я с размаху грохнулся с «тарзанки» мимо воды?

— О да! — подхватила невеста, и они дружно засмеялись.

«Лысая гора», — зачем-то записал я в своем блокноте. Словосочетание было достаточно забавным, а когда долго работаешь журналистом, привычка фиксировать интересное остается на всю жизнь.

— Правда, классный был кадр!? — спросил жених с нескрываемым восторгом.

— Отличный! — Александра засмеялась и помогла встать Евгению. — Хватит с нас приключений. Поехали на банкет!

Большое двухэтажное кафе под названием «Восьмое чудо света» располагалось на окраине города в его промышленной зоне. Железнодорожные пути, высокие серые заборы, отороченные сверху витками колючей проволоки, облезлые железные ворота, разномастные гаражи, дымящиеся трубы окружали «Восьмое чудо света» и подчеркивали остроумность его названия. Перед входом в кафе стояла разношерстная толпа встречающих. Молодые вышли из «Мерседеса» и направились к ним.

Да будет вечным их союз,

Как птицы две в местах облачных,

Летят пусть и забудут грусть,

А мы встречаем новобрачных! —

во весь голос завелась тамада стихами, по всей видимости, собственного производства.

Крепко взявшись за руки, словно боясь потеряться на собственной свадьбе, молодые вышли к гостям. Живой коридор из нескольких десятков в разнобой наряженных людей жаждал проглотить их небольшую проходку. Аплодисменты и крики «Поздравляем!» настойчиво требовали от новобрачных прошагать сквозь свадебный строй. Даже если бы молодые, набрались вдруг ума и захотели сбежать, то отступать им уже было некуда. Вдохнув побольше воздуха, словно прыгая в бездну, они шагнули вперед. Над свадебным строем, будто гимн победы над полем сраженья, раздалось дружное многократное «ура!». Захлопали хлопушки, заискрились бенгальские огни. Искры прожгли дырки в легких синтетических вечерних платьях, хлопушки оглушили еще вполне трезвых и пока здравомыслящих гостей. Дойдя до родителей через эту плюющуюся радостью, бенгальскими искрами, криками и конфетти свадебную массу, молодые остановились. На тяжелом подносе из нержавеющий стали перед ними возникли два высоких бокала с шампанским. Сердечки на бокалах манили и звали в объятия Бахуса. Ангелочки, нарисованные под ними, лицемерно улыбались. Вслед за алкоголем молодых встречали родители невесты. Почти не дыша, как держит сапер неразорвавшуюся бомбу, мама Александры ухватила узловатыми пальцами поднос с бокалами. Стоящий рядом ее муж и отчим невесты крепко, словно руль автомобиля, держал двумя руками огромный свадебный каравай с полной солонкой наверху. Казалось, что вот-вот он даст газу, и умчится самым первым за свадебный стол к коньяку и закуске.

Из двух бокалов счастье мы

Хлебнем и устали не зная,

Их разобьем мы за спиной,

Потом дойдем до каравая!

Я не успевал записывать уникальные по своей глупости речи тамады — немолодой и не худенькой женщины с ярко-коричневой, почти рыжей, шевелюрой на голове вместо прически. Мне так и хотелось попросить ее повторить свои перлы, но я передумал, решив, что: во-первых, для этого вопроса я вызывающе трезв, а во-вторых, что я потом могу взять видео со свадьбы и восполнить пробелы.

Молодые выпили шампанское, взмахнули руками и, не оборачиваясь, как научила их тамада, бросили пустую посуду назад. Сердечки разлетелись в стеклянную пыль. Ангелы-лицемеры ответили за все. Раздался бой стекла, завыла автомобильная сигнализация. Лицо тамады на секунду исказилось до неузнаваемости. Свадебная болтушка смотрела то на молодых, то на «Дэу Матиз», жалобно моргающий в самом конце пустой парковки.

— Никогда не думала, что бокалы можно взять и вот так бросить на тридцать метров!

— Мы спортом занимаемся, — виновато хором ответили молодые.

— Заметно!

Тамада достала откуда-то из глубин своего торжественного платья пульт дистанционного управления, выключила сигнализацию и, вернув на лицо улыбку Буратино, продолжила, но уже без былого оптимизма:

На счастье бьются все бокалы!

Сердца на счастье бьются здесь!

И чтоб любви всегда хватало

Должны мы хлебушка поесть!

Новобрачные по знаку тамады подошли к караваю, посолили, как положено, друг другу и откусили по очереди.

Кто будет в дом носить зарплату,

Сейчас увидим мы, ура!

А ну-ка дай те мне лопату —

Такой кусок у жениха!

Тамада закончила свою речь и с удовлетворением выдохнула. Поэтическая часть программы давалась ей с трудом. Кусок каравая, застрявший во рту жениха, вдохновил ее на новую тираду. Не дождавшись, пока Женя прожует, она ловко выхватила из рук родителей каравай, подняла его над головой — дабы все увидели, насколько широко открывается у жениха нижняя челюсть, — и с восторгом человека, открывшего Америку, прокричала:

— Зарплату домой будет приносить Женя!

Гости с готовностью бурно зааплодировали, словно этой новости они ждали добрую половину всей своей жизни. Семейное счастье казалось всем скорым и неизбежным.

Дальше все шло как на самой обычной свадьбе — без лишней суеты, но и без пауз. Гости безостановочно наливали и опустошали рюмки и бокалы, ели, безжалостно стуча столовыми приборами по тарелкам, пафосно и не очень говорили торжественные речи, дарили молодым всевозможные подарки — от цветастого постельного белья, расписанного под хохлому до небольших конвертов с неизвестными денежными суммами. Фотограф безостановочно щелкал затвором огромного дорогого фотоаппарата марки «Кэнон». Изредка он куда-то уводил молодых, прихватив с собой шампанское и бокалы. Его коллега по цеху, видеооператор Алексей, без устали снимал гостей и иногда присаживался рядом со мной, чтобы перекусить. Я рисовал кривые рожицы в своем блокноте и уже было не на шутку заскучал, как видеооператор, наклонившись надо мной, таинственным шёпотом произнес:

— Сейчас будут красть невесту. Смотрите, это очень интересно.

— Интересно было бы, если бы мою невесту украли десять лет назад и не вернули, — ответил я, но смотреть все же приготовился.

К жениху подошли гости со стороны невесты, что-то начали ему весело рассказывать и куда-то звать вместе с собой. Наивный и беспечный он оставил свою невесту на попечение не менее наивного свидетеля — молодого щуплого человека в больших круглых очках на хиленькой переносице — и пошел с ними на улицу. Стоило ему скрыться из виду, как возле свидетеля, неожиданно, словно из-под земли, возникла тамада с воздушными шариками в руках. С авторитетом свадебного распорядителя сказала она что-то ему, и они направились в конец танцпола готовить какой-то конкурс. Как только они удалились, к невесте подошла свидетельница, прошептала ей на ухо несколько слов и они, похихикивая на ходу, скрылись в недрах подсобных помещений. Фотограф и видеооператор взяли камеры наизготовку.

— Невесту украли! — раздалось в кафе, и гости оживились, словно все они были пассажирами, а их скорый поезд вот-вот должен был отойти от перрона. Стоящая под алкогольными парами свадьба была готова дать длинный гудок и застучать тяжелыми колесами по кривым рельсам праздничного застолья.

Свидетель бросил готовить конкурс и побежал за женихом. Вскоре они оба вернулись в кафе, и началась суета.

— Выкуп, хочу выкуп! — вертелась перед женихом свидетельница и махала возле его носа туфелькой невесты.

— Выкуп! Выкуп! — хором кричали гости со стороны невесты.

Кафе наполнилось шумом и гамом.

— Обойдетесь! — весело отрезал жених и вместе со свидетелем и еще несколькими друзьями направился на поиски. Фотограф и видеооператор неизменно следовали за ними.

Осмотрев несколько подсобных помещений, Евгений остановился возле одной двери и дернул ее. Дверь была заперта.

— Она тут! — закричали сопровождавшие Евгения друзья. — Ломай ее!

Но тут между дверью и женихом встала свидетельница.

— Выкуп! Невесту спасет только выкуп!

В руках у свидетельницы мелькнул ключ от двери. Она картинно положила его внутрь туфельки.

— Даю тысячу рублей! — крикнул жених.

— Тысяча, это только за каблучок с этой туфельки!

Свидетельница подняла туфлю невесты высоко над головой.

— Хорошо, даю две!

— Две — это каблучок с подошвой! — не соглашалась свидетельница.

— Две с половиной — торговался жених.

— Пять — и по рукам! — вдруг взвинтила цену свидетельница.

— Пять так пять! — неожиданно согласился жених, и в руках у свидетельницы зашуршала розовая купюра.

— За пять надо под дверью скакать! За пять тебе будет только туфелька, но без ключа! Еще пять по двадцать пять и невеста твоя!

— Офигеть! — возмутился жених. — И откуда такие расценки!

— Денег нет, пой песню — подсказала свидетельница.

— Во саду ли в огороде

— затянул жених и друзья подхватили:

Бегали китайцы,

Одного из них поймали

Оторвали яйцы!

— О, нет, нет! — такая песня нам не подходит, — возмутилась свидетельница. — Во-первых, что это за пошлый куплет, а во-вторых оторвали не яйцы, а яйца!

— Что было, то и оторвали! — засмеялся жених и запел другую песню:

— Я люблю тебя до слез, миллионы свежих роз! А дальше я не знаю!

— Хорошо! — свидетельница на ходу придумывала новое испытание. — Тогда давай ты станцуешь.

— Запросто! Только я буду прыгать в танце! — сказал жених, прыгнул и вырвал у свидетельницы туфлю вместе с ключом.

— Ура! — закричали друзья жениха, и оттеснили от дверей свидетельницу.

— Я иду к тебе, любовь моя! — прокричал жених, вставил ключ в замок и распахнул дверь.

В темном помещении подсобки, белея свадебным платьем между ящиков и коробок, раскинув на полу белокурые локоны, лежала Александра. Она была мертва.

Глава 4

Полиция приехала минут через пятнадцать после прибытия «скорой помощи». Старший следователь майор Андрей Петров — коренастый, простоватый на вид мужичек с огромными клешнями-руками — был знаком мне с давних времен. Будучи журналистом, я сделал о нем два сюжета: один про то, как он на корпоративе с шашлыками, посвященному Дню милиции, спалил по пьянке служебный УАЗик; и второй сюжет о том, как майор Петров в одиночку обезоружил троих матерых преступников. Первое, конечно никак не противоречило второму. Настоящий мужчина может, как говориться и «на грудь взять» и в морду дать. Но за сюжет о том, как в милиции горят на работе не только люди, но и материальная часть, Петров обижался на меня чуть ли не год, а за второй сюжет сказал сухое «спасибо». Можно считать, что на данный момент наши отношения с ним были на нулевой отметке. Возможно, что именно поэтому он с большой насторожённостью осмотрел мою фигуру, сидящую с блокнотом и ручкой в руках посреди банкетного зала рядом с врачами «скорой помощи» возле трупа невесты.

— Что здесь произошло? — спросил Петров медиков.

— Летальный исход по неустановленной пока причине, — ответил врач скорой.

— То есть как «по неустановленной»? — удивился Петров.

— Следов какого-либо явного насилия я не обнаружил, возможно, что-то с сердцем, возможно, нет. Вскрытие покажет.

— Понятно, — сказал Петров, и принялся составлять протокол.

— А я бы осмотрел место происшествия, сделал бы список гостей и опросил бы свидетелей, — без особого вступления влез с советом я.

— А, Дмитрий, привет! — Петров сделал вид, что только что узнал меня. — Хорошо повеселились! Или ты здесь по работе?

— По работе.

— А по какой? Я слышал, что ты теперь детектив?

— Здесь я был как журналист, но…

— Понятно, — ответил Петров. Это было его любимое слово. — Что тут произошло?

— Невесту украли, спрятали в подсобке, когда нашли, она была уже мертва — ответил я, как по-писанному.

— А почему она лежит тут, в банкетном зале?

— Сюда ее вынесли, думали, что она очнется на свежем воздухе. Потом вызвали «скорую», потом вас.

— Понятно. А где эта подсобка?

— Пошли, — предложил я.

— Ефименко, Зварыгин! — крикнул Петров своей группе. — Составьте полный список гостей и начните опрашивать свидетелей! И чтоб никаких: «Ой, этого мы пропустили!»

Мы прошли с майором в подсобку. Меленькая комната два на три метра была, по сути, складом, в котором хранились и коробки с баночным пивом и бытовая химия, и какая-то сантехника. Вентиляции в подсобке не было. Воздух был спертым, и пахло чем-то перцовым, словно кто-то распылил здесь баллончик со слезоточивым газом.

— Да, уж, тут не мудрено скончаться, — поморщился майор и широко распахнул ногой дверь подсобки. — Кому пришла в голову мысль ее тут закрыть?

— Свидетельнице.

— За какие такие коврижки? Они что, мужика не поделили?

Я вспомнил, как в фотостудии невеста осадила фотографа, но решил пока промолчать. Мало ли что бывает в жизни. По крайней мере, лично я не стал бы мстить сопернику, за такую мелочь, как увод невесты, в данном случае жениха. Скорее, наоборот, за эту небольшую гадость я только сказал бы огромное спасибо любому подлецу.

— В лучшем случае, невеста и свидетельница оказались тут случайно, — начал я, — они не знали, где спрятаться и, вполне возможно, сунулись сюда наугад.

— В лучшем?.. Дверь что, была заперта? — перебил меня Петров.

— Да.

— А у кого был ключ от двери?

— У свидетельницы.

— А где она взяла ключ? И где она сейчас?

— Ее увезли на другой «скорой». Она потеряла сознание, когда медики констатировали смерть.

— Понятно. — Майор хлопнул в ладоши, словно поймал в них кого-то, и хотел расплющить. — Будем подождать результаты экспертизы, — сказал он нарочито неправильно, после чего решительно развернулся и вышел из подсобки, на ходу бросив подчинённым: — Подсобку опечатать, с руководства кафе взять объяснение, почему в подсобке пахнет непонятно чем. И кстати, выяснить, чем именно там пахнет.

Следующий день начался с головной боли. «Боже! — подумал я. — Вчера я не пил ни грамма, а голова болит, словно я несколько дней провел в винных погребах!» Размышления о мертвой Александре не давали мне уснуть большую часть ночи. Только под утро я задремал каким-то едва уловимым призрачным полусном-полубредом, от которого, по всей видимости, голова моя трещала по всем швам. «Александра. Симпатичная, жизнерадостная девушка. Спортсменка. Неужели какой-то скрытый недуг свалил ее в день собственной свадьбы? — не переставал размышлять я. — Или здесь кроется нечто большее, чем затхлый воздух подсобки и какое-то заболевание? Во что бы то ни стало мне надо это выяснить, иначе я не только лишусь сна и покоя, но и предстану в неприглядном свете, прежде всего для самого себя, ведь как-никак, а с покойной мы были в хороших отношениях».

Первым делом нужно было как-то взбодриться и избавится от головной боли. Ничего лучшего, чем открыть бар и вынуть из его соблазнительного нутра бутылку коньяка, я в это утро придумать не смог. С первыми глотками живительного напитка ко мне стала приходить ясность мысли. «Надо поговорить со свидетельницей раньше, чем это сделает майор Петров, — первое, что пришло мне в голову после пятидесяти граммов. — Иначе этот мужичок-полицейский с огромными ручищами, которыми можно капать канавы без лопаты, может одним неосторожным словом так запугать бедняжку, что потом от нее нельзя будет дождаться ни слова, ни полслова». Но где искать свидетельницу, которую вчера с роковой свадьбы увезли в больницу на «скорой» я не знал. У меня не было никаких контактов ни жениха, ни невесты, ни тем более свидетельницы. В этот трагический день я, как всегда, отложил обмен телефонами на потом, а этого «потом» просто не суждено было быть. Вдруг я вспомнил, что тамада, еще до того как случилась трагедия, ходила между гостей и раздавала всем свои визитки. Я не хотел брать размалеванный сердечками кусок картона, но она была так навязчива, что я сунул визитку в карман, лишь бы отделаться. «Все равно выброшу в ближайшую помойку», — подумал я тогда, но дальнейшие события отвлекли меня от чистки кармана. Благодарный коньяку за столь светлую мысль, я полез в карман и извлек из него визитку тамады. «Агнета Илларионовна» — значилось там каким-то витиеватым шрифтом. Ура! На душе у меня полегчало. Уж кто-кто, а тамада должна знать телефоны жениха, невесты и наверняка свидетелей.

— Да, это я, — ответили мне на другом конце телефонного соединения. — Я все еще не могу прийти в себя. Для меня свадьба — это нечто святое, нечто божественное, а тут такой случай…

Далее Агнета рассказала мне все, что могла сказать немолодая и, судя по всему, незамужняя, женщина о чужих свадьбах. Я подождал, пока Агнета Илларионовна хотя бы частично выговориться и попросил дать мне все известные ей телефоны. После нескольких минут, которые Агнета провела, роясь в записной книжке, я получил всего два телефона: телефон Александры и телефон фотографа Олега. Больше тамада ничем мне помочь не могла. Звонить фотографу было бессмысленно. Вряд ли он знал, куда увезли свидетельницу, но на всякий случай, я записал его телефон.

Следующая рюмка коньяка развернула мои поиски в несколько ином направлении. Вспомнив свое журналистское прошлое, я позвонил в «скорую помощь» и представился корреспондентом, который пишет репортаж о трагедии на свадьбе.

— Вся пресса уже просто с ума сошла от этой истории. Вы уже десятый, кто интересуется информацией по этому вызову, — ответили мне в «скорой помощи», но адрес больницы все же дали. — Пусть немного попрыгают там от вас — неугомонных и вездесущих! Будут знать, как наши бригады в другой стационар разворачивать! — с некоторым злорадством прозвучало на другом конце провода. Я с огорчением подумал, что врачи тоже люди.

Больница, в которую мне нужно было добраться, находилась на другом конце города. Ехать на собственной машине я не мог — коньяк еще только-только начал приживаться во мне. Он распускал в сосудах моего организма тонкие щупальца и мягко обнимал меня изнутри. Нежась в его легких объятьях, я взял такси и помчался к свидетельнице, надеясь, что разговор с ней прольет хоть какой-то свет на странную смерть Александры. Дорога на тридцатипятиградусной жаре была утомительной. В такси не было кондиционера и все окна были отрыты. Ветер жаркой струей бил мне в лицо, и от него не было практически никакого толку. В надежде хоть как-то охладиться, я немного высунулся из окна и наблюдал, как над расплавленным асфальтом плывут в струях горячего воздуха разморенные люди. Жара сняла с них одежду и остатки приличия. Не стесняясь своих далеко не модельных форм, женщины за пятьдесят и мужчины пивной наружности ковыляли по своим делам, перекатывая под шортиками и маячками большие животы и толстые целлюлитные бедра. Вдруг среди этой полуголой, очумевшей от зноя толпы я увидел нечто стройное и обворожительное. Короткое сиреневое платье на тонких ножках разрезало собой, словно бритвой, людской жарящийся на солнце пирог. Я обомлел и протер глаза. Девушка в сиреневом платье, как две капли воды была похожа на свидетельницу со свадьбы. Быстрым шагом она прошла сквозь толпу и исчезла в каком-то дворе. «Надо же, — подумалось мне, — еду искать человека и вижу по пути его точную копию. Жара и коньяк, видимо, вещи несовместимые…»

— Все, дальше пробка. Здесь мы можем простоять полчаса, а то и больше, — с каким-то непонятным удовлетворением констатировал водитель, когда мы стали подъезжать к большому перекрестку. — Может, нырнем в закоулок?

— А это поможет? — засомневался я.

— Думаю, что да. Но мы подъедем к больнице немного с другой стороны. С черного хода, так сказать.

— Да хоть с голубого, — не удержался я от шутки, и мы с водителем дружно рассмеялись.

Машина нырнула в узкий проулок, и, пропетляв минут десять по внутриквартальным улочкам, мы очутились перед высокой стеной из красного кирпича, разрисованной вдоль и поперек непонятными надписями и рисунками.

— Граффити — наскальная живопись двадцать первого века. Использовалась подростками с художественными — от слова «худо» — наклонностями для преодоления кризиса сексуального взросления, — словно экскурсовод-искусствовед подметил водитель. — Хотя, надо отдать должное, нарисовано вполне неплохо и хоть как-то, но все же скрашивает наш хмурый городской пейзаж.

— Творчество без границ — пока стены не кончатся, — согласился я. — А вы случайно не художник?

— Случайно я таксист, а в свободное от зарабатывания денег время я врач, как раз в этой больнице. Вот моя визитка, мало ли если что. Могу подвезти, а могу и вывести.

Я взял визитку, на ней было написано: «Федор Скворцов. Врач-токсиколог».

— Вывести в смысле из запоя!? — я улыбнулся, подумав, что от меня наверняка за сто верст прет коньяком, и решил тоже блеснуть остроумием. — Здесь опечатка, — пошутил я, вертя в руках визитку, — написано: «Врач-токсиколог». Может, лучше — «Врач-такси-колог»?!

Мы рассмеялись. Я достал деньги и расплатился.

— Приятно было познакомиться! — Федор протянул мне на прощанье руку.

— Дмитрий, — представился я.

Такси-колог, а по совместительству врач, ну, или наоборот, за несколько минут общения каким-то чудесным образом прибавил мне сил и бодрости. Несколько слов, жестов и улыбок этого незнакомого человека около сорока лет с серьезным лицом и улыбающимися глазами в буквальном смысле слова вдохнули в меня какую-то живительную силу, словно я влил в себя еще сто грамм доброго проверенного коньяка. Я хотел еще что-то сказать ему на прощанье, но он опередил меня.

— Дальше вдоль забора и потом направо. Там приемное отделение.

— Спасибо!

Приемное отделение торчало небольшим выступом в виде квадратного подъезда в конце длинного высокого здания больницы из серого кирпича. Мне нужно было пройти метров сто, чтобы дойти до него. Как только я пересек покосившуюся калитку больничного забора из облезлой сетки-рабицы, я увидел вчерашнего жениха, а ныне уже вдовца — Женю, спешно выходившего из приемного покоя. «Какой стойкий молодой человек! — подумал я, — Вчера потерял жену, а сегодня нашел силы для посещения больной».

— Женя! Женя! — крикнул я ему в след, но Евгений не откликнулся. Расстояние между нами было достаточно большим.

Немного сгорбившись, словно он нес какую-то тяжелую ношу, Женя быстро скрылся из виду. «Даже если бы я сейчас крикнул ему прямо в ухо, он наверняка ничего бы не расслышал. Так велико его горе», — сделал я вывод.

В больнице было нестерпимо душно и жарко. Несмотря на то что на улице стояла несусветная жара, старые деревянные окна приемного покоя были закрыты наглухо и намертво заклеены широким малярным скотчем. Из всего, что могло дать приток свежего воздуха, была только настежь открытая дверь, которую, чтобы она не закрывалась под действием тугой пружины, заклинили обломком кирпича. Я подошел к списку больных и стал читать женские фамилии, поступивших вчера в больницу. Вскоре я понял всю бессмысленность этого занятия. Во-первых, больных поступивших за вчерашний день было слишком много, а во-вторых, я даже не догадывался в какое отделение могли положить свидетельницу.

«Как же мне узнать ее фамилию? — думал я, вспоминая вчерашнюю свадьбу. — Ведь я даже не помню как ее зовут. То ли Лена, то ли Лиза…» Привычка «брать все на карандаш» подвела меня в этот раз. В самом начале свадьбы я записал фамилии и имена всех родственников, свидетелей, а также части гостей и даже не старался запомнить хоть кого-нибудь по имени, но во время банкета, кто-то вырвал этот листок из моего блокнота. Очевидно, в мое отсутствие проходил какой-то конкурс, и этот листок беспардонно пошел в дело. Еще одна причина недолюбливать черной ненавистью свадьбы, конкурсы и их разносторонне изощренных организаторов была налицо.

Вдруг в отрытую дверь приемного покоя ввалился видеооператор с камерой наперевес и штативом на плече. Нагретый воздух помещения наполнился смесью перегара и запаха мятной жевательной резинки. Сомнений быть не могло, это Иосиф, видеооператор, с которым мы когда то вместе снимали телевизионные сюжеты. Вслед за Иосифом в приемный покой потоком воздуха от тела бывалого видеооператора всосало хрупкую девушку с микрофоном в руках.

— Какая встреча! — обрадовался Иосиф и пожал мне руку. — Ты слышал про вчерашний случай на свадьбе?

— Нет, — соврал я, — а что случилось?

— Свидетельница затащила невесту в подсобку и там задушила ее фатой. Дело в том, что фата обладает уникальным свойством не оставлять следов на шее.

— С этим я полностью согласен, — подтвердил я, — на своей шее я никогда не наблюдал каких-либо следов, хотя воздуху явно не хватало.

Иосиф не заметил моей шутки и энергично продолжил:

— После того, как невеста была задушена, свидетельница сама лишилась чувств. Она, видите ли, по своей натуре очень ранимая личность. Ей стало плохо после убийства и ее привезли сюда на «скорой». Интересно, ее приковали наручниками к кровати или нет?

— Иосиф, ты уже опохмелился? — спросил я прямо, будучи не в силах уже слушать его бред.

— Это предложение? — Иосиф перешел на шёпот.

— Пока это только вопрос, — ушел от ответа я.

— Да. Каюсь. Я уже… но намек все равно понял. — Глаза Иосифа хищно заблестели, словно уставшая пантера с веток дерева увидела под собой хромого поросенка, и мне стало ясно, что Иосиф не просто опохмелился, а опохмелился хорошо.

— Давай, я помогу тебе и возьму штатив, — предложил я ему.

— Вспомним старое! Давай!

Иосиф отдал мне штатив и по-отечески сказал журналистке:

— Любашенька, это мой старый коллега по переноске штативов, он поможет мне. Хорошо?

— Ладно, — ответила Любашенька и решительно открыла дверь, ведущую внутрь приемного покоя.

— Телекомпания «Удмуртия», — сказала она куда-то внутрь, — программа «Специальный репортаж». У нас была договоренность с главным врачом по поводу интервью с пациенткой, которую вчера доставили к вам со свадьбы.

— Знаем, знаем, проходите, — пробурчали в ответ, и мы вошли в тесный коридор.

По больнице нас сопровождала сестра-хозяйка. Маленькая женщина без возраста и талии шустро передвигалась по больничному пространству, ловко лавируя по хитросплетению лестничных маршей и переходов.

Шурша бахилами, мы с трудом успевали за ней.

— Что за гонка в воскресное утро! — негодовал пыхтящий изо всех сил Иосиф.

— Думаю, что если бы мы шли в пивную, ты сказал бы, что мы тащимся, как черепахи, — ответил я ему на ходу.

— А то! — Иосиф засмеялся. — Эйнштейн. Теория относительности!

— Вот эта палата, только недолго. — Сестра-хозяйка остановилась перед дверью и распахнула ее.

Иосиф первым вошел в палату, и мы за дверью услышали:

— Отличный естественный свет из окон! Фонари можно даже не доставать. А где же больная?

Вслед за Иосифом мы шагнули в палату. Она была пуста.

— Может, вышла куда? Сейчас погляжу. — Сестра-хозяйка метнулась по коридору к дежурной. Мы гуськом последовали за ней.

— Ивановна, а где эта, со свадьбы, ну, что вчера привезли?

Ивановна высунула заспанное лицо из комнатки дежурной, недоверчиво оглядела нас с головы до ног, и невнятно прохрипела голосом законченного курильщика:

— А шут ее знает, была тут.

— Постойте здесь, я сбегаю, посмотрю в процедурной.

Сестра-хозяйка прибавила прыти и скрылась в глубине коридора.

Потихоньку до меня стало доходить, кого я видел из окна такси.

— Ну что, съемки закончены, может по маленькой? — предложил мне Иосиф.

В коридоре появилась сестра-хозяйка, бежавшая впереди высокого доктора в синем халате.

— Я-то думала, что она тут. Дверь открываем, а там — никого. Ничего не понимаю, куда она могла деться! — верещала она.

— Не сегодня, — ответил я Иосифу на его предложение, шагнул навстречу к врачу и, пользуясь «прикрытием» съемочной группы, спросил:

— Скажите, пожалуйста, как имя и фамилия этой пациентки и нельзя ли узнать ее адрес и номер телефона?

Любашенька, открыв рот, посмотрела на меня, словно я только что нагло и ловко утащил у нее последний кусок хлеба с ее и без того небогатого журналистского стола.

— Извините, но таких справок мы не даем. Будет больная — будет интервью, нет больной — извините, никаких фамилий! — врач с трудом скрывал свое раздражение и волнение.

— Как нет больной?! — вмешалась Любашенька. — Куда она делась, что произошло? Иосиф, включай камеру!

— Без комментариев! — резко ответил доктор, развернулся и зашагал прочь.

— Камера готова! — Иосиф вскинул камеру на плечо и начал снимать уходящего доктора. Любашенька выскочила перед камерой и заголосила в микрофон:

— Больная, доставленная вчера со свадьбы, на которой произошла эта страшная трагедия, на данный момент в своей палате отсутствует. Давать какие-либо объяснения по этому поводу в больнице отказались.

— А вы знаете имя и фамилию этой больной? — спросил я Любашеньку, как только Иосиф поставил камеру.

— А мне-то это зачем? Есть интервью — есть фамилия, нет — значит, нет.

«Журналисты, — подумал я, — это те же доктора, только от них еще хуже». Я вспомнил майора Петрова, и мне впервые стало жаль, что об истории сгоревшего по его вине на шашлыках «уазика» узнала вся республика, а может, даже и вся страна. Правда, это раскаянье длилось не больше нескольких секунд. Коньяк с утра — лучший эликсир от самых малейших угрызений совести.

— Мы поехали, — сказал мне Иосиф, и многозначительно шмыгнул носом, — можем подвезти…

Пить с Иосифом мне совсем не хотелось.

— Спасибо, не надо, я на такси, — ответил я и вспомнил сегодняшнего таксиста. Через секунду я уже звонил ему:

— Федор, это ваш сегодняшний пассажир, ну тот, что до больницы, — быстро заговорил я, как только таксист взял трубку.

— Что-то забыли? Ничего в машине я не находил! — шутя ответил Федор.

— Да нет, вы мне еще визитку дали: «врач-токсиколог».

— Вам что уже плохо? Быстро же вы, однако…

— Федор, — я уже начинал жалеть, что принимал с утра коньяк, — в общем, заберите меня отсюда, у меня к вам есть одно дело.

— Дело?..

— Да, и как к таксисту, и как к врачу.

— Так бы сразу и сказали. Лечу! — ответил мне Федор и положил трубку.

Через десять минут мы сидели в изрядно подержанной «Шевроле» Федора и беседовали.

— Если Вы работаете в этой больнице, то наверняка вам не составит труда узнать имя и фамилию одной пациентки, а так же ее адрес и телефон, которую вчера сюда привезли, и которая сегодня уже здесь не лежит, — выпалил я Федору.

— Труда не составит, но с чего Вы решили, что я стану это делать?

— Понимаете, — начал я свое полувранье, — мы с ней познакомились вчера на свадьбе. Она мне приглянулась, и я не знаю, как ее теперь отыскать. Вот приехал в больницу к ней, а она уже ушла.

— Ты что, жениться на ней хочешь? — как-то совсем по-мужски неожиданно спросил меня Федор, без лишних формальностей, но достаточно мягко переходя на «ты».

— Не знаю. Наверно.

— Так наверно, или не знаю?

— Хочу, — до такого несусветного вранья я еще никогда не опускался, и, видимо, это было заметно.

Федор рассмеялся, и я понял, что в мою историю с любовью он верит не больше, чем в инопланетян, поедающих сыр «Хохланд».

— Скажи мне, зачем тебе эта информация, и я скажу, смогу тебе помочь или нет.

Делать было нечего, я выложил Федору всю правду. Вопреки моим опасениям, он поверил в нее без лишних вопросов, и скоро мы уже мчались к Елене Крупчинской, на улицу Кирова, к дому номер сто одиннадцать, в квартиру пять. Звонить по телефону я не стал. Мой звонок мог бы насторожить свидетельницу и, если она в чем-то виновата, дать ей фору во времени.

У подъезда Крупчинской стояли машины криминальной полиции и «скорой помощи». Двое санитар несли на носилках тело, полностью закрытое простыней. Майор Петров спокойно курил на улице и, казалось, нисколько не сожалел о том, что выбрал профессию, где трупы — всего лишь рабочий материал.

— Опять ты, Дмитрий, — майор не удивился моему появлению. — Я сразу понял, когда увидел тебя на свадьбе, что с этой историей ты будешь до конца. Я даже расстроился, когда, приехав сюда, не нашел здесь тебя.

— Привет, Андрей! — я протянул майору руку, и он без особой радости пожал ее.

— Я знаю, что теперь ты частный детектив. Помня тебя, как въедливого журналиста, предполагаю, что ради информации ты достанешь даже мертвого. Так вот, скажу тебе честно, чтобы ты не мучился и, самое главное, не мучил других, меня в том числе: невесту на свадьбе отравила Крупчинская. А сегодня она, не выносив мук совести, покончила с собой, — сказав это, Петров замолчал. Сигарета тлела сама по себе между его огромных пальцев. Пепел на ее конце вытянулся в длинную пирамидку.

— Так это все же было убийство? — после небольшой паузы спросил я. Мне до последнего не хотелось верить в эту версию.

— Да. И убийство это было спланировано. Экспертиза показала, что невеста была отравлена. Правда, сам яд все еще остается загадкой. Более того, Крупчинская призналась в убийстве. Она написала об этом в предсмертной записке. Свидетельница была бывшей любовью жениха и таким вот образом решила отомстить невесте.

Сигарета Петрова догорела до его пальцев. Он бросил ее на асфальт и прижал ногой.

— Как она умерла?

— Скорее всего, она отравила себя тем же ядом, что и невесту. Рядом с предсмертной запиской был обнаружен пузырек с жидкостью. Экспертиза даст точный ответ, что это такое.

— Понятно, — ответил я любимым словом Петрова.

— Да и еще: невеста была на третьем месяце беременности. Так что это убийство можно считать двойным, — с грустью добавил майор, достал еще одну сигарету и закурил.

Солнце пялилось на нас через ветки деревьев. Где-то в кроне клена беспечно щебетали птицы. Два совершенно разных человека — я и майор Петров — молча стояли друг возле друга, уперев ноги в вязкий асфальт, словно боялись, что небо вот-вот сорвется с высоты и вдавит нас в землю, и думали об одном.

— Что она написала в записке? — спросил я, прервав затянувшуюся паузу.

— Читай, — майор протянул мне листок бумаги.

«Я убила Ее за то, что Она украла Его у Меня» — значилось в записке.

— А подчерк совпадает? — иногда я задаю глупые вопросы.

— Не знаю. Проверим, но скорее всего — да! — На майора больше не падало небо, и он, очевидно, вновь с горечью в сердце припомнил мою статью о сгоревшем «уазике». — Скорее всего, Крупчинская убила и невесту, и ребенка невесты, и себя. Скорее всего, она сама позвонила в службу спасения перед смертью. Скорее всего, мы найдем отпечатки ее пальцев и на ручке, которой она писала эту записку. Скорее всего, мы найдем отпечатки и на записке, и на телефоне, и еще черт знает где! — Майор бросил недокуренную сигарету и пошел к полицейской машине.

— Она сама вызвала службу спасения? — переспросил я Петрова, двигаясь за ним по пятам.

— Да. Наверно. Скорее всего. Служба спасения приехала, нашла свежий труп и вызвала «скорую» и нас.

— А что сказала она, вызывая службу спасения?

— Одно слово: «Умираю».

— А адрес, как служба спасения узнала адрес?

— А еще детектив! Дмитрий Петрович, любой мальчишка знает, что если позвонить, хоть с сотового, хоть с обычного телефона, то по номеру можно без труда определить владельца и, соответственно, адрес. Еще вопросы есть, Пинкертон?

— А с какого телефона звонила Крупчинская? С сотового или с домашнего?

— До свидания, Дмитрий Петрович, до свидания! — Майор сел в машину, хлопнул дверью и уехал. Чувство, что меня не принимают всерьез, начало вгрызаться гнилыми зубами в мое впечатлительное сознание. «Это уже слишком! — подумал я, — Такого на трезвую голову я не переживу». Метрах в пятидесяти от меня находилась знаменитая на весь Ижевск пирожковая под завлекательным названием «Минутка». Кроме пирожков там всегда можно было раздавить сто-двести грамм достаточно приличной водки. Дело было к обеду и, несмотря на жару, я двинулся в пирожковую. Для ущемленного честолюбия нет лучше лекарства, чем алкоголь.

«Минутка» пестрела разномастными людьми мужского пола. В рубашках не первой свежести и в вытянутых майках, усатые и бородатые они сидели за столиками и короткими отмеренными рывками отправляли себе внутрь полтишки и соточки прозрачной живительной влаги. Несмотря на то что дело происходило в пирожковой, сами пирожки на столах были не у всех. Кто-то не закусывал вовсе, кто-то запивал водку дешевой газировкой, а наиболее состоятельные «джентльмены» брали один пирожок на троих. Оглядев заведение и не найдя никаких изменений с момента моего последнего посещения данной святыни ижевского алкогольного сообщества, я направился к прилавку. Буфетчица при виде меня машинально приготовила мерный стакан.

— Неужели я так плохо выгляжу? — спросил я ее. — Может быть, я пришел сюда вовсе не за выпивкой?

— Какую? — спросила меня бывалая буфетчица, пропустив мимо ушей всю мою лирику.

— «Хаски», — ответил я.

— «Хаски» нет. Есть «Калашников».

— Хорошо, — согласился я, — не будем лаять, будем отстреливаться. Два пирожка по-ижевски, стакан клюквенного морса и сто грамм «Калашникова». Если, конечно, это не наповал.

— Наповал надо бутылку, хотя кто вас знает, кто-то и со ста грамм мертвый.

«Очень остроумное название для водки — «Калашников», — подумал я, — всегда можно сказать, что отстрелялся на все сто или на все пятьсот. А если эту водку поставлять за рубеж по бросовой цене, то лучшего оружия массового поражения просто не придумать. Знай наших, одним словом!».

Сев за столик я, первым делом пригубил «Калашников», закусил жирным горелым и от этого необычайно вкусным пирожком, и задумался. Думать после спиртного это моя уникальная способность. Многие люди, после принятия первых пятидесяти-ста грамм уже теряют эту способность. Я же наоборот, только разворачиваю свой ум. Моя бывшая жена про это частенько говорила: «Опять задумался, видимо еще за одной пойдет!» И это было единственным, в чем моя бывшая половинка была всегда права. В остальном же ее щуплый цыплячий мозг терял логическую нить, как только она открывала рот. Странно, но это факт. Видимо, открытие рта как то останавливало кровоток в мозг или происходило элементарное перераспределение сил. Кто-то наверняка однажды сделает по поводу этого феномена научное открытие, и быть может, даже получит Нобелевскую премию.

Мысли об убитой невесте и мертвой свидетельнице не давали мне покоя. Перед глазами одна картина подсобки с мертвой Александрой менялась другой — картиной с Крупчинской, накрытой с головой простыней. Что-то здесь было не так: почему свидетельница упала в обморок, узнав о гибели невесты? Неужели к молодой жене своего бывшего парня, к той, которая, по сути, увела у нее из-под носа любимого человека, она, несмотря ни на что, питала самые нежные теплые и искренние чувства? В это, честно говоря, даже после первых пятидесяти грамм «Калашникова» верилось с трудом. Но факт обморока оставался фактом. Я делал вывод: либо Крупчинская была очень впечатлительным человеком и настоящей подругой Александры, либо она очень искусно симулировала обморок. Интересно, а можно ли вообще симулировать потерю сознания? Я взял телефон и набрал врача-токсиколога Федора.

— Что, опять ко мне дело? — в голосе Федора прозвучали бодрые нотки. Он рад был меня услышать.

— Да. Ты извини, что я все время тебе отвлекаю, — начал я издалека.

— Ничего, все равно пассажиров нет, сижу дурака валяю. Говори.

— Скажи, как врач, можно ли симулировать обморок?

— Думаю, что можно, С учетом того, что «скорая» приедет через час, — запросто.

— А как же быть с пульсом, давлением?

— За час все это может десять раз поменяться. Единственным нормальным свидетелем потери чувств может быть шишка, царапина, ссадина. Но это, если человек упал неудачно.

Я вспомнил, что свидетельница действительно упала, но не на пол. Узнав о том, что невеста мертва, Крупчинская сразу же как-то картинно ослабла, тело ее стало потихоньку оседать, но стоящие позади нее гости вовремя подхватили ее, не дав упасть. Так что о шишках и ссадинах на ее голове не могло быть и речи.

— Спасибо, Федор, в очередной раз ты выручаешь меня. С меня причитается!

— Да не за что, звони всегда рад! Но твой намек понял, жду приглашения!

— Обязательно! — я вдруг осознал, что у меня появился еще один хороший знакомый, почти друг. Так бывает. Иногда нескольких минут хватает, чтобы почувствовать человека и понять, что знаешь его уже много лет, почти всю жизнь, просто никогда еще с ним не встречался.

Оставшийся в моем пластиковом стакане «Калашников» утек внутрь меня за знакомство с замечательным человеком. Приятная теплота разлилась по организму назло июльской жаре. Но насладиться моментом я не успел. За соседний столик с шумом присели выпить два еще не совсем опустившихся человека лет шестидесяти. Обилие пирожков в их тарелках говорило о том, что этим людям, хоть и с осторожностью, но еще можно доверять. Один из них был в тельняшке, трико и лакированных, но нечищеных ботинках. Другой мужчина, словно в футляре, обитал в несвежем строительном комбинезоне, запросто одетым на голое обрюзгшее тело. Когда-то черные, но теперь уже седые кудрявые волосы откровенно и бессовестно торчали с его груди из-под комбинезона. Пляжные шлепанцы на ногах не скрывали намозоленных до бугров пальцев.

— От такой жары крыша уедет, не успеешь опомниться! — громко, словно он был на палубе корабля, сказал мужчина в тельняшке, которого я сразу про себя прозвал Морским Волком. — Выхожу сегодня на лестничную клетку, вижу, у соседки напротив дверь нараспашку. Ну, думаю, забыла закрыть. Она у нас такая! То ключи потеряет — я ей дверь вскрываю, то свет забудет выключить — уедет на месяц, то еще чего-нибудь. Так вот, дай, думаю, закрою, мало ли что. Только хотел к двери подойти, Аркашка позвонил. Ну, я пока ему, бестолковому, про саморезы рассказал, минут пять прошло. Выхожу потом на площадку, а дверь закрыта. Я к звонку, звоню, думаю, что Ленка сама дверь закрыла, — а мне ей надо про лампочку сказать, ее очередь вкручивать, — а мне никто не открывает!

— Так она, поди, дверь закрыла и на улицу вышла. Давай лучше выпьем, — мужчина в комбинезоне поднял стакан.

— Давай.

Мужчины сдвинули пластиковые стаканы, залихватски залили водку себе во рты, обмакнули пирожки в соус и с аппетитом закусили. Морской Волк продолжил:

— Так вот, ты же знаешь, где у меня стоит телефон?

— Конечно, знаю. На подоконнике. Тебе лишних пару метров провода жалко, чтобы поставить его как у всех людей на тумбочку.

— Вот когда этот провод порвется, тогда новый и поставлю. А пока и на окне нормально. А раз телефон стоит на подоконнике что из этого следует?

— Что?

— А из этого следует, что я всегда во время разговора по телефону смотрю в окно.

— Так. И что за окном?

— А за окном у меня одна голимая листва! Сколько раз тебе говорил: «Давай спилим втихоря этот фиговый клен к чертовой матери!» А то пока в домоуправлении этот вопрос решат, перед моими окнами уже джунгли будут! Раз десять уже им письма писал: «Прошу спилить клен под моими окнами. Кирова, сто одиннадцать, квартира восемь. Сидоров». У дома номер сто тринадцать пилят, а у меня нет! Может, Путину написать?

— Напиши, но сначала давай лучше выпьем!

— Давай.

Мужчины пропустили еще по одной.

— А раз за окном у меня одна зеленка, то смотреть мне приходится только вниз, где листвы нет. А внизу у меня, как на ладони, наш подъезд.

— Подъезд что, тоже надо спилить?

— Не перебивай! Так вот, пока я говорил по телефону никто из подъезда не выходил и никто в него не входил. Что это значит?

— Что?

— Что Ленка была дома. Она сама закрыла дверь. Просто не хочет со мной разговаривать!

— Почему?

— Потому что ей жалко лампочку вкрутить на нашу площадку!

— Не понял?

— А что тут непонятного! Жара — у людей крыша съезжает. А раньше она не такой была. И лампочки вкручивала и даже однажды пылесос мне подарила. Когда себе новый купила. Но я не злопамятный. Дверь то она закрыла, а вот такую фирменную ручку выронила.

Мужчина в тельняшке достал из трико шариковую ручку с красивой надписью и с гордостью показал ее собутыльнику.

— Вечером Ленку увижу, отдам, не буду на нее из-за лампочки обижаться, но намек все равно сделаю! Жара жарой, а свет на площадке дело первейшее!

— Простите, — не удержался я — а можно взглянуть на ручку? Мне кажется, это очень редкий экземпляр, а я как раз коллекционирую шариковые ручки.

— Гляди! — алкоголь требовал от Морского Волка широты души.

Я взял ручку. На вид она была самой обычной шариковой ручкой, какие раздают бесплатно в рекламных целях. На белой пластмассе ее корпуса было написано золотыми буквами «Контур-фото». Длинная царапина пересекала корпус ручки.

— Я ошибся, ручка так себе, но сгодиться может, — принялся я за вранье, в надежде получить первый вещдок. — Даю за нее сто рублей.

— За Ленкину ручку?

— Это ручка, скорее всего не ее. Это мужская ручка. Достаточно посмотреть на ее корпус, чтобы понять — это только для мужских рук. Вот и царапина на ней говорит о том, что ею пользовался мужчина! Он поцарапал ее о заколку на галстуке! — Выпитая водка давала мне уникальную возможность извлекать из своей головы самое невероятное вранье на высокой скорости.

— Мужская? Тогда двести, — твердо сказал мужчина в тельняшке.

— Двести рублей? Хорошо.

— Двести граммов!

Я сходил к буфетчице, взял еще двести граммов водки «Калашников» и поменял их на ручку. Покидая «Минутку» я спросил Морского Волка:

— А вы давно из дома вышли?

— Давненько, как ручку перед Ленкиной дверью нашел, так сразу и вышел. Погулять. И вот с товарищем встретиться, а что?

— Не будет лампочки на площадке. Умерла ваша Ленка.

Глава 5

Утро понедельника, как всегда, началось с жарки яичницы из трех яиц. Обычное холостяцкое блюдо, которое, поверьте, не стоит менять ни на какое другое, если за это придется расплачиваться собственной свободой. И поэтому лучшего гимна свободе, чем шкворчание яиц на сковородке быть не может. Когда три темно-желтых глаза посмотрели на меня с полной готовностью стать завтраком, я снял с плиты сковородку и уселся в кресло, поставив аппетитное утреннее блюдо на журнальный столик. Есть из тарелки и на кухне — удел женатиков, я же был абсолютно холост и мог принимать пищу, как мне заблагорассудится. Хоть из кастрюли, хоть прямо из холодильника, хоть на балконе, хоть под тумбочкой в коридоре. Но телевизор был только в комнате, а еда просто так непозволительная трата времени. Включив старенький «Самсунг», я приготовился поглощать блюдо, которое я так и назвал — «Гимн свободе».

— В эфире «Специальный репортаж», — прозвучало из ящика голосом уже знакомой журналистки Любашеньки. — История смерти невесты на свадьбе, о которой второй день только и разговаривают в нашем городе, сегодня пополнилась новыми фактами.

«А эта Любашенька неплохо смотрится в кадре», — отметил я с некоторым удивлением, и тут же, словно назло мне, в кадре появился майор Петров.

— Следствие установило, что смерть новобрачной Александры Копытовой, а до свадьбы Измайловой была насильственной. Мы располагаем данными, что ее подруга и свидетельница Елена Крупчинская на почве ревности применила к ней отравляющее вещество. На следующий день после убийства Крупчинская покончила с собой. В преступлении она призналась в своей предсмертной записке. Отравляющее вещество, с помощью которого было совершено преступление и которым также отравила себя Крупчинская, на данный момент проходит идентификацию. Пока точно не ясно, что это был за яд.

Я переключил канал. Смотреть дальше не было никакого желания. Все, что мне было нужно, я узнал неожиданно, быстро и без всяких усилий. Дело закрыто и мне оставалось лишь найти Евгения, чтобы вернуть деньги, которые он дал мне в виде аванса. Конечно, жаль было расставаться с такой суммой, но тут уж ничего не попишешь — как в прямом смысле этой фразы, так и в переносном. Работа не сделана, да и всякая необходимость в ней отпала, как только умерла Александра.

Яичница остыла. Аппетит пропал. Несколько секунд я раздумывал садиться мне сегодня за руль или нет. Единственным делом был поиск Евгения, но как его найти я не знал. Вопрос был непростым. Чтобы над ним всерьез подумать требовалось немного выпивки. Руль был отложен до завтра.

Пятьдесят грамм армянского коньяка пробудили во мне творческие силы, как весенние талые воды пробуждают к жизни засохшие семена прекрасных растений. Вообще-то пить по утрам весьма свинское занятие, но свиньи, как доказывает наука, по всем своим физиологическим параметрам практически первые родственники человека. Их органы даже пытаются пересадить людям. Могу себе представить человека со свиной печенкой. Этот монстр наверняка сможет выпивать в несколько раз больше обычного алкаша, а потом будет хрюкать на вполне законных основаниях.

Размышляя на все лады о том, как мне найти Евгения, я уговорил еще пятьдесят грамм коньяка, и уже было подумывал о третьем заходе, как мой сотовый молча запрыгал по столу в бешеных конвульсиях. Виброзвонок — изобретение человечества, за которое можно смело расстрелять половину конструкторского бюро, работавшего над его созданием. Никакие ужастики не сравняться с видом внезапно запрыгавшего на ваших глазах телефона, когда у него отключен звук. Надо ли говорить, что вещь, которая вдруг ожила и поскакала на край стола, требует того, чтобы ее немедленно поймали. Мои спортивные навыки не оставили телефону никаких шансов свалиться за край стола и там пропасть за ребрами батареи отопления. Телефон был пойман, но звонок я при этом сбросил. Я взглянул на входящий номер. Он определялся у меня, как не знакомый. Я тут же перезвонил, и услышал, как где-то на моей лестничной площадке в ответ зазвонил телефон. Трубку не брали, а как только звонок прекратился, за дверью тоже стало тихо. Сразу после этого в мою замочную скважину что-то заскреблось. Мне стало немного не по себе. Притаившись, я стал шарить глазами по комнате, в надежде отыскать предмет, способный хоть как-то меня вооружить. Ничего, кроме сковородки с яичницей, в этот момент мне под руки не попалось.

Если и были на этой планете люди, способные хладнокровно ждать, когда в их квартиру вломиться злоумышленник, то наверняка им всем уже посмертно поставлены памятники. Воплощаться в граните мне не очень хотелось. Как только голова незнакомца с пышной каштановой шевелюрой, с рыжими усами и в темных очках появилась за порогом моей квартиры, я ударил ее сковородкой со всего размаха так сильно, словно хотел совершить мировой рекорд по сковородному спорту. То, что получилось потом, может быть основой для написания инструкции по обращению со сковородкой в случае применения ее в виде ударного инструмента. Основное правило в этом случае будет звучать примерно так: «Никогда не бейте человека по голове тыльной стороной сковородки, если в ней есть еда, особенно яичница»!

Вложив в удар всю свою силу, я немного поторопился. Злоумышленник еще только-только просунул голову в узкий проем между дверью и стеной, поэтому широкая сковорода обрушилась не на его череп, чего мне очень хотелось, а на край двери. Сковородка при этом отскочила, словно мячик, и вся яичница, слетев с нее, очутилась на моем лице. Незнакомец мгновенно скрылся, испугавшись неожиданного удара и, возможно, моей физиономии, залепленной яичницей. Я же не смог сделать за ним и двух шагов. Мои веки слипались от склизкого недожаренного белка, а по лицу, словно слезы, текли аппетитные ручьи желтков.

Есть на свете слова, которые призваны помочь человеку в сложной ситуации. И далеко не всегда это слова любви, слова поддержки или слова раскаянья. Не успел незнакомец выбежать из подъезда, как вслед ему полетели те самые нужные и самые правильные слова, от которых стынут жилы и встают дыбом волосы. Слова эти лились из меня, как благодатный ручей из святого источника. Они обволакивали пространство, эхом отражались в узком подъезде и уносились куда-то вдаль. Туда, где, как мне кажется, веселые чертики ткут из них узорчатую ткань мироздания. Скажу честно, что потом мне было несколько стыдно за эти слова перед соседями, но в тот момент, это было единственное, что я мог отправить вслед нападавшему.

После того, как моя словарная обойма опустошалась, я с силой захлопнул дверь. Через несколько секунд в нее неожиданно постучали.

— Открыто! — сказал я, ожидая, увидеть за дверью соседку и приготовившись выслушать от нее все, что она думает о моем воспитании.

Дверь открылась, за ней стояла пожилая женщина в очках с толстыми линзами. Она показалась мне знакомой.

— Вы Дмитрий? — спросила она с некоторой опаской.

— Да, — ответил я и на всякий случай взглянул в зеркало.

С другой стороны стекла на меня смотрел дикий, взъерошенный, измазанный яичницей человек со сковородкой в руке.

— Да, я Дмитрий, — повторил я женщине и поставил сковородку на обувную полку. — Новая сковородка, не привык…

— На вас было совершено нападение? — женщина сразу поняла, что тут произошло.

— В общем-то — да, — признался я. — Вот, спасибо сковороде, выручила.

— Я видела, как от Вас улепетывал этот тип в черных очках. По-моему, вы ему хорошо задали.

— Надеюсь, что так.

— Я Ирина Владимировна, мама Александры. Той, что была убита на свадьбе, — представилась женщина.

— Простите, не сразу узнал, — затушевался я. — На свадьбе людей видишь как-то по-другому. Многих потом в жизни узнать трудно.

— Да, конечно, наряды, улыбки…

— Приношу свои соболезнования, — я не знал, что сказать матери погибшей.

— Я нашла ваш адрес в записной книжке моей дочери. Мне надо с вами поговорить.

— Да. Конечно. Проходите, а я пока приведу себя в порядок.

— Мне позвонил майор Петров и сказал, что Александру убила ее лучшая подруга Лена, — начала Ирина Владимировна, когда я уселся напротив нее.

— Да, я знаю, буквально несколько минут назад смотрел сюжет.

— Но я думаю, что это не так, что убийца моей дочери ходит на свободе. Я не верю, что Елена Крупчинская подняла руку на свою лучшую подругу, что бы там между ними не произошло. Еще хочу Вам сказать, что Евгений и Александра очень давно знакомы. У них не было друг от друга никаких тайн.

— Я знаю. Они вместе занимались бегом. Я иногда составлял им компанию.

— Мне известно, что вы, Дмитрий, бегали вместе с ними. Мне известно, что вы с Женей и Александрой хорошие знакомые. И я знаю, что вы отличный журналист. Именно поэтому я пришла к вам. Мне думается, что если вы проведете журналистское расследование…

— Я уже не журналист, я — частный детектив, — перебил я Ирину Владимировну.

— Тем лучше. — Ирина Владимировна нагнулась ко мне, словно желая сказать что-то очень важное и тайное. — Незадолго до свадьбы Александра получила известие из Италии, о том, что она является наследницей огромного состояния.

Последние слова заставили меня слегка вздрогнуть. Еще бы! Дело начинало принимать совсем другой оборот.

— Когда-то я работала на автозаводе переводчиком, — продолжила Ирина Владимировна. — К нам часто приезжали иностранцы. Я тогда была молода и, поверьте, очень красива. Однажды я познакомилась с одним итальянцем, и у нас случился страстный роман. Мы жить не могли друг без друга. Проводили вместе все свободное время, мечтали о нашем совместном будущем. Наверно это странно, но будучи молодыми, мы часто говорили о внуках. Валерио — так его звали — считал, что внуки это лучшее что может быть в жизни, что без них жизнь человека нельзя считать полноценной. Так случилось, что он уехал, а у меня родилась Александра. Он знал о дочке, долго писал мне, уговаривал уехать в Италию, а потом пропал. И вот перед самой свадьбой выясняется, что Валерио стал очень богатым человеком. Перед смертью он сделал завещание, согласно которому Александра является его наследницей.

— А как вы узнали о наследстве?

— Очень просто. К нам по почте пришло письмо, в котором все это говорилось.

— А можно на него взглянуть?

— Я не нашла его. Перед свадьбой у нас была такая суматоха, возможно Александра его куда-то положила. Но как теперь это узнать! — на глазах Ирины Владимировны появились слезы.

— Ну, хорошо, Ирина Владимировна, скажите, вы сами своими глазами видели это письмо, читали его?

— Да, конечно, я много раз держала его в руках. Для нас это была такая радость! Поначалу мы не знали, на какие средства справлять свадьбу, но известие о наследстве все изменило! Мы взяли кредит и были абсолютно спокойны.

— В каком банке вы взяли кредит и сколько?

— В каком — не помню, всем занимался Женя. Кредит был на миллион рублей. Мы хотели, чтобы все было как у людей. Свадьба, банкет, свадебное путешествие. Заложили под кредит квартиру.

— Миллион рублей! — воскликнул я. — А вдруг письмо о наследстве — это проделка банка! Узнали о вашем прошлом, сочинили историю, написали липовое письмо, дали вам кредит, а затем заберут квартиру!

— Не пугайте меня, Дмитрий! — взмолилась Ирина Владимировна. Я узнала на копии завещания, которое было в письме, подпись Валерио. Там еще было что-то написано, но у меня не очень хорошее зрение. Мне было достаточно его подписи и того, что прочитала мне моя дочь.

— А что прочитала вам ваша дочь?

— То, что она является наследницей Валерио и что после некоторых формальностей ей пришлют приглашение в Италию для оформления наследства.

— Ну, если Вы узнали подпись, то, скорее всего, это правда. Вот только что станет теперь с этим наследством?

Мой вопрос окончательно вывел Ирину Владимировну из себя. Она уткнулась в платок и зарыдала:

— Мне никогда не нравился этот Женька, я чувствовала, что в их отношениях что-то не так. После смерти Александры он пропал, как сквозь землю провалился. Не звонит, не приходит, а ведь скоро похороны. Майор Петров сказал, что следствие закрыто и можно будет забрать из судебного морга мою милую Сашеньку!

— Я попробую во всем разобраться, Ирина Владимировна, а пока давайте выпьем, — предложил я и принес из кухни еще одну рюмку. — Для начала могу я узнать адрес и телефон Евгения.

— Да, конечно. — Ирина Владимировна выпила залпом коньяк, порылась в сумке и достала листок. — Вот, я уже все для Вас приготовила. Копытов Евгений Михайлович, его телефон, адрес, место работы.

— Спасибо! Это хоть как-то, но все же упрощает дело.

— А здесь мои телефоны: сотовый и городской, а так же адрес. Вдруг понадобятся, — Ирина Владимировна протянула мне еще один листок и сразу же засобиралась. — Я пойду. Вы уж, Дмитрий, разберитесь, пожалуйста, Христом богом прошу!

— Хорошо, я постараюсь.

Проводив Ирины Владимировну до дверей, я закрылся на все замки и с бутылкой коньяка в руке уселся в кресло. Информации для обдумывания было столько, что необходимость в рюмке отпала. Коньяк мелкими глотками заходил в меня прямо из горлышка.

Глава 6

Если верить Ирине Владимировне, то звонить Евгению было бесполезно, но тем не менее я попробовал. Бывают такие моменты в жизни, когда сознание четко и ясно представляет всю никчемность и даже вредность определенного действия, но сам человек, вопреки и назло, все равно делает по-своему. По этому принципу не очень зрелые люди лижут железо на морозе или засовывают в рот лампочку. Лампочки под рукой у меня не было, а на улице было плюс тридцать три, поэтому я взял телефон и стал названивать Евгению. Как и ожидалось, трубку он не взял ни с первого, ни с одиннадцатого раза. Поймав себя за мыслью, что тупое вызванивание мне чем-то начало нравиться, я пока не поздно, решил бросить это дело. Оставался домашний адрес Евгения и место работы. Время было около десяти утра, и я поехал на работу к Евгению в Торговый дом «Товарищ», где он трудился продавцом-консультантом. Такси на это раз я решил не брать, чтобы хоть немного поразмять косточки.

Трамвай под номером «один», который в Удмуртии старожилы местного наречия иногда называют ужасным несуществующим словом «однёрка», так же ужасающе проскрипел по рельсам. В тесном вагоне я чувствовал себя, как соленый огурец в банке ассорти, зажатый между краснотелыми помидоринами ягодиц и боков раскрасневшихся от жары полуголых пассажиров. Ехать надо было через весь город, и я проклинал тот момент, когда выпил коньяк. «Мог бы сейчас как все нормальные люди стоять в пробке, но в собственной машине», — размышлял я, тупо рассматривая выбеленный солнцем городской пейзаж за окном. На одной из остановок в вагон вошло в несколько раз больше народу, чем мог вместить трамвай, согласно его техническим характеристикам и здравому уму. Меня каким-то несусветным образом прижало между стенкой трамвая и женщиной среднего возраста с восьмым или девятым размером груди. Хотел я того или нет, но мне пришлось сгорбиться, словно рыболовный крючок, прямо над декольте, в котором нескромно обитали две пышные «близняшки».

— Читала сегодня интернет, — произнесла хозяйка «близняшек» кому-то рядом, и они заколыхались, вторя ее низкому голосу, — там написано, что яд, которым отравили невесту на свадьбе, привезен из Африки, что с помощью него можно сделать сколько угодно зомби. С невестой тоже так хотели поступить, но она выпила шампанское и это ее спасло. То есть спасло всех нас. А то ходил бы сейчас по улице живой труп в свадебном платье. Перегрызал бы горло и пил кровь!

— Ни чего себе! — ответила, по-видимому, подружка пышногрудой. — Живешь себе, живешь и тут на тебе — яд из Африки. Нам что своего не хватает! Мы и так все в этом сраном трамвае как живые трупы!

— Всемирная паутина это ваш интернет! — влез в разговор женщин интеллигентный мужской голос. — Паутина, собирающая всех в одно огромное, чудовищное стадо. И пастух у этого стада скоро будет один.

«Близняшки» в декольте на секунду замерли, а потом ожили:

— Мужчина, Вы что, интернет не любите?

— Нет, — ответил мужчина, и трамвай остановился.

Это была моя остановка. Я кое-как протиснулся, между «близняшками» и чей-то спиной, и вышел изрядно помятый. «Откуда в интернете информация по яду? — заинтересовался я. — Каким-то образом надо будет узнать все подробности».

Салон отделочных материалов «Товарищ» располагался в помещении бывшей книжной базы. Там, где когда-то хранилось великое и вечное, теперь пестрели ровными рядами унитазы, раковины, обои, ламинат, ковролин и другие товары современной эпохи — Века Великого Потребления. Народу в магазине было немного, и продавцы-консультанты открыто скучали, бродя между рядов отделочного изобилия. Не успел я пройти и пару метров по магазину, как ко мне подкрался один из них и, расправив улыбкой рот, блеснув холодным огоньком в глазах, бесцеремонно прощупал меня на покупную способность.

— Вам что-нибудь подсказать? — спросил меня продавец так, что мне стало неловко, за то, что я еще ничего не купил.

— Я ищу Евгения Копытова, — сказал я в натянутую улыбку продавца. — Он сегодня работает?

— Женя? — переспросил парень. Его улыбка сползла, как старый чулок в ботинок, а в глазах мгновенно выключилась подсветка. — Кажется, нет. Он взял отпуск.

— Так «кажется», или «отпуск»? — спросил я, пристально смотря парню в глаза.

— Отпуск. У него свадьба. Была… — неуверенно ответил парень и оглянулся. Это выдало его с головой. В конце магазина, спрятавшись за рулоном ковролина, на нас смотрел Евгений.

— Это же он! — воскликнул я как-то по-театральному, и двинулся к Копытову. — А ты говоришь, что у него отпуск!

Занятие бегом дали о себе знать. Впервые мы бежали с Евгением наперегонки всерьез, изо всех своих сил. У него была хорошая фора — в начале погони нас отделяло метров тридцать. Теперь я почти догнал его, но ускорение стоило мне больших усилий. Пробежав насквозь склад, мы очутились на огромном пространстве за магазином. Пирамиды из ящиков, груды мешков, морские контейнеры стояли тут повсюду. Маневрируя между ними, повторяя точь-в-точь траекторию Евгения, я висел у него на хвосте, но чувствовал, что силы покидают меня с каждой секундой. «Еще один минус утреннего коньяка»! — подумалось мне.

— Женя, Женя! Остановись! — закричал я, когда понял, что не догоню Копытова. — Мне надо с тобой поговорить! Мне надо отдать тебе деньги!

В ответ Евгений только прибавил прыти. В два счета он приблизился к высокому кирпичному забору и, словно кошка, стал карабкаться вверх по ящикам.

— Стой, стрелять буду! — услышал я позади себя.

Майор Петров и пара полицейских бежали вслед за нами. Раздался предупредительный выстрел в воздух. Женя сорвался с ящиков и упал.

— Какого хрена! — закричал я на Петрова.

— Я стрелял в воздух! — стал оправдываться майор.

— Женя! — закричал я и побежал к Копытову, но тот вскочил на ноги, в один миг взлетел на стену по ящикам и был таков. Очевидно, выстрел и падение Евгения совпали по чистой случайности.

— Ушел! — с досадой сказал майор Петров и сплюнул.

— Добрый день, господин полицейский, — с некоторой издевкой сказал я, тяжело дыша, и протянул майору руку.

— Привет, любитель пробежек и просто любитель… — ответил он мне и по-отечески похлопал меня по плечу.

Глава 7

В полицейском участке было на удивление прохладно. Работали кондиционеры, двери закрывались плотно без щелей и не выпускали наружу охлажденный воздух.

— Евроремонт! Полиция должна всегда и во всем быть на высоте! — сказал майор Петров, заметив с каким удивлением я посмотрел на кондиционер в его кабинете, словно это был плазменный телевизор в пещере доисторического человека.

— Пока на высоте только Копытов, — съязвил я. — Как вы оказались в магазине «Товарищ», господин полицейский? Судя по Вашему заявлению, убийца давно найден.

— Не ерничай, пресса! — бодро ответил майор. — Результаты экспертизы были не точны. Вернее, точны, но не до конца. Как оказалось яд, которым отравили невесту и свидетельницу, — очень редкий вид яда. Его родина Северная Африка. Он действует не сразу. Иногда нужно несколько дней чтобы он заработал. Кстати, от этого яда может быть противоядие. Так что жених мог отравить невесту в любое время, кушая с ней одно блюдо, выпивая из одной бутылки. К примеру, на видеозаписи свадьбы отчетливо видно, как жених целует невесту с ключом во рту. Этот ключ, который невеста в результате проглотила, вполне мог быть с ядом. И самое главное, у жениха был мотив убийства. Невеста стала богатой наследницей, а после заключение брака и смерти жены, Копытов получает все ее состояние. Понятно?

— Вы беседовали с мамой Александры?

— Да, Дмитрий Петрович, да. Не только частному сыску приходит в голову поговорить с мамой потерпевшей.

— Вы сказали, что свидетельницу отравили тем же ядом. Разве она не покончила жизнь самоубийством?

— Похоже, что нет.

— А как же предсмертная записка?

— Не знаю. Не знаю, — тут Петров немного засуетился. — Как говорят эксперты по подчерку, это ее подчерк, но вот что касается чернил, то тут есть небольшая загвоздка.

Петров посмотрел на меня, раздумывая, делиться со мной информацией или нет.

— Чернила — это очень интересно! Чернила — это всегда самая загадочная улика в любом расследовании! — сказал я, стараясь поддержать разговор и услышать продолжение. — Я читал про это в английском учебнике частного сыска.

Петров улыбнулся и я понял, что такого учебника не существует.

— Чернила на записке и чернила в ручке, которую мы нашли рядом с Крупчинской, разные, — продолжил Петров. — Либо она писала другой ручкой, либо…

–… либо кто-то очень искусно подделал ее подчерк. Так искусно, что ваши многоуважаемые эксперты-графологи что-то попросту проморгали или недосмотрели. В этом нет ничего удивительного, в отличие от начальства, их зарплата…

— Не будем забывать, Дмитрий Петрович, — перебил меня Петров, как-то вдруг сразу резко обидевшись за зарплату своих экспертов, — зачем в такую жару ты сидишь в моем кабинете под кондиционером. Если угодно, я могу вызвать следователя и свое объяснение ты будешь писать где-нибудь, где потеплее. Например, возле «обезьянника», рядом с дежурным по части.

— Что я должен написать? — сломался я. Сидеть пусть не за решеткой, но рядом с бомжами и алкоголиками, запах от которых в такую жару наверняка может запросто разъесть глаза, я не хотел.

— Пиши все, как было. Ты теперь свидетель. И не забудь подробно написать, какого черта ты делал в этом магазине. И самое главное, на каком основании ты погнался за подозреваемым. Неужели хотел проконсультироваться по поводу ламината?

— Почему ламината? Я приехал в «Товарищ» за обоями.

Лицо Петрова исказилось, казалось еще одна моя шутка, и я буду сидеть не возле «обезьянника», а внутри.

— И еще, господин полицейский, читайте интернет. Кто-то из ваших сливает туда информацию по этому делу, в частности по яду, но в очень и очень искаженном виде. — Я решил немного сменить тему разговора, а заодно выяснить, была ли хоть толика правды в словах хозяйки аппетитных «близняшек».

Петров ухмыльнулся и хитро прищурился.

— Пока преступник знает, что его преступление на слуху, он нервничает. А если он нервничает, он совершает ошибки. Именно по этим ошибкам мы и ловим преступников.

— Это хорошо только в одном случае.

— В каком?

— Когда ошибок не совершает сама полиция.

Петров посмотрел на меня внимательно и сложил на груди свои огромные ручища.

— Дмитрий Петрович, пиши объяснение, честное слово, лучше пиши…

Вечерний коньяк был гораздо лучше утреннего. Не потому что он был другой, а потому, что позади был большой насыщенный сверх всякого предела день. Небольшой глоток этого чудесного напитка смывал из сознания накипь событий и был поэтому просто незаменимым. Выпив около ста грамм темного блаженства, я вдруг отчетливо понял, что день был, хоть и суетный, но не плодотворный. Какая-то нить, какая-то непонятная суть была не поймана или упущена. Попивая небольшими глотками великолепный пятилетний коньяк, я стал раскладывать все по полочкам. Во-первых, неожиданный визит незнакомца в черных очках. Кто он и зачем пожаловал ко мне? Это мог быть самый обыкновенный квартирный воришка, желающий поживиться, чем бог пошлет, а мог быть и матерый преступник. Если это вор, то беспокоиться нечего, а вот если это матерый преступник, то мне пора обзавестись хотя бы бейсбольной битой. «Интересно, — подумал я, — а почему именно бейсбольная бита считается классическим оружием безоружного человека? Почему именно этот спортивный инвентарь возят в багажниках дорогих машин сынки богатых родителей и другие слюнтяи? Если мне не изменяет память, то в бейсбол у нас играют разве что по телевизору. Не будет ли логичней возить в багажниках что-нибудь наше, родное, а не делать так, как показывают в американских фильмах. Почему бы мне не взять для самообороны ножку от стола или просто железную трубу?». С трубами у меня было не очень. Отвинчивать в туалете ржавую сантехнику было бы верхом безумия и как-то не эстетично. Выбор пал на кухонный стол. Еще немного коньяка добавили мне решимости. Разборка стола началась, однако снять с него ножку, даже после ста граммов, оказалось не таким простым делом. Ржавая гайка намертво вцепилась в винт и не хотела его отпускать. Несколько мощных ударов молотком по упрямой гайке решили вопрос. Стол сломался, и ножка с куском столешницы была у меня в руках. «Немного не аккуратно, но очень функционально. В любом случае лучше, чем сковородка». — Оценил я то, что получилось, и налил еще коньяку — за упокой центральной части моего скудного кухонного гарнитура.

Конец ознакомительного фрагмента.