Тринадцатый свиток. Том 2

Данимира То, 2021

Конец XIX века. Петербург. Юная дворянка мечтает стать балериной и выступать в Мариинском театре. Ее одолевает тайная одержимость: девушка ищет послание, которое оставила сама себе в прошлой жизни, за рамой старинного зеркала. Изредка в бреду или во сне она видит рыцарский замок, сражения, эпидемию чумы, встречается с Тевтонцем, Великаном и Верзилой – своими друзьями, героями первой книги. В реальном мире судьба сводит с очень странными людьми, сразу и не разберешь, кто друг, а кто враг. После революции 1917 года балерине приходится бежать за границу от новой власти, а Берлине и Париже с новыми и старыми союзниками она ищет письма Монаха, которые укажут местоположение давно разрушенного замка, где хранятся сокровища Хозяина. Но важнее всего раздобыть Тринадцатый свиток и золотой медальон с надписью «Прошлое и будущее в настоящем» необходимы, чтобы совершить очередной переход к новым воплощениям.

Часть первая

«Praeterita futuraque ex praesentibus colligere»

«Прошлое и будущее в настоящем».

Глава I

Не помню точно, сколько мне тогда было лет. Шесть? Семь? Но ясно вижу тот день, когда мы с друзьями бегали по лужайке, бросая друг другу мяч.

Как вдруг я подумала, будто о чём-то простом и обыденном, что где-то должно быть письмо, которое я оставила для себя же, ещё в прошлой жизни.

Эта мысль встала передо мною подобно стене и заслонила остальной мир.

Я даже не видела, как мяч летит прямо мне в лицо и очнулась от резкого удара. Вспоминая тот момент, не перестаю удивляться какому-то спокойному и мудрому знанию того ребёнка, которым я тогда была. Откуда это пришло? Будучи ещё совсем маленькой, я была неимоверно далека от мистических знаний Индии, да и в церкви не могла слышать ни о чем подобном. В моей семье также никто и никогда не говорил о таких вещах, однако я была твердо уверена, что когда-то раньше уже жила и оставила себе послание. Вот только где?

Этого я сказать не могла.

А ещё я знала, что должна буду сделать то же самое, для себя, будущей. Написать и оставить письмо. О чем будет говориться в послании, я даже не подозревала и, как всякий ребёнок легко и просто забыла об этом, до того, когда придёт урочный час.

Мы жили тогда в Северной столице.

Я добилась того, чтобы посещать балетную школу, потому что однажды и навсегда заболела красотой балета. Родители любили театр и посещали все премьеры, куда брали и меня.

Доктор, которого я помню с тех пор, как родилась, с сомнением качал головой, когда маменька просила совета, стоит ли отдавать меня в обучение?

«Она такая хрупкая! Будут ли ей под силу физические нагрузки? Не мне вам объяснять, вы и сами всё понимаете», — так говорил этот эскулап, неоднократно лечивший меня, и каждый раз надолго укладывал в постель, которую я уже ненавидела.

И родители, согласившись с ним, предпочли углубить мои музыкальные таланты. Для этого была приглашена учительница музыки. Это была обширная женщина, казавшаяся мне тогда пожилой. Хотя на самом деле она была еще молода, просто до безумия любила сладости и никогда не расставалась с коробочкой, полной сахарного печенья и конфет.

Мадам Безе, так я называла её.

Я терпеть не могла музыку и специально притворялась тупой, путалась в нотах, пела мимо мелодии и играла гаммы негнущимися пальцами. Все мои мечты были о балете, а не о музыке, хотя одно с другим нераздельно связано. Но Мадам Безе умудрилась найти ко мне подход и в конце концов я полюбила музыку.

«Ах, я и сама бы с удовольствием стала балериной!» — говорила она мечтательно, кладя в рот большое печенье, обсыпанное орехами. Вся её грудь, располагающаяся параллельно полу, была усеяна крошками. Мне было смешно представлять, как толстуху Безе, будет таскать по сцене партнёр на подгибающихся от её тяжести ногах. Наверно ей нужно будет подобрать специального партнера, огромного, как наш конюх. Тут же моё живое воображение нарисовало мне картинку. Здоровенного конюха в валенках на сцене Мариинского театра, высоко подбрасывающего мадам Безе к потолку.

Я прыснула со смеху. Музыкантша строго посмотрела на меня. Она как раз рассказывала какое-то трагическое оперное либретто.

