БЕЗ МЕНЯ

Илья Шустров, 2019

Во дворе дома номер двадцать пять по улице Василия Перова жизнь идёт тихо и спокойно. Какие-то люди появляются и остаются там навсегда, какие-то уходят прочь и их след теряется уже в районе Новой Орловской улицы. Каждый житель этого дома находится в своём маленьком мирке, каждый должен что-то сделать со своим одиночеством. Кто-то мирится с ним, кто-то борется, а кому-то просто плевать. Но главное для всех этих людей не жить счастливо и не умереть красиво. Жизнь будет иметь смысл только в том случае, если мироздание застынет БЕЗ МЕНЯ.

Посвящается тем, против кого настроен весь мир. Посвящается тем, кому всё надоело. Посвящается тем, кто разочарован во всём. Посвящается тем, кого никто не понимает. И, отдельно, посвящается А.Н. Юмашевой

«Ненавижу взрослую жизнь — глотаешь слёзы и тратишь деньги»

Вадим Пестренков

Без Меня

Во дворе дома двадцать пять по улице Василия Перова никогда не было чисто. Это придавало ему определенный шарм, граничивший с иллюзией нищеты. Гулявшие там дети никогда не гнушались ударить ногой павшую листву осенью, формистую ледышку зимой, кирпич, который лежал в этом дворе уже, кажется, не один век, весной, а летом, пытаясь пнуть тополиный пух, падали, спотыкаясь, и весело хохотали — в общем, дети вечно игрались с мусором во дворе.

Когда на этот потрескавшийся асфальт впервые ступил Бог Шарфиков, он увидел вполне обычную картину: на скамейке под раскидистым клёном сидела Валентина. Она смутилась, увидев новое лицо, но никак это не выказала и продолжила сидеть, с задумчивым видом взирая на окна. Бог Шарфиков с испугом взглянул на неё, но, собрав волю в кулак, напустил на себя важный вид и принялся прохаживаться по усыпанному прошлогодними листьями двору. В тот день на нём был широкий фиолетовый шарф, лихо закинутый на плечо и скрывающий тем самым птичье дерьмо, пролетевшее на миллиметр от волос этого необычного человека, который никому не сообщал своё настоящее имя и с упорством прогуливался по двору дома двадцать пять по улице Василия Перова, изредка садясь на соседнюю от Валентины скамейку, дабы передохнуть следующие десять лет. По правде говоря, никто не знал ничего об этом мужчине. Игравшие во дворе дети не обратили на него внимания ни в первый, ни во второй раз.

Позже Арсений заметил, что у него каждый день меняются шарфы. С лёгкой руки мальчика, дворовые дети стали называть этого человека Богом Тысячи Шарфиков. Сокращенно — просто Богом Шарфиков. Вскоре уже весь двор называл его так. Однако шарфов было строго ограниченное количество. Много, но не бесконечно много. Один из них — длинный в чёрно-белую полоску — Бог Шарфиков носил чаще других. Дети пытались с ним заговорить, но он лишь бросал на них презрительные взгляды и шел дальше описывать круги по двору.

Паше было всё равно, кто такой Бог Шарфиков, зачем он неторопливо выписывает круги по двору дома двадцать пять по улице Василия Перова и почему не садится на скамейку к Валентине. Валентина нигде не работала и каждый день сидела под клёном, иногда читая книгу, иногда просто наблюдая за миром. Порой Валентина засыпала на скамейке, но вскоре в ужасе вздрагивала и открывала глаза. Валентина вообще часто вздрагивала. Когда Арсений вышел из дома с криком, что у него родился брат, эта девушка едва не встала со скамьи от ужаса. Жила она в соседнем доме, но отдыхала именно во дворе этого. Хотя отдыхала ли?

Павел отметил, что скоро, вероятно, к ним присоединится еще один товарищ. К ним — это к компании дворовых ребятишек: самому Павлу, Арсению, Вадиму, Давиду и Артёму. Арсений так радовался рождению брата, что решился подойти к Богу Шарфиков и сообщить ему об этом. Тот был весьма обескуражен этим известием. Настолько, что даже не смерил мальчика презрительным взглядом, а улыбнулся. Младенца было решено назвать Дмитрием. Возможно, это было лучшее имя для того мальчика.

Арсений решил сообщить об этом двору столь же громогласно. Валентина снова вздрогнула, Паша многозначительно кивнул, Бог Шарфиков — и тот обрадовался. Во двор иногда выходил Яков — пожилой мужчина, всякий раз выносивший с собой столик, стул и множество небольших деревянных досок, из которых он мастерил кораблики и с радостью раздавал детям. Да и не только детям — вообще всем. Когда очередной кораблик уходил из его рук в чужие, его обтянутое тонкой кожей лицо озаряла улыбка. Он был невероятно худ и бледен. Арсений никогда не понимал, почему в разговорах о нем взрослые нередко упоминали о неком раке. Мальчик порой спрашивал Якова, где его дети. Старик с грустью отвечал, что они его бросили, узнав, что он болен.

В тот день Яков казался самому себе счастливым, оттого что у других хорошо на душе. Был ли он на самом деле счастлив — неизвестно. Но казался — это уж точно. Дети очень много играли в тот день, дабы почтить новорожденного. Устав, они всей гурьбой уселись на скамейки, коих было три во дворе дома двадцать пять по улице Василия Перова. На двух разместились они, а на третьей Валентина. Бог Шарфиков описал еще четыре с половиной круга по двору и пришел к выводу, что устал. Поместиться рядом с детьми он посчитал унизительным делом, равно как и опуститься на грязный асфальт. В итоге мужчина сел под клён к Валентине. Яков оторвался от работы и подозвал Арсения. Когда мальчик подошёл к старику, тот сказал, чтобы Арсений передал маленькому Диме небольшой фрегат, по мнению Якова, лучший из сделанных им кораблей. Арсений поблагодарил его и согласился, что фрегат и впрямь хорош. Его поддержали остальные ребята, и даже Бог Шарфиков что-то пролепетал. Одна Валентина никак не отреагировала. Она собирала всю свою волю в кулак, чтоб не отодвинуться от Бога Шарфиков.

Почему эта девушка не любила людей, доподлинно неизвестно. Да и не любила ли — вопрос относительный. По правде говоря, Валентина всю свою жизнь мечтала о том, чтоб нормально с кем-либо поговорить, но всякий раз терпела неудачу. Бывает, что людям не дано общаться с другими. Валентину это весьма угнетало.

Чего нельзя сказать о Викторе. Виктор прозябал на чердаке дома двадцать пять по улице Василия Перова. Никто не помогал этому полубездомному нищему, и он все свои дни проводил в одиночестве и одиночеством этим упивался. В его руках можно всегда было заметить ветхий томик дешёвого издания какой-то книги без обложки. Казалось, Виктор перечитывал её уже множество миллиардов раз.

Когда кто-то из детей спрашивал Виктора, не надоело ли ему, он с улыбкой отвечал, что каждый раз находит в этой книге для себя что-то новое. Одевался мужчина с тем самым, свойственным интеллигентам его класса обаянием — в потрепанный пиджак, который был Виктору безнадёжно мал, протертые джинсы и черную рубашку в полоску. В особенно холодные дни Виктор обвивал свою шею синим шарфом. Когда Бог Шарфиков впервые лицезрел его в таком виде посреди марта, то остался доволен.

Более жизнелюбивого и доброго человека во всём дворе нельзя было найти. Виктор был добр ко всем. Узнай он, что именно доброта его сгубит, Виктор никак не изменил бы своего образа жизни. Не потому, что не боялся умереть, а потому, что не считал это необходимым. Этот мужчина мог бы стать влиятельным политиком, известным актером, богатым банкиром, но не стал. Однако Виктору было плевать. Виктор знал, что он мог бы, и не хотел этого доказывать.

Этот сногсшибательный нищий любил порою садиться к Валентине и пытаться завести с ней разговор. Девушка, к сожалению, никак не реагировала на него. Даже не вздрагивала. Виктор от этого никак не расстраивался, а только продолжал вести свой странный монолог. Изредка он беседовал с Богом Шарфиков. Возможно, это был единственный человек, с которым Бог Шарфиков вообще говорил.

Через пару дней, когда маму Арсения забрали из роддома, весь двор, казалось, преобразился: Валентина впервые за много дней накрасила губы и завила ресницы, Бог Шарфиков надел свой парадный аскот, а с асфальта исчез мусор.

Когда к дому двадцать пять по улице Василия Перова подъехала машина, в которой везли Анну Александровну с новорожденным Дмитрием, дети ликующе зааплодировали, а стоило румяной женщине выйти из шевроле, как Яков тут же преподнёс ей каравеллу, украшенную цветами, заботливо сорванными Давидом.

Смущенная Анна Александровна продемонстрировала двору маленького ребенка, который наивно улыбался и хлопал глазами. Пока Вадим, Паша, Артём и Давид смотрели на брата Арсения, неподалёку беседовали Бог Шарфиков и Виктор:

–Как прекрасно, что этот двор наполнит детский смех невинного создания, ещё не искушенного жизнью! — радовался Виктор, поправляя свои очки с темно-зелеными стёклами.

–Ну не скажите, — отвечал Бог Шарфиков. На удивленный взгляд Виктора поверх зеленых стекол он вздохнул и ответил: — Мне так жаль этого мальчика. Я не хочу, чтоб он рос и становился взрослым. Это так, — он помедлил, — печально…

Виктор пожал плечами:

–Это так или иначе происходит. Все маленькие мальчики вырастают и морально умирают, становясь взрослыми. Не лучше ли радоваться пока тому, что имеем во дворе ребенка, который ещё не скоро повзрослеет?

Бог Шарфиков не мог полностью согласиться, но промолчал и с грустью проводил взглядом процессию, идущую за Анной Александровной и новорожденным Дмитрием.

Чуть позже, когда Валентина и Яков разошлись по домам, Бог Шарфиков снял удавку и сел на лавочку. Глядя на окна, откуда раздавался весёлый гомон, он вдруг заплакал. Слёзы просто падали с его щёк на асфальт, очистившийся впервые за долгое время. Март уже начал уступать своё место апрелю, и ветер был чуть прохладнее окружающего воздуха. Бог Шарфиков откинулся на спинку скамейки и тихо прошептал:

–Ты пришёл в этот мир ради мира,

Ради жизни во тьме одиночества

Ради жизни в убогой квартире

Человек без имени-отчества…

Не взрослей, умоляю, ребенок!

Не расти, будь таким, ну пожалуйста!

Стоит выбраться нам из пеленок,

Как не скрыть нам к себе чувство жалости.

Как не скрыть безразличия к прочим.

Мы растем вширь, не ввысь, кособочимся

Не получишь ты жизнь, хотя, впрочем…

Наша жизнь — это жизнь в одиночестве.

Когда Дмитрию исполнился годик, Арсений наконец-то отошел от радостного возбуждения и чувства новизны, которые маленький брат принёс в его жизнь. Первое, что парень сделал — это взялся за учёбу. Мальчику плохо давались уроки русского языка, и он попросил родителей помочь, однако те, занятые постоянной сменой пеленок, каждый раз говорили, что им не до него.

В поисках помощи Арсений обратился к Виктору, резонно полагая, что раз тот много читает, пусть даже одну и ту же книгу, хорошо разбирается в русском языке. Бездомный приподнял свои очки и внимательно оглядел мальчика. Затем, улыбнувшись, он посоветовал сходить к Вячеславу за помощью. Вячеславом звали писателя, жившего на втором этаже. Он редко выходил на улицу и ещё реже говорил с кем-либо. Вячеслав был очень нелюдимым, поэтому Арсений долго колебался, прежде чем позвонить в его дверь.

Самым веским основанием стало то, что Паша, Вадим, Давид и Артём уже знали, что Арсений собирается на аудиенцию к писателю. Если бы они увидели, что их друг вернулся так быстро, то ещё неизвестно, что бы подумали. Посему Арсений и решился нажать на кнопку звонка писателя Вячеслава. Когда дверь открылась, за ней оказался человек, в представлении мальчика никоим образом не походивший на писателя. Растрёпанный, небритый, с синяками под глазами и бегающим взглядом. Его одежда походила на тряпьё Виктора.

Узнав, зачем к нему явился Арсений, Вячеслав пришел в восторг и предложил мальчику взаимовыгодные условия: писатель подтягивает школьника по русскому языку и литературе, а тот в свою очередь помогает Вячеславу по дому. Через две недели занятий парень понял, почему писатель был так обрадован. В квартире вечно плодилась грязь, росла гора немытой посуды, исчезали продукты из холодильника, а всё потому, что её обитатель только и делал, что сидел за старым компьютером и писал. Каждый вечер он садился в старое кресло у окна, закрывал глаза с полопавшимися сосудами и растолковывал Арсению очередную тему, пока парень убирался в квартирке Вячеслава.

Когда Анна Александровна, в очередной раз подписывая дневник сына, увидела в нем множество хороших оценок по русскому языку и литературе, то спросила у Арсения, как у него это получилось. Узнав о необычном репетиторе, женщина задумалась, не принесёт ли это проблем её семье. Придя к выводу, что, нет, не принесёт, она бросила лишь один комментарий по этому поводу. Про то, как мальчику повезло, что жена бросила Вячеслава. Мальчик не понял её и на следующий вечер попросил у писателя разъяснить эту фразу.

Вячеслав с неохотой ответил, что стоило ему погрязнуть в своих мирах, как жена начала испытывать недостаток внимания. В итоге женщина просто забрала дочь и сбежала. Арсений был поражен тому, что такое вообще возможно. Выйдя после во двор, он увидел там друзей и не преминул им рассказать о судьбе писателя. Артём, казалось, проникся сочувствием к Вячеславу и даже подошел взглянуть на его окна.

Бог Шарфиков всё так же вальяжно ходил по двору, разглядывая деревья, как вдруг, вскрикнув, он указал на ветку одинокого клёна, возле третьего подъезда дома номер двадцать пять по улице Василия Перова. Дети прекратили обсуждения и взглянули на дерево. Даже Валентина заинтересовалась происходящим. На нижней ветке клёна висела, зацепившись хвостом, тельце маленькой белки. Оно не шевелилось.

Но не труп белки впечатлил Бога Шарфиков, а другая, живая белка, которая сидела рядом и упорно пыталась поднять своего погибшего товарища обратно на ветку. С таким усердием она это делала, что смогла-таки затащить бездыханное животное на дерево и, взяв его в зубы, умчалась в сторону дупла в стволе. Пока весь двор дома номер двадцать пять по улице Василия Перова стоял ошеломленный этим действом, откуда-то со стороны внешнего мира раздался тихий кашель.

Здесь стоит немного рассказать про сам дом. Это было небольшое пятиэтажное здание пятидесятых годов прошлого века, с барельефами над каждым из трёх подъездов. Войти во двор этого бежевого дома можно было только через старую белую арку, отделявшую это строение от прочего мира со своей бесконечной суетой. Дом номер двадцать пять по улице Василия Перова стоял особняком от всех прочих, в тени раскидистых дубов и клёнов. В его дворе всегда царило спокойствие. Даже дети, игравшие там почти ежедневно, не привносили в эту идиллию ничего того, чем обычно чреваты детские игры — нервного оживления и бессмысленного хаоса.

С двух сторон бежевое здание было огорожено стеной, напротив подъездов красовалась задняя часть какого-то старого дома, где никто не жил, и деревья, его окружающие, а с четвёртой стороны к дому примыкала старая брошенная закусочная. Когда Арсений спрашивал у родителей об этом полуразрушенном домике, то ему рассказывали что, ранее в нём находился бар, в который ходили в основном полицейские. Почему именно они — было непонятно.

Владел пабом человек по имени Пётр Немцов. На его полуседой голове всегда была повязка, скрывавшая, по предположениям многих завсегдатаев, залысину. Петру Немцову было всего сорок три года, но выглядел он на все шестьдесят. Бармен был очень мрачный, с тяжелым взглядом и сетью морщин на лице. Казалось, в этом человеке собраны все горести мира. Когда он умер, никто даже не удивился.

За неимением персонала закусочную закрыли люди из управы района, к великому неудовольствию полицейских. В тот день, когда двору дома номер двадцать пять по улице Василия Перова довелось лицезреть погибшую белку, закусочная обрела новую жизнь: её купил некий Александр Власов. Он быстро запомнился двору отчасти из-за своего кашля, который нередко предшествовал появлению этого солидного, чуть тучного и улыбчивого человека. Александр нередко пытался вылечиться от своего хронического недомогания, но всякий раз терпел крах и сводил попытки выздороветь к ношению на шее шарфа, по мнению Бога Шарфиков, абсолютно восхитительного.

Власов достаточно быстро привел бар в порядок, к неудовольствию Якова и огромной радости полицейских, для которых проницательный Александр всегда делал скидку. Через неделю после своего появления во дворе дома номер двадцать пять по улице Василия Перова Власов сделал его гораздо более многолюдным. Артём, гуляя как-то во дворе, увидел возле мусорных баков перевязанную бечевкой стопку тетрадей. Из интереса взглянув на верхнюю, мальчик долго читал её, а затем, взяв домой, спрятал у себя за шкафом и потом ещё долго изучал втайне ото всех.

Тем временем появились люди, протестовавшие против паба у них во дворе. Например, Яков, который, будучи известным противником алкоголя, упорно подначивал соседей помочь ему избавить двор от этой заразы. Власов никак на это не реагировал. Только изредка махал Якову рукой, проходя мимо него, чем приводил последнего в ярость, отчего мужчина неизменно ломал ту часть корабля, которую держал в ладони. Александр очень гармонично вписался в этот двор.

Он даже несколько раз выслушивал рассказы детей о том, как сложно учиться в четвёртом классе. Бог Шарфиков, уже считавшийся полноправным участником жизни двора дома номер двадцать пять по улице Василия Перова, пару раз приглашал Власова принять участие в их с Виктором дискуссиях. Виктор так и вовсе радовался всему, что происходило. Одна Валентина продолжала сохранять отрешенность, поддерживая амплуа. Однако в подлинности её настроений можно было усомниться после одного случая.

Однажды, когда Анна Александровна и Арсений вывели погулять маленького Дмитрия во двор, Арсений впервые увидел, как Валентина изменила своеобычное тревожное спокойствие на невольно возникшую радость при виде одного мужчины.

Больше всех, пожалуй, удивился сам мужчина. Звали его Аркадий, и был он отцом Артёма. Аркадий Сергеевич воспитывал сына в одиночку и никак не ожидал к себе повышенного внимания со стороны столь необычной особы. Да чего уж там, сама Валентина — и та не ожидала от себя такой реакции. Она всего лишь улыбнулась и слегка привстала со скамейки. В этом не было бы ничего такого, если бы это был кто-то другой. Но это была Валентина. Та Валентина, которая будет игнорировать всех, кто попытается с ней заговорить. Эта Валентина сейчас сама сделала шаг навстречу другой душе. Впервые. Тем не менее, при более тщательном разборе этой ситуации, можно было вспомнить, что ранее эти два человека не пересекались, потому как Аркадий Сергеевич выходил из дома только по вечерам, когда Валентины уже не было во дворе.

У Виктора это событие спровоцировало нечто вроде умиления, а Бог Шарфиков весь день ходил по двору дома двадцать пять по улице Василия Перова с глупой улыбкой на губах. У самой Валентины, а заодно и у Артёма, это проявление симпатии вызывало не иначе как стыд. Аркадий Сергеевич был скорее в растерянности. Когда Арсений спросил у Анны Александровны, что она думает на сей счёт, то женщина неопределенно махнула рукой. Мальчик начал замечать, что мать часто пропускает его слова мимо ушей. Со временем Анна Александровна вовсе сократила часы своего появления вне дома до возмутительного минимума.

Все новости о жизни двора женщина получала от Арсения. Он же ходил в магазин и изредка гулял с братом. Маленький Дмитрий рос жизнерадостным ребёнком. Стоило ему появиться во дворе, как Виктор начинал сиять от его младенческой беззаботности, тогда как Бог Шарфиков в эти секунды неизменно отдавался унынию. Младшему брату исполнилось уже полтора года, когда Арсений нашёл в нём странность, которую, казалось бы, уже должны были заметить хотя бы родители, но, тем не менее, именно старший брат первый понял, что Дмитрий, в отличие от прочих младенцев, никогда не плачет.

Малыш спокойно лежал в своей колыбели, терпеливо ожидая новых развлечений, неизменно поступавших со стороны судьбы, будь то погремушка или же живой человек, который не откажется с ним поиграть. Прямо над кроваткой Дмитрия стоял на полке фрегат. Тот самый, самый лучший из всех, что делал Яков за всю жизнь.

В последнее время к Якову часто подсаживался Давид. Давид был в компании дворовых ребятишек тем самым мальчиком, который никогда не был первоисточником веселья, а лишь тихо и смиренно проводил его через себя. Давид и Яков могли подолгу беседовать. Когда Арсений, Артём или Вадим спрашивали у товарища, о чем шла речь в разговоре, Давид каждый раз грамотно увиливал от ответа. Павел никогда ничего не спрашивал, однако внимательно слушал всё, что говорилось в его родном дворе.

Между тем Валентина на некоторое время перестала появляться на скамейке под клёном. Аркадий Сергеевич целыми днями работал в офисе и не замечал перемен, так как возвращался поздно вечером и о существовании Валентины узнал от третьих лиц: она уходила домой ровно в семь часов вечера до апреля и в восемь после. А по выходным так и вовсе сидела до десяти. Аркадий Сергеевич возвращался в девять по будням, а в субботу и воскресенье спал дома. Артём целыми днями был предоставлен сам себе.

В последнее время мальчик стал очень редко выходить во двор. Он по большей части сидел дома и читал тетради, которые нашел у паба Власова. Это были дневники Петра Немцова, рассказывавшие о трудной жизни этого человека. О том, как его ненавидел старший брат, о том, как бросила жена, о том, что жил с родителями до тридцати пяти лет. Артём испытывал странное чувство, когда читал эти тетради. Мальчик рано начал взрослеть и испытывать острый недостаток печали в своей жизни.

Дневники Петра Немцова нагоняли на него такую грусть, что Артём нередко плакал над трудной судьбой этого человека, невольно проводя параллели со своей жизнью. Артём влюбился в девочку из другого класса. Ему хотелось быть с ней рядом как можно чаще. Мальчик решил для себя, что перейдет из своего класса в следующем году, дабы, наконец, заговорить с предметом своего обожания. Артём пытался стать лучше — стал хорошо учиться, много работал по дому, хотя его никто не заставлял. Единственная привычка, от которой он не смог отказаться, — это сон в компании мягких игрушек.

По вечерам мальчик таскал к себе в постель множество игрушечных зверей и засыпал с ними в обнимку. Выделял он из всего своего зоопарка троих: большого медведя, медведя поменьше и кролика. Друзья Артёма об этом не знали. Он не стыдился этой привычки, просто не хотел её раскрывать — настолько она была интимной.

Артём и о своём переходе в другой класс долго умалчивал, а когда сказал, то выяснилась одна очень необычная вещь. Паша тоже хотел перейти в другой класс, причём в тот же, что и Артём. Именно тогда мальчик впервые по-настоящему присмотрелся к Павлу. Он заметил, что его друг необычайно скрытен. Паша и Артём давно считали себя лучшими друзьями, но первый почему-то никогда не распространялся о своей жизни. Вот что о нём было известно.

Павел рос в невероятно мрачной семье, где нужно было иметь железные нервы, чтобы не впасть в отчаянную тоску. Несмотря на то, что он много молчал, люди всё понимали по его глазам — они точно передавали чувства Паши.

Артём пытался объяснить себе, зачем его соседу переходить в другой класс, когда Арсений обратил внимание друзей на дерево, где белка прыгала по веткам, держа в лапах какую-то ягоду, к дуплу, куда недавно поместила своего погибшего собрата. Бог Шарфиков грустно вздохнул.

Между тем Дмитрий всё больше начинал вводить брата в раздумья. Мальчик стремился к одиночеству. Когда в дом номер двадцать пять по улице Василия Перова переехала семья Кирилленко и младшая дочь — двухлетняя Вика подошла к Дмитрию познакомиться, тот в страхе скрылся за ногой Арсения. За этой картиной наблюдала бабушка девочки — Ксефа Алексеевна. Старушка покачала головой, поджала губы и сказала куда-то в сторону:

–Знала же, что дом нехороший. Уже по людям видно, что здесь творятся какие-то “капости”, — стоявший рядом Бог Шарфиков не знал, что такое капости, но спросить побоялся.

Виктор проводил всё больше времени не с Богом Шарфиков, а с Александром Власовым, чему первый был не рад. В остальном же никаких изменений образ жизни обитателей этого совершенно обычного дома не претерпел. Валентина, всё так же тщательно стараясь скрыть свою симпатию к Аркадию Сергеевичу, сидела под деревом. Яков всё так же мастерил кораблики для людей, а Вячеслав писал книги всё время, кроме уроков русского с Арсением.

Привычное течение жизни двора дома номер двадцать пять по улице Василия Перова было прервано маршруткой, которая непонятно как очутилась около одной из стен, окружавшей его. Той самой, что имела в себе арку, сквозь которую в этот двор и можно было пройти. Самым интересным в этом оказалось то, что маршрутка была явно шире, чем арка, и помимо этого, имела спущенные колёса. То есть, как она оказалась за стеной, было полнейшей загадкой.

Это, пусть и необычное, но безобидное событие разделило дом двадцать пять по улице Василия Перова на два лагеря. Во главе одного стояла семья Кирилленко, и они хотели убрать эту самую маршрутку. Проблемой было только то, что делать это собственноручно никто не хотел. И даже узнать, кто мог бы этим заняться, Кирилленко и их пособники не желали. Вместо этого, семейство самозабвенно топило за то, что ответственность за уборку газели необходимо переложить на второй лагерь. Большинству из него было просто наплевать на то, что появлялось в их дворе. Остальные считали, что газель никак не мешает, следовательно, её можно оставить. Плюс был ещё Виктор, который посчитал маршрутку прекрасной инсталляцией и был всецело за то, чтобы её оставить.

Виктор был настолько представителен и упёрт, что убедил в правильности своей позиции даже Бога Шарфиков, который изначально по эстетическим соображениям относил себя к фракции Кирилленко. Вообще, Бог Шарфиков не понимал сути конфликта.

По его философии, всё было просто. Если хочешь что-либо сделать, то делай. А не делаешь — значит, не можешь или не хочешь по-настоящему. Так что Кирилленко были в ярости, когда лишились такого ценного союзника, как Бог Шарфиков. Оно и понятно: он был единственным с их стороны, который предпринял бы хоть какие-то попытки для достижения цели. Пока что лагерь Кирилленко терпел крах, потому как твёрдо не желал вообще ничего делать, кроме того, что упрекал остальных жильцов в их безразличии к происходящему.

Конфликт стоял на месте из-за того, что второй фракции было всё равно. Никто не желал ничего делать: одни — потому что считали работу непосильно трудной, а другие наплевали на газель и преспокойно жили в своё удовольствие. Я обожаю так относиться к миру. Лучшее — враг хорошего. Вы так не считаете?

А Бог Шарфиков продолжал недоумевать. Как же так — какая-то маршрутка смогла поссорить между собой дом номер двадцать пять по улице Василия Перова. Когда, уже в мае, он гулял во дворе до позднего вечера, в голову к Богу Шарфиков пришла мысль. Она бы прошла из головы дальше по пищеводу в желудок и там бы забылась, но, так как был он на улице, а соответственно в шарфе, мысль осталась в голове. Сев на лавочку, где обычно расслабляется Валентина, Бог Тысячи Шарфиков взглянул на окна Арсения и тихо прошептал:

–Почему, если люди хотят увидеть причину для зла, они её видят, а вот найти повод для настоящей радости не может вообще никто?

Прошёл еще год. Дмитрию было уже два года, и Арсений постепенно начинал опасаться того, что его брат может стать кем-то вроде Валентины. Он любил одиночество гораздо больше, чем чьё-либо общество. Маленький Дима подолгу лежал в своей кроватке и рассматривал потолок. Анна Александровна собралась отвести сына к психологу, но, немного подумав, решила, что Арсений и его отец справятся гораздо лучше. Станислав Матвеевич так не считал, но спорить с супругой не решился. Когда Арсений, игнорируя вопрошающие взгляды друзей, сел в машину на заднее сидение вместе с братом, ему почему-то стало грустно.

Вместо того чтоб развлекаться с друзьями во дворе, он сейчас едет проверять брата на адекватность из-за того, что его послала туда мать, которая уже больше года не выходит из дома, а отец даже ни слова ей не говорит про то, что это как минимум ненормально. Когда машина проехала мимо лавок, за ней последовал порыв ветра, сдувший с колен Якова коричневый плед. Давид оторвался от разговора с Артёмом, Пашей и Вадимом и поднял кусок ткани. Затем, отряхнув его, подал Якову. Старик поблагодарил мальчика.

Как только Давид отошел от парней, разговор прекратился. Но отнюдь не потому, что кто-то хотел подождать друга и продолжить беседу уже с ним, а потому, что в отсутствие Давида было не о чем, а если быть точным, не с кем разговаривать. Вадим никогда не поднимал тех тем, которые могли бы реально заинтересовать его друзей. А Артём и Павел за этот учебный год вообще перестали общаться.

Опасения Артёма, что Паша переходит в тот же класс, куда и он, из-за одной конкретной девочки, оправдались. Им понравилась одна и та же дама — Елена Васнецова. Вроде бы ничем не примечательная, но приятная девчушка. Даже не отличница. Артём понимал, что Павел видит его чувства и понимает, что Артём видит его собственную влюблённость. Вслух в этом ни тот ни другой не признались друг другу ни разу, но оба чувствовали напряжение. Где-то в январе Артём вошел в класс и увидел весело смеющихся Пашу и Лену. От этого мальчик выпал из нашего измерения на целый день, а потом и вовсе заболел.

Аркадий Сергеевич не понимал, что происходит с его сыном, а сам мальчик окончательно замкнулся в себе. Теперь он каждый вечер тихонько плакал, прижимая к себе большого медведя, медведя поменьше и кролика перед тем, как заснуть. Артём представлял, что обнимает Леночку, а когда, проснувшись поутру, обнаруживал, что его возлюбленная расчленена на три части и валяется в разных концах кровати, приходил в неописуемую ярость. Артём чувствовал, что ненавидит Павла больше, чем кого-либо на свете. Но хуже всего было то, что в его сердце постепенно возникла ненависть и к Елене.

Когда мальчик видел эту парочку, ему хотелось тут же высказать им в лицо, что они смотрятся вместе убого, что Павел вообще её не достоин, что Лена полная дура, раз выбрала этого урода, что они вообще друг другу не подходят, что Артём гораздо красивее этого недоросля, что больше, чем он, никто не будет так любить Елену, что у него богатый отец и он может дарить ей дорогие подарки и что Паша жирный. Жирным Павел не был. Даже, скорее, наоборот. Но из-за низкого роста это не было заметно. Плюс ко всему Артём всегда пытался находить в сопернике плохие черты.

Однажды вечером, в апреле, Артём подошёл к зеркалу в своей комнате и принялся разглядывать своё лицо. От отца ему достались правильные черты лица, такие, как нос и приятная форма глаз. От матери, которую мальчик никогда не видел, у него были густые русые волосы и глубокие глаза. Артём подумал, что он, в принципе, очень красивый. Проходящий мимо комнаты сына Аркадий Сергеевич согласился с этим высказыванием. Вот тут Артёму стало по-настоящему страшно. Он понял, что начал разговаривать сам с собой. От осознания этой мысли мальчик начал хуже учиться — всё время он думал о том, чтобы не думать о Паше и Лене. Артём содрогался от ужаса, когда думал, что в тишине урока прозвучат его нечаянно сказанные мысли о том, насколько он ненавидит эту парочку. Мальчик знал, что несколько одноклассниц в него влюблены, а две шестиклассницы считают его милашкой, но, чёрт подери, плевать он хотел на других девушек!

Паша видел, что Артём потихоньку начинает его ненавидеть, но делать с этим ничего не хотел, да и не мог. Тем не менее, разговоры в их компании стали более затруднены. Вот и сейчас, стоило Давиду отойти, как и Артём, и Павел, и Вадим замолчали. Между Яковом и Давидом возникла дружба родственного характера. Мальчик относился к старику как к дедушке. Последнему это более чем нравилось. Родные дети бросили Якова вскоре после того, как он узнал, что болен раком. Кораблики, которые старик делал для людей, стали для него большим, нежели просто хобби. Это была его жизнь.

Бог Шарфиков и Виктор любили порой порассуждать о жизни. Не о своей, а в принципе о жизни как о явлении. Бог Шарфиков представлял её себе как цельное драматургическое произведение, которое нужно начать интригующе, отыграть красиво и закончить эффектно. Виктор же считал, что жизнь — это просто отрезок времени, как урок в школе, просто чуть длиннее. И проживать её красиво Виктор не собирался. Он не проживал жизнь. Он воспринимал её как должное и влачил своё бессмысленное чердачное существование максимально так, будто бы говоря в лицо жизни: «Отстань». В миллионный раз читая книгу без обложки, Виктор был счастлив оттого, что не считал нужным думать о смысле бытия и мирских проблемах. Покушать — есть. Попить — есть. Где поспать — есть. Почитать — есть. Ну и всё. А остальное — уже второстепенно.

А вот жизнь Александра Власова приобрела доселе неизвестный ему характер. Владелец бара получал столько денег, сколько в жизни не получал. Полицейские ходили в его паб. Алкаши ходили в его паб. Усталые офисные работники ходили в его паб. Да что там, пару раз даже чиновники заглядывали. При всём при этом количество людей в трактире было примерно одинаковым на протяжении всего рабочего дня. Мало, но при этом ещё и стабильно мало людей. Ровно столько, сколько он мог обслужить в один момент. Власов дивился такому стечению обстоятельств, но не хотел ничего менять. Однако, как известно, ничто не вечно.

Семья Кирилленко выдвинула Александру ультиматум: либо он делает вход в пивную не со стороны двора, а со стороны улицы по причине того, что «во дворе постоянно шляются эти алкоголики», либо на его бар обрушатся все капости, на которые Кирилленко способны. Власов, ничтоже сумняшеся, отказался переносить вход. И капости обрушились. На следующий день после неудавшихся переговоров Александр, как обычно, ждал клиентов, но почему-то их было ещё меньше, чем обычно, а если быть точным, их вообще не было. Пытаясь понять, в чём дело, Власов вышел на улицу и обнаружил, что на двери висит плакат с жирно выведенной надписью «МЫ ЗАКРЫТЫ». В ярости Александр пошёл к Кирилленко, но те отпирались и утверждали, что они здесь ни при чём. А потом начались такие капости, что это показалось детским лепетом и невинной шалостью.

Помимо постоянных граффити, возникавших на чистой стене, оконные стёкла в баре разбивались с частотой примерно раз в неделю. Однажды в паб в разгар рабочего дня зашёл бомж, от которого пахло хуже, чем от кучи гнилых овощей с подливой из навоза. Гость заведения уселся возле стойки и сказал Александру фразу, суть которой была в том, что Власов должен налить своему старому отцу хоть стакан водки, раз он сумел-таки выбраться из подвала. Всё это было приправлено таким отборным матом, что Александр даже испугался. Естественно, он понял, кем подстроен сей демарш. Проблема была в том, что даже друзья-полицейские не могли помочь Власову, так как не было доказательств вины Кирилленко.

Однако находчивый бармен нашёл-таки способ справиться со скандалистами Кирилленко. Тем временем Арсений, Дмитрий и Станислав Матвеевич вернулись во двор дома номер двадцать пять по улице Василия Перова. Арсений пребывал в невероятно подавленном состоянии. Настолько грустно ему было, что мальчик решил не ходить сегодня к друзьям на улицу — они не поняли бы его печали. А вот с Вячеславом Арсений как раз решил встретиться. Писатель, открыв дверь, обрадованно взглянул на мальчика. Было видно, что ему тоже не хватает собеседника, который бы понял его мысли и переживания. Проведя урок грамотности, Вячеслав хотел было попрощаться с учеником, но Арсений внезапно задал писателю очень странный вопрос:

–Вячеслав, а почему бывает грустно? — Вопрос этот поверг мужчину в десятисекундный ступор, после которого он медленно, подбирая наиболее точные слова, начал говорить:

–Отчего бывает грустно? Хороший вопрос, парень. Я бы даже сказал, отличный! Если бы каждый мог ответить на него с лёгкостью, то его бы задавали реже. Грусть — это антоним к радости. Если тебе не радостно, значит, скорее всего, грустно. Вот представь, что умирает кто-то, кого ты обидел. Справедливо обидел или нет — неважно. Вернее, не обидел, а оскорбил ты этого человека. Серьёзно оскорбил. А он отчего-то не обижается. А вместо этого берёт и умирает. Вот тогда тебе будет очень грустно. А знаешь, почему? Стечение обстоятельств — во-первых, когда кто-то умирает, это априори печально. Почему? Потому что все мы, так или иначе, боимся перемен. Боимся менять свой дом на что-то другое, если привыкли к нему, боимся разлуки с кем-то дорогим. В разлуке нет ничего плохого. Чем больше разлука — тем радостнее встреча. А если человек умирает, то далее события могут развиваться по двум направлениям. Есть вариант, что вы увидитесь на том свете. Или, если того света всё же нет, то не увидитесь вы вообще. Но тебе будет всё равно, когда ты на сто процентов убедишься в отсутствии загробного мира. Я предпочитаю не думать об этом вообще, а то можно прийти к таким выводам, что и жить не захочется. Так, о чём это я? Да, тебе грустно. Но грустно тебе становится не только потому, что человек умирает. Дело в том, что ты не сможешь попросить у него прощения. И он у тебя тоже. В глубине души мы все надеемся на то, что все конфликты сами собой разрешатся. И так часто случается. Мы верим в то, что ссора будет просто исчерпана и злиться просто надоест. А так, смотри: нет человека, не сможете вы с ним помириться, не узнаете, кто был прав; значит, нет и исполнения твоих надежд и ожиданий — не оправдались они. А люди терпеть не могут, когда что-то идёт не так, как они задумали. Пожалуй, больше, чем это, они ненавидят только людей, которые учат жизни. Ненавидят по простой причине — никто не знает этот мир. Вообще никто. И тогда какой смысл давать совет о том, чего не знаешь? Но мы отвлеклись от темы. Вот я озвучил тебе две главных причины для грусти. Перемены и неоправданные ожидания. Все печали можно, каким-либо образом, направить под эти два истока. Надеюсь, что я доходчиво ответил на твой вопрос.

Вячеслав ответил более чем доходчиво. С этого дня Арсений приобрёл привычку искать причины своей очередной тоски. И каждый раз убеждался, что их только две: перемены и неоправданные ожидания. На следующий день, выйдя прогуляться с маленьким Дмитрием, Арсений наблюдал за белкой, всё так же скакавшей по дереву, от ветки к ветке, а затем к дуплу. Во дворе дома номер двадцать пять по улице Василия Перова стояла теплая погода. Прекрасный майский вечер: солнце ещё не полностью зашло, дети играют на асфальте.

Семья Кирилленко по традиции вышла на вечернюю “продышку”, как они это называли. Все Кирилленко сидели на дальней от Валентины (вся семья терпеть не могла несчастную женщину, считая её сумасшедшей) скамье и что-то обсуждали, неодобрительно поглядывая на всех прочих людей во дворе. В семье Кирилленко было шесть человек: бабушка Ксефа, дочь её, Агафья, зять её, Пётр, внучка её, Виктория и два брата-близнеца — Алексей и Александр — тоже внуки бабы Ксефы. Казалось, семья Кирилленко ненавидит всех и вся. Собственно, так и было. Они третировали буквально каждого, кто не входил в их клан, но частенько затевали ссоры и друг с другом. Так, например, из-за дородности бабы Ксефы одному из близнецов приходилось каждый раз сидеть на асфальте. И когда Лёша и Саша дрались друг с другом за место на лавочке, Бог Шарфиков всерьёз боялся, что они друг друга убьют.

Так вот, в тот майский вечер семья Кирилленко тоже вышла на продышку и как раз хотела её закончить, как вдруг во двор дома номер двадцать пять по улице Василия Перова вошла целая процессия из трёх полицейских и Виктора, во главе которой шёл Александр Власов. Власов указал на Кирилленко, и полицейские направились к семейству. Баба Ксефа сразу почувствовала что-то неладное. Полицейские подошли к сборищу клана скандалистов и доложили примерно следующее: семья Кирилленко обвиняется в причинении вреда имуществу Александра Власова. Баба Ксефа рассмеялась в лицо участковому и сказала, что доказать это нельзя.

Полицейский указал на Виктора и сообщил, что тот является свидетелем и легко укажет на тех, кто рисовал граффити и бил окна. Баба Ксефа вновь расхохоталась. По её мнению, Виктор был самым смехотворным свидетелем обвинения за всю историю полиции. Никто не поверит ему, потому что Виктор — бездомный. Один из полицейских резонно заметил, что у судьи и впрямь могут возникнуть сомнения насчёт такого свидетеля. Участковый согласился. Баба Ксефа уже была уверена в своей победе, как вдруг подошедший к ней Власов сообщил очень интересную вещь. Оказывается, после дурно пахнущего бомжа, которого, скорее всего, подослали Кирилленко, Александр решил, что с него хватит и установил небольшую камеру, которую не так просто заметить. Пока он говорил всё это, баба Ксефа менялась в лице, а остальные Кирилленко в страхе застывали, понимая, что их ждёт заслуженное наказание.

Когда семья уходила со двора в сопровождении трёх полицейских, Власов и Виктор, довольные своим аутодафе, подошли к Богу Шарфиков, который только и сделал, что похлопал им двоим. Виктор смущённо поправил очки с зелёными стёклами, а Александр предложил пойти и выпить за победу. Бог Шарфиков согласился, но, извинившись, сказал, что алкоголь пить не будет. Из-за стены донеслось громогласное высказывание бабы Ксефы, сопряженное с отменной бранью на непонятном языке, из которой выделилось слово “капости”.

Власов, Виктор и Бог Шарфиков рассмеялись, а маленький Дима вдруг громко и отчётливо произнёс:

–Капости!

Двор замолчал, и все, кто там был, взглянули на мальчика. Арсений поспешил увести брата со двора и сообщить родителям, что Он наконец заговорил. Чуть позже, когда уже почти совсем стемнело, Бог Шарфиков, выйдя из паба, где остались Виктор и Александр Власов, взглянул на окна и рассмеялся. Сев на среднюю лавочку, он прошептал:

–Вот почему так бывает — самые изощренные гады, которые подсылают бомжей и выбивают стёкла в итоге ловятся на самом банальном и простом, и для победы оказывается необходимо лишь сделать один-единственный шаг? Почему так бывает? Разве глупа семья Кирилленко хоть в чём-нибудь, кроме тупой злобы на мир?

–Глупы, — отозвался кто-то со скамейки Валентины. Бог Шарфиков вздрогнул и посмотрел туда. На лавке сидел Артём. Мальчик улыбнулся и продолжил. — Конечно, они глупы. Продумывают всякие мелочи, забыв о банальных мерах предосторожности. Да попасться на таком может только полный идиот! А знаешь, в чём ещё они глупы? — Бог Шарфиков помотал головой. — Они переехали сюда и считают, что могут тут хоть что-то изменить. Я живу в этом дворе двенадцать лет и могу точно сказать, от нас здесь ничего не зависит. Чего бы мы ни хотели изменить, если дом этого хочет, то оно и останется. Да, чёрт подери, Кирилленко глупы уже просто потому, что переехали сюда! Ты согласен? — Бог Шарфиков посмотрел на Артёма и сказал:

–Согласен. Знаешь, а ты ведь взрослее, чем должен быть, — мальчик хмыкнул.

В три года Дима уже говорил. Каким-то непостижимым образом он выучился это делать за три месяца после победы Власова над Кирилленко. Арсений поражался удивительным успехам брата в познании этого мира.

Между тем в доме номер двадцать пять по улице Василия Перова появился новый жилец — Семён Лаврентьевич Шаляпин. Выделялся из общего ряда этот брюнет среднего роста тем, что был абсолютно отрешен от всего мира.

Человеческие черты проявлялись в нём лишь одной-единственной слабостью — курением. В остальном же Семён Лаврентьевич казался немного недоразвитым: он почти всегда молчал, ни на кого не обращал внимания. При ближайшем рассмотрении повадок Шаляпина становилось понятно, что данный образ жизни он старательно поддерживает исключительно по той причине, что всякая иная жизнь ему неудобна. Бог Шарфиков сразу восхитился Семёном Лаврентьевичем как человеком сильным и приспособленным к жизни. Шарфов, однако, этот сильный человек не носил.

Семья же Кирилленко сразу возненавидела Семёна Лаврентьевича. Однажды, выйдя на вечернюю продышку, Агафья, Виктория и баба Ксефа увидели облако дыма, посреди которого проглядывали черты Шаляпина. Но мало того, что облако вообще имело место быть во дворе дома номер двадцать пять по улице Василия Перова, так оно ещё и расположилось на любимой скамейке Кирилленко. Баба Ксефа потребовала у Агафьи, чтоб та потребовала у Шаляпина, чтоб тот немедля исчез с их лавочки.

Агафья с радостью кинулась изливать своё раздражение. Общий смысл той тирады, которая рассеяла облако табачного дыма, был примерно в том, что лишь чудовище и бесчувственный, злой человек может курить рядом с детьми; в том, что, когда маленькая Виктория (которую Агафья старательно тыкала в Семёна Лаврентьевича) вдыхает все эти канцерогены, она начинает умирать быстрее, чем просто от жизни; в том, что все курильщики — глупцы и убийцы. Агафья гневно взглянула на Шаляпина. Тот выдохнул ей в лицо струю въедливого дыма. Это была ошибка. Разъяренная мать принялась говорить то же самое по второму кругу. Высказав всё наболевшее, женщина повернулась к матери за одобрением и застыла как вкопанная.

В пылу ярости Агафья забыла, что баба Ксефа тоже курит. К сигарете старушка пристрастилась как раз после того серьёзного поражения от Александра Власова. Прямо сейчас баба Ксефа застыла, делая очередную затяжку. На её лице отпечаталось удивление, смешанное с гневом. Пробормотав какую-то угрозу на украинском, престарелая казачка удалилась в подъезд дома номер двадцать пять по улице Василия Перова.

Свыкнувшись с той мыслью, что её мать — убийца, Агафья повернулась к Шаляпину и вперила в него свои полные ярости глаза.

–Да как вы посмели поставить меня в такое глупое положение?! — взвыла она. — Вам нечего делать в этом доме! От вас здесь одни… — Агафья замялась, подыскивая нужный эпитет. Тут ей помог Бог Шарфиков:

–Капости? — Агафья удовлетворенно кивнула. Тут Семёну Лаврентьевичу совсем надоела сложившаяся ситуация. Он встал и последовал примеру бабы Ксефы, а именно — ушёл в дом.

Этот занятный эпизод целиком иллюстрирует Семёна Лаврентьевича Шаляпина. Он являл собой самого постоянного и самодостаточного человека во дворе дома номер двадцать пять по улице Василия Перова.

Не изменялся в этом дворе, казалось бы, только кирпич, лежащий неподалёку от второго подъезда. Он был здесь ещё до пришествия Бога Шарфиков и даже до рождения Арсения. Арсений, кстати, грустил всё больше и больше. И, к его удивлению, все печали при анализе оказывались вызваны теми самыми двумя причинами, которые описывал мальчику Вячеслав.

Шестой класс сыграл финальный аккорд в дружной компании детей двора дома номер двадцать пять по улице Василия Перова. Артём и Павел теперь просто ненавидели друг друга. И Лена Васнецова уже была ни при чём. Просто Артём ненавидел Пашу, а Паша терпеть не мог Артёма. Ненависть возникла меж ними с быстротой горения обмазанной бензином спички. Ненависть — пожирающая их изнутри, отравляющая всё существо.

Нельзя сказать, по чьей вине в итоге случился разрыв. Но окончилось всё это для обоих мальчиков не самым лучшим образом. Павел впал в глубокую депрессию. Конечно, мальчик не называл свою бесконечную меланхолию депрессией. Паша отнекивался, говорил, что ему всего лишь грустно и только. А вот Артём…

Артём потихоньку начал сходить с ума. Порой он просыпался ночью от чьего-то прерывистого дыхания. Однажды Артём понял, что обнимает совсем не игрушки, сложенные в форме человеческого тела, а что-то живое. Он приоткрыл глаза и увидел в лунном свете Леночку Васнецову. Мальчик не смог полностью проснуться и закрыл глаза против воли. И заснул с Леной в объятиях. Наутро она снова, увы, превратилась в кролика и двух медведей — побольше и поменьше. От этой метаморфозы мальчик приходил в бешенство. Он не знал, как справляться со своим безумием, пока как-то раз Семён Лаврентьевич не забыл на скамейке упаковку сигарет.

Вытащив одну коричневую трубочку из пачки, Артём задумчиво повертел её в руках и, оглядевшись, спрятал в карман. Прошло несколько дней. Как-то после уроков ноги сами понесли мальчика за школу. Казалось бы, специально для того, чтоб он увидел целующихся Пашу и Лену. Он бежал на родную улицу Василия Перова, в уютную квартиру не чуя ног, в свою крепость, свой sanctum sanctorum. Артём плакал. Рыдал. Сглатывал накопившиеся сопли и снова рыдал.

Когда истощенный мальчик лёг на кровать, чтоб предаться ожиданию кончины, что-то врезалось ему в бок. Это были те самые сигареты. И Артём применил их по назначению. Он сосредоточился на ощущениях. Захотелось кашлять. Легче не стало. Но потом Артём вспомнил о Шаляпине, который являет собой бесстрастную силу, и подумал, что, вероятно, именно курение сделало его столь отрешенным. Подумав об этом, мальчик решил, что и ему должно стать легче. Он хотел подавить все эмоции и вроде бы даже что-то почувствовал. Артём сделал ещё одну затяжку — невероятно глубокую — и тут же упал на диван.

Голова кружилась неимоверно. С кашлем из мальчика вышли все дурные мысли. У Артёма хватило сил лишь на то, чтоб спрятать сигареты туда, где отец не найдёт. Через секунду он уже спал как убитый.

Однако ни Павел, ни Артём не замечали, что от разлада их дружбы страдает Давид. Давид с детства очень переживал за других и, видя, что между Артёмом и Павлом разгорается ненависть, часто плакал. Для того, чтоб сохранить хоть какое-то душевное спокойствие, Давид начал чаще общаться с Яковом. Яков был только рад собеседнику. О чём разговаривали эти двое — никто не слышал. Почему-то, когда кто-либо подходил к старику и мальчику, они незамедлительно начинали смеяться, прекращая разговор. Яков постепенно забыл о своём заболевании, о бросивших его детях. Тем не менее, старик продолжал делать кораблики и дарить их людям. Иногда, когда кораблей становилось слишком много, Давид бегал со двора и раздавал их случайным прохожим на улице. Здесь стоит рассказать немного о районе, в котором находились улица Василия Перова и дом номер двадцать пять.

Конец ознакомительного фрагмента.