И отчего это все оперы заканчиваются трагически? Я стала вспоминать и не могла припомнить ни одной оперы, идущей в театре и оканчивающейся счастливо. Вот может быть только история «Руслана и Людмилы». Там одному Черномору не повезло. Вокруг и так не очень-то веселая жизнь, а тут ещё и композиторы с писателями и поэтами заодно, как будто сговорились изводить людей плохими историями. Нет, чтобы больше радовать людей, и писать оперы, после которых жить и любить хотелось, а не упасть наземь, рыдая в платок!

И я решила, что всем назло стану счастливой, чтобы историю обо мне показывали в театре, и всем захотелось жить такой же прекрасной жизнью!

Но для этого мне надо было непременно попасть в балетную школу. И я стала приставать к мадам Безе помочь мне в этом деле.

Пока я рисовала перед ней мои грандиозные планы на жизнь, она грустно смотрела на меня, вздыхая и меланхолично жуя печенье, размером с большое блюдце. Затем сказала:

— Девочка моя, когда бы ты знала, что всё в этой жизни имеет свою оборотную и часто неприглядную сторону, возможно, ты не стала бы рваться, как бабочка к огню, в эту театральную, богемную жизнь. Тебя встретит на пути море зависти и злословья, похоть и обман. Ты будешь разбивать сердца, и твоё сердце также будет разбито. Но с другой стороны ты получишь восхищение и любовь, поклонников и славу. Если конечно будешь много работать! И если твой Ангел-Хранитель будет помогать тебе. Поверь, то, о чём я тебе говорю, я знаю не понаслышке. Театр он и есть театр, танцуешь ты, играешь или поёшь, везде одно и то же. Поэтому, ты должна быть готова ко всему.

И она похлопала по своей пышной груди, чтобы стряхнуть осыпавшиеся крошки. Я нетерпеливо постукивала ногой, не понимая и не принимая этих несвоевременных философских рассуждений. Что она могла знать о моей жизни и о моём будущем? В моей жизни всё будет не так!

Так думала я тогда, не подозревая, как часто буду вспоминать эти слова.

— Ну, мадамчик, дорогой! Ну, пожалуйста! Я знаю, ты можешь уговорить моих родителей, чтобы они отвели меня в балетную школу! Балерины такие красивые и изящные, у них такие воздушные пачки! Они похожи на сказочных фей, и я хочу тоже быть похожей на фею! — и я стала кружиться вокруг себя, пока не упёрлась в толстый, мягкий живот мадам Безе.

— Ладно, малышка… Я поговорю с твоими папенькой и маменькой. Только обещай, что музыку не забросишь, а будешь заниматься лучше прежнего!

Я горячо обещала, и после ухода музыкантши ещё полчаса продолжала скакать перед большим зеркалом, изображая итальянскую балерину, которую я видела в театре.

Через некоторое время мадам Безе вернулась, и, подмигнув мне, велела сесть за фортепьяно и старательно играть, ибо мой папенька должен был сейчас сюда войти. Я резво уселась и стала играть какую-то сонатину. В этот момент вошёл отец и некоторое время прислушивался к моему бренчанию, а потом извинился перед мадам Безе и сказал, что имеет для меня новость.

— Со среды к тебе будет приходить учитель танцев. Но это не означает, что ты будешь освобождена от всех других занятий или получишь какое-либо послабление, — закончил он строго.

— Ур-р-ра! — я подскочила к отцу и обняла его, уткнувшись носом в золотую цепочку от его часов.

Он ласково погладил меня по голове.

В среду, трепетно ожидаемый мною новый учитель немного задержался. Он пришёл весь мокрый от дождя и долго возился в прихожей, передавая вымокший плащ прислуге и снабжая её подробными наставлениями, как лучше его сушить. Наконец он вошёл в просторную залу и, критически осмотрев её, стал подыскивать место для наших занятий. Папенька подробно записал, куда поставить зеркала, на какой высоте прикреплять поручни станка. Я с замиранием сердца слушала эти взрослые обсуждения и тихо стояла в сторонке.

Наконец учитель обратил на меня своё благосклонное внимание.

— А ну-ка, маленькая девошка, — он именно так и говорил «девошка», вероятно оттого, что был или шведом, или датчанином, — идите-ка сюта, поблийше.

Я повиновалась. Так, как я была очень маленького роста, то смотря на него снизу-вверх, заметила, как при разговоре шевелятся жесткие волосы, которыми были полны его большие ноздри.

— Здравствуйте, — я присела в книксен.

— Давай-ка посмотрим, как ты можешь двигаться, — и он велел мне походить туда-сюда. — А ви можете идти! — сказал он моему отцу, который стоял в дверях и с любопытством наблюдал эту сцену.

Отец скрылся, тихонько притворив дверь.

Учитель стал тянуть меня за руки и за ноги, сгибать и разгибать их, велел приседать, бегать и прыгать, и много ещё того, чего я не могу припомнить. Всё это время я тряслась от страха. Швед вызывал у меня трепет своими строгими манерами, волосатым носом и неулыбчивым лицом.

Вскоре появилась мадам Безе, которая должна была аккомпанировать нашим урокам. И они со Шведом весьма любезно раскланялись. Меня услали за дверь, чтобы я не мешала им разговаривать. Стыдно признаться, но едва выйдя из дверей, я тут же прижалась ухом к замочной скважине, чтобы послушать, о чём они говорят.

— Ну, что вы скажете о нашей девочке? Можно ли сделать из неё балерину?

— Девошка, безусловно, премиленькая, но абсолютно деревянная. Надо будет много-много работать, чтобы сделать из этого маленького саморыша, что-то похожее на человека!

— Она очень музыкальна и упорна, поэтому есть шансы, — голос мадам Безе звучал невнятно, наверно она снова принялась за своё печенье.

— Эти маленькие дочки богатых родителей очарованы красивыми платьицами балерин, и не более того. Ну, ничего, через пару месяцев она сама попросит родителей выгнать противного ушителя, а я скажу, что сделал всё, что смог, — его смех зазвучал глухо, как будто, кто-то душил его подушкой. — Одно меня утешает, что в это время буду иметь шастье лицесреть вас и слушать, как ви бошественно икраете. У меня нет времени заниматься с маленькими бестарностями, — продолжал учитель, — в академии их и так полно. Если бы её папаша не был такоф настойчифф и не предложил такой хороший сумма за уроки, я ни за что не согласился бы ронять свой афторитет! Смотрите милая, никому о моих частных уроках!

Мадам Безе обещала.

Горькая обида захлестнула меня. Швед назвал меня «деревянной и бездарной девошкой»! И решил, что я так просто отступлюсь от своего! И когда учитель вышел, чтобы обговорить с отцом наши дальнейшие занятия, я сделала вид, что ничего не слышала, но затаила на него обиду. Так как я была ещё ребенком, мне необходимо было с кем-то поделиться. И это могла быть только мадам Безе.

— Как он мог так сказать! — негодовала я, — он не знает, какая я старательная и всему обязательно научусь!

— Я не сомневаюсь в тебе, девочка моя. Всё будет хорошо. Просто никогда не отступай, если будет трудно. Дорогу осилит идущий… А теперь — гаммы! — и она подтолкнула меня к фортепьяно.

Так, впервые в жизни, будучи всего девяти лет отроду, я вступила в схватку со своим учителем, за право стать балериной и доказать, что я лучше, чем он обо мне думал и то, что он ошибался, считая меня бездарностью.

Позже, я часто размышляла о том, что тысячи людей прожили свою жизнь так, а не иначе, только из-за того, что хотели кому-то что-то доказать. Жили, стимулируемые обидами, не для своего удовольствия, а для удовольствия увидеть минутное раскаянье или удивление на лице того, кому много лет что-то доказывали. Если бы я тогда не подслушала тот разговор, то вероятно через два месяца, как и предсказывал Швед, я бы сама отказалась от изнуряющих уроков. Но этот разговор изменил всю мою жизнь.

И когда начались занятия, я так неистово отдалась им, подстёгиваемая желанием доказать, что я не «деревянная бездарная девошка», что у моего учителя танцев ползли глаза на лоб, а мадам Безе, даже всплакивала, орошая очередное печенье слезами жалости к «бедному ребёнку».

Доктор приходил осматривать мои ноющие от бесконечных занятий руки и ноги, слушал сердце трубкой, качал головой. Потом отправился к Шведу, чтобы попросить его не так сильно нагружать меня, на что учитель, угрожающе шевеля волосатыми ноздрями, дал ему резкую отповедь, говоря, что от танцев ещё никто не умирал, а от докторов ещё никто не выжил. После чего они с доктором стали непримиримыми врагами.

Примерно в то же время я заболела. Это была простуда с высокой температурой. Вероятно, разгоряченная занятиями, я выпила холодной воды или меня продуло сквозняком. Я лежала в бреду. Возле меня сидел наш доктор, по своему обыкновению качая головой и бурча себе под нос об этом, «сумасшедшем Шведе, замучившем ребёнка».

Я металась по раскаленной подушке и вдруг обнаружила себя, лежащей в какой-то темной комнате, на неудобной постели, из которой торчали клоки сена. Я была совершенно одна и видела в окне черную голую ветку с сидящей на ней неизвестной птицей. Птица сидела неподвижно, и было непонятно, что она там делает. То ли прислушивается к чему-то, то ли умерла. Иногда за окном, в котором не было стекол, возникали странные клубы дыма, проникающего в окно и щиплющего глаза. Я почувствовала сухость во рту и протянула руку к кувшину, стоящему неподалёку на столе. Приложившись к его горлышку, я сделала несколько жадных глотков, и едва не вырвала! Это было вино! Мне как-то давали его попробовать, когда я сильно переохладилась на катке. Помню, как мне было плохо тогда, больше от вина, нежели от мороза. Никогда не буду пить такую гадость! И я поставила кувшин на место.

В этот момент дверь отворилась, и в комнату вошёл молодой человек, странно одетый, с таким же кувшином в руке. Он стал что-то говорить мне, но я не понимала ни слова из сказанного. Видя, что я не отвечаю, молодой человек протянул мне свой кувшин, но я отвернулась. Тогда он насильно схватил мою голову и заставил выпить вино. У меня не было сил сопротивляться, и я уступила. После чего молодой человек ушёл, а я осталась, недоумевая, где я и куда делся доктор? После вина мне стало очень противно на душе, как будто я убила ту птицу и привязала её на дерево.

Тут я ощутила, как моё тело становится бесчувственным, и я отлетаю от него, под закопченный, грязный глиняный потолок. Пройдя через него, как сквозь туман, я куда-то помчалась с огромной скоростью, пока не наткнулась на стеклянную стену, от которой меня отбросило назад, и я так же стремительно вернулась в своё лежащее на постели тело.

Но кто это там лежит вместо меня на соломенном тюфяке?

Это было тело какого-то парня, в которого я ворвалась, подобно вихрю. Меня сотрясала крупная дрожь и вдруг я услышала слова: «Это чума! Она прошла!» и больше не помню ничего.

Очнувшись, я увидела родителей, доктора и добрую толстуху Безе, стоявших возле меня. Моя маменька держала у лица шелковый мокрый платок, а отец был очень бледен. Доктор, увидев, как я открываю глаза, просиял:

— Ну, вот, наш маленький ангел и вернулся!

— Доктор, — слабо прошептала я, — это чума… она прошла…

— Господь с тобой, дитя моё! Какая ещё чума! Сильная простуда и всё! Теперь ты должна беречься от холода и сквозняков. Я думаю, ей следует дать немного хереса, дабы укрепить силы, — обратился доктор к моим родителям.

Служанка появилась с крошечной рюмочкой хереса на подносе. Доктор, осторожно взяв её двумя пальцами, поднес к моему носу, но уловив аромат вина, я так дёрнулась, что рюмочка выскочила у него из рук и упала на пол.

— Нет, нет, нет! — подняла я панику, заливаясь слезами и боясь, что снова улечу от тела и вернусь не в себя, а в какого-то парня. Я не хотела быть парнем, я хотела стать балериной! А парни никогда не носили таких прекрасных пачек и не стояли в шелковых туфельках, на самых носочках.

Удивленный донельзя доктор пытался уговаривать меня выпить капельку хереса, чтобы восстановить силы, но я продолжала твердить, что не хочу из-за этого стать парнем.

— Бредит… — сказал доктор, выгоняя всех из комнаты.

Так произошло моё первое знакомство с другой жизнью. Но это я поняла гораздо позже. А пока думала, что это был какой-то сон.

Когда я рассказала мадам Безе, ставшей моей лучшей подружкой, об этом странном сне. О том, как я улетала к стеклянной стене и вернулась в парня, о чуме и о неподвижной птице, она не стала смеяться надо мной. Только, как-то странно посмотрев на меня, ответила, что это действительно был сон, и мне лучше забыть о нём и ни в коем случае не рассказывать ни родителям, ни доктору.

— Сдается мне, что доктор решит, что это лечится… — и она, чему-то улыбнувшись, положила в рот пузатую шоколадную конфету с ликером.

Я вынуждена была оставаться в постели ещё несколько дней. Первые дни я чувствовала себя, будто только что вылупившийся из яйца цыплёнок. Я смотрела на свою детскую комнату, в которой лежала, с огромным удивлением. Не могла вспомнить имя доктора и прислуги. Слушала, о чём разговаривают мои родители и не понимала слов. Всё это произошло со мной после того полёта к стеклянной стене. Я была глубоко уверена в этом.

Однажды я проснулась среди ночи и вдруг вспомнила про послание, которое где-то оставила самой себе. Почти позабытая мысль о письме пришла ко мне снова, но уже обогащенная новыми деталями.

Я ЗНАЛА, что письмо лежит за зеркалом. Не за самим зеркалом, а между зеркалом и рамой. Как выглядело зеркало, я представить себе не могла. Решив действовать без промедления, я отправилась в залу, где на стене висели зеркала, перед которыми я занималась со Шведом. В полной темноте, в зале, освещенном только лунным светом, я протискивала свои маленькие пальчики за каждое зеркало, стараясь нащупать там щель, в котором лежит письмо. Но тщетно.

Я обследовала все доступные мне зеркала в зале, но так ничего и не смогла найти. И поняв, что руками проникнуть за заднюю часть рамы мне было не под силу, я решила обзавестись ножом. С этими мыслями я босиком побежала обратно в детскую и юркнула под тёплое одеяло, только сейчас вспомнив, что боюсь темноты! Как бы подтверждая мои мысли, под кроватью заворочался кто-то страшный и мохнатый, тот, которого я никогда не видела, но знала, что вылезает по ночам из темноты и поджидает, когда я спущу ноги с кровати, чтобы схватить меня за пятку!

С быстро бьющимся сердечком я укуталась в спасительное одеяло, подоткнув его со всех сторон, чтобы не было ни щелочки, через которую мог проникнуть враг и вскоре уснула.

На следующий день, во время завтрака, я умудрилась стащить столовый нож, который мне принесли, чтобы намазывать масло на хлеб. Я спрятала его под подушку и ждала удобного момента, когда все уйдут, чтобы обследовать зеркала. Хочу сказать, что в нашем особняке было такое огромное количество зеркал, что мне предстояла большая работа.

Со свойственным мне упорством я начала постепенное обследование зеркальных рам. Вернувшись в зал, где уже побывала ночью, я решительно направилась к первому зеркалу и оттянула его от стены. Обнаружив щель в раме, просунула туда нож и расширила её. Стала заглядывать внутрь, громко сопя носом. Тонкий луч света проникал за раму, но присмотревшись, я ничего там не обнаружила. То же произошло и с другими зеркалами. Здесь в зале, письма не было.

Услышав чьи-то шаги, направлявшиеся к детской, быстро шлепая босыми ногами, я побежала в комнату и едва успела запрыгнуть в кровать, как в комнату вошла служанка и стала разыскивать нож, пропавший за завтраком. Она сокрушалась, что хозяйка спросит с неё и вычтет из жалования за этот дорогой серебряный нож. Но я не поддалась жалости, потому что у меня появилась цель. Потом, когда я найду письмо, то непременно верну нож. Тихонько положу где-нибудь и всё.

В исследовательском угаре прошло некоторое время, пока я не осмотрела все зеркала. Нигде ничего не обнаружилось, за исключением того, что за одной рамой лежал клочок бумаги, на котором были какие-то расчёты грифельным карандашом. Но надо было видеть меня, когда я обнаружила этот листок! Я даже задрожала, и это был знак, что мною овладела настоящая мания.

Оставался старинный туалетный столик с зеркалом в маменькиной спальне. За ним я безуспешно охотилась в течение двух недель, потому что всё время кто-то мешал, а потом решила оставить эту затею на время.

После моего окончательного выздоровления я снова потребовала к себе учителя танцев, уже обрадовавшегося было оттого, что так удачно избавился от меня.

Швед вернулся, раздраженный моей недетской настойчивостью, и продолжил уроки, ничуть не собираясь делать мне послаблений после болезни. Может быть именно благодаря этому, я восстановилась очень быстро.

А через некоторое время меня взяли в школу балета, где я познала мучительные боли в ногах, растертых до крови, жёсткую муштру, зависть к первым успехам, ненависть, и даже драки между воспитанницами.

Я жила там, на полном пансионе, и каждый раз, когда родители навещали меня, боролась между желанием закричать им вслед: «Заберите меня отсюда!» и страхом, что они ответят: «Ты же сама этого хотела, вот и сиди тут теперь!».

Могу только добавить, что за это время я умудрилась осмотреть все зеркала в училище и даже в личных комнатах преподавателей. Пару раз меня чуть не поймали, но я научилась так виртуозно вскрывать рамы зеркал, что это занимало у меня какие-то минуты. Не всегда удавалось поставить раму точно на прежнее место, и тогда зеркала падали и разбивались при малейшем движении ветра или от стука двери, вызывая трагический шок у окружающих, воспринимающих это, как дурную примету.

Не буду углубляться в подробности этих лет моей жизни, наполненной отработками бесконечных арабесок, батманов и плие. Всё это уже было описано в мемуарах моих современниц-балерин.

Я была упорна, как дьявол, и всё-таки дождалась, когда поседевший за эти годы Швед, после выпускных экзаменационных выступлений подошёл ко мне и, наклонив голову, сказал: «Ну что ж, девошка моя, ты достойна несомненной похвалы. Я беру все свои скептические слова назад. Буду рад и дальше с тобой работать!». Это были слова, заставившие меня лететь домой, как на крыльях.

Потом была работа в кордебалете. Второстепенные роли, но рядом с самыми прославленными мастерами. И вот уже — первые сольные номера, во время которых я отдавалась танцу полностью, и с такой страстью, что потом меня даже отливали водой. Появились первые поклонники. И однажды я даже получила в подарок восхитительной красоты перстень от неизвестного воздыхателя, как я предполагала, из императорской семьи, (перстень с большим голубым сапфиром и бриллиантами украшал двуглавый орёл).

Казалось, что впереди меня ожидает только блестящее будущее. Я уже видела себя, не то, чтобы затмевающей остальных звёзд балета, но горящей своим особым ярким светом, балериной.

К сожалению, мир в котором я жила, не имел ничего общего с миром, в котором жила вся страна. Мир перевалил в двадцатый век, который встречали грандиозными праздниками, фейерверками и балетными премьерами. Новый век — новое искусство! Я была в центре театральной жизни и в самом расцвете сил.

Революция 1905 года прошла для меня незаметно. Мне было двадцать пять лет. Прекрасный возраст, полный любовных побед и разочарований.

Я продолжала свои занятия, выступления, не слушая увещеваний родителей, которые, видя, как идут дела в России, решили эмигрировать в Германию, где жили наши родственники по линии отца.

Упиваясь мимолётным счастьем очередного романа, я была столь легкомысленна и жестокосердна, что практически не заметила их отъезда. Предостережения моих родных я пропускала мимо ушей, считая, что глупо бежать из собственной страны подобно зайцам. Я была уверена — скоро волнения в России затихнут и всё вернётся на круги своя.

Жалованье в театре было маленьким, но я даже не замечала этого. Мой тогдашний поклонник, князь, был достаточно богат, чтобы я ни в чём себе не отказывала. Но я его не любила. Я вообще никого не любила по-настоящему, не считая того молодого человека, который заблудился и попал в имение моей бабушки семь или восемь лет назад. С тех пор я его больше не видела, хотя и наводила справки, навсегда запомнив его имя. Я узнала, что сначала он учился за границей, а потом стал дипломатом и сейчас был где-то на краю света, даже не подозревая о том, что его любит красивая, молодая танцовщица.

Однажды, будучи в гостях у маменькиной подруги, я смотрела альбом с фотографиями, которые хозяйка любезно предоставила нам, терпеливо и подробно рассказывая о каждой запечатленной персоне. С трудом сдерживая зевоту, я рассматривала навсегда застывшие постные лица, как вдруг на одном фото увидела того молодого человека. Он необычайно вырос с тех пор и окреп, возмужал и выглядел очень благородно. Рядом с ним стояла маленькая молодая женщина в огромной шляпе, скрывающей лицо. Объяснять нам кто это, хозяйка не стала. Но когда она почти было перевернула лист, я остановила её руку и указывая на молодого мужчину, спросила:

— Простите, кто этот человек? Его лицо кажется мне знакомым…

— Ах, милочка, это жених моей племянницы! Вы не можете его знать, скорее всего, он похож на кого-то из ваших знакомых. Он дипломат и сейчас находится в Иране. Не правда ли — он настоящий великан? Моя племянница — поэтесса и уже довольно известная в Европе. Многие издательства ищут с ней контракта. Честно говоря, я не понимаю её стихов. Они полны сплина… — и она перевернула лист.

Признаюсь, что, когда они с маменькой ушли в столовую пить чай, я задержалась в комнате, притворно заинтересовавшись игрой с большим экзотическим попугаем, который топорщил на меня красный хохолок и деликатно переминался на своей жердочке. И когда они уселись за стол, я, торопливо открыв альбом, украла фотографию, а на её место вставила фото какого-то важного старика с большими седыми бакенбардами. Приподняв юбку, засунула фотографию Великана за подвязку чулка.

Теперь я могла каждый день смотреть на него, когда сидела за большим маминым трюмо, (разумеется, уже проверенным мною на предмет письма). Иногда я разговаривала с ним и мечтала, как когда-нибудь встречу его. И хотя я знала его имя, но предпочитала звать его Великаном. Так было романтичнее.

У меня была светлая и большая квартира, подаренная папенькой. Она располагалась не так далеко от театра, где я работала. Я почти никогда не брала извозчика, чтобы попасть домой, хотя иногда и уставала настолько, что даже эти два квартала была пройти не в состоянии. Поэтому к моим услугам всегда был экипаж моего кавалера. Иногда он нёс всю дорогу меня на руках, повергая прохожих в весёлое изумление. Об этом даже писалось в досужих на такие новости, бульварных газетах. Ему было это делать не трудно, так как ношей я была необременительной, весила в то время около 47 килограмм. А князь отличался крепким сложением и недюжинной силой.

В балетной среде считалось нормальным, когда мужчина подтверждал свои чувства материальным образом и брал на содержание объект своего поклонения. И среди танцовщиц, и среди их поклонников происходили своеобразные соревнования. Дамы хвастались богатыми подарками, украшениями, породистыми лошадьми, домами, полученными от любовников, а дарители хвастались своей щедростью и экзотичностью подношений.

Именно на этой почве у меня и произошёл разрыв с моим благодетелем, которому я нужна была не как объект любви, а как объект самоутверждения. Причём расставание ознаменовалось громким скандалом, бурно обсуждаемым в театре и прессе. После чего я с наслаждением бросила ему в лицо, подаренные им драгоценности и отправила назад все его подарки. Потом я об этом не раз пожалела. Но, что сделано, то сделано. Мои товарки по сцене крутили пальцем у виска, называя «дурой несусветной».

Шло время, жизнь усложнялась, новая власть укреплялась, и многие завсегдатаи Мариинского театра эмигрировали в Европу и Америку. Несколько наших балетных танцовщиц, уехав на гастроли, так и не вернулись. Я же всё медлила. Наивно верила, что скоро всё утрясется и снова наступят радостные и счастливые дни. Я любила Россию и не представляла, как буду жить за границей. Даже, когда я ездила туда учиться, безумно тосковала по родине.

Но работы становилось всё меньше, жить стало голоднее, письма от родителей перестали доходить до меня. В довершение всего я заболела. И вынуждена была уйти из театра.

К тому же возраст мой был критическим для балета. Тридцать восемь лет! Это возраст, когда балерины уже оканчивали свою карьеру и переходили на преподавательскую работу, или искали новое поприще. Но, разумеется, были и исключения. Большинство прекрасных и не очень танцовщиц были уже замужем, подцепив кавалеров, пока были способны вскружить кому-нибудь голову.

Я же оставалась одна.

Вероятно, это было следствием того что, будучи занятой своей балетной карьерой, я не придавала большого значения карьере семейной. Я просто не могла сосредоточиться на двух делах сразу. Мне нравился балет, и я с упоением занималась им, ездила в Италию, Францию, чтобы отточить свое мастерство.

По возвращении из Европы мне не терпелось блеснуть новыми знаниями и техникой. Грациозная и полная уверенности в себе, я с видимым превосходством демонстрировала свои умения перед остальными танцовщицами. Ловя на себе их завистливые взгляды и презрительные ухмылки, я всё же не могла поставить себя на уровень достойной скромности. Вероятно, истоки моего поведения лежали в том далёком дне, когда я услышала от учителя танцев, что я «деревянная бездарная девошка». И всю мою жизнь, я старалась доказать, я — другая, я — гораздо лучше…

От театра мне была назначена мизерная пенсия, которая таяла в первый же день получения. Пенсия не успевала расти за инфляцией, которая была просто чудовищной.

Последнее время я питалась очень плохо — почти не было денег. Я продавала кое-какие вещи, и безумно жалела о том, что тогда сгоряча вернула все драгоценности своему любовнику.

Вспоминая мою балетную жизнь и карьеру, я видела всё прошедшее как бы в тумане.

И в один прекрасный момент спросила себя, действительно ли это было то, о чём я мечтала? Или погнавшись за мишурным блеском подмостков, я упустила что-то важное? Несомненно, я любила театр, и он стал неотъемлемой частью моей жизни. Да и как могло быть иначе, когда я ничего кроме балета и не видела, с тех пор, как мне исполнилось девять лет.

Поддавшись общему потоку поведения и мыслей, я пыталась жить, как все. Все стремились быть первыми, и я стремилась. Все старались завести богатого покровителя, и я старалась. В общем, это была своеобразная балетная волчья стая, в вытье которой явственно различался и мой голос.

За эти годы я так не завела себе подруг. За редким исключением все в театре постоянно составляли заговоры и сплетничали. Опытные и маститые примы были изрядными интриганками, и умело устраняли конкуренток. Комар носа бы не подточил, как ловко это совершалось. Одну хорошенькую и не в меру прыткую балерину, которая, по мнению примы, совершенно потеряла от наглости голову, она, любезно улыбаясь, подружила с неким богатым и властным человеком, который силой заставил ту уйти из театра. Другая и вовсе умерла во цвете лет, неизвестно отчего. Портились платья, пуанты, посылались букеты, в которых вместо любовных записок были проклятия. Однажды, кем-то даже были отравлены иголки, которыми зашивали платья перед выступлениями. Это делалось прямо на балеринах, и один укол мог стоить жизни.

Много ещё пакостей делали друг другу эти с виду нежные, воздушные создания, которые на самом деле были злы, меркантильны и завистливы.

Я частенько вспоминала слова мадам Безе, которую я потеряла из виду много лет назад. Старый учитель танцев Швед, уже умер, не дожив до первой революции.

Родители мои были далеко и известий о них я не получала уже долгое время.

И только теперь, вдали от суеты и миражей, которые создавал театр, я вдруг очутилась лицом к лицу сама с собой. Я поняла, что совсем не знаю жизни, у меня нет опыта и, несмотря на мою сильную волю, я всё чаще стала предаваться мрачному, депрессивному настроению.

Работы не было, денег тоже, да и здоровье оставляло желать лучшего.

Я жила в квартире, купленной для меня папенькой. В ней были три большие комнаты, гостиная, спальня и комната для занятий, в которую я уже давно не заглядывала. В последнее время моя жизнь проходила в чтении книг, большинство которых составляли любовные романы, которые уводили меня от мрачной действительности. До полудня я спала, потом выходила, чтобы хоть что-то продать и купить немного еды. Ни с кем не общаясь, не интересуясь жизнью, я совсем одичала и не хотела выходить из этого состояния.

Моя жизнь проходила в наглухо закрытой раковине. Изредка мне на глаза попадались соседи, но и мне не было дела до них, и им до меня.

Эта зима выдалась до безумия холодной, и я, выскакивая на улицу, за любые деньги продавала свои вещи, и бегом возвращалась домой, где изо рта шёл пар, но всё же было теплее, чем снаружи.

Однажды меня ограбили, сняв шубу прямо на улице! Чьи-то крепкие руки просто вытряхнули меня из неё, как ненужную вещь, и выбросили в сугроб. Я чуть не замерзла насмерть, и едва перебирая коченеющими ногами, плелась по улице, не видя спасения. Если бы я упала в сугроб, то могла пролежать в нём до весны, пока не растает снег, и никто бы даже не заметил моего исчезновения.

Но тут какой-то сердобольный дворник схватил меня и втащил в свою горячо натопленную каморку.

К слову сказать, я всегда сильно мерзла. Даже в лучшие времена во мне не было и капли жира, но сейчас, от голода моё тело почти превратилась в скелет. Раньше я всегда куталась в меха, даже свежими летними вечерами, и одной из первых в Петербурге надевала зимнюю одежду. И тут вдруг такое несчастье!

Дворник напоил меня кипятком с крошечным кусочком сахара и подарил старый тулуп, доходивший мне до пят. Тулуп был рваный, но тёплый. Я назвала дворника ангелом и поцеловала его в спутанную бороду, провонявшую махоркой. «Да, что ж мы, нехристи какие, барышня?!» — смутившись, сказал он, выпуская меня на оскалившуюся холодом улицу.

Я сама починила тулуп, благо балет дает отличную сноровку владения иглой. И с тех пор выходила только в этой тяжелой и прибивающей своей тяжестью к земле экипировке. У меня оставались ещё шубка и теплое пальто, которые я бережно хранила, надеясь на лучшие времена.

Так и шла моя бестолковая жизнь, где дни летели за днями, смешиваясь в одну сплошную серость.

Глава II

Однажды, вернувшись домой после неудачной попытки продать меховую горжетку, я застала у дверей незнакомых мне людей. Женщину и мужчину. Оба были одеты в военные тулупы и перепоясаны скрипучими кожаными портупеями. Мужчина держал в руках какие-то бумаги. Мы поздоровались, и я, открывая дверь, спросила, что им угодно? Они переглянулись, и, не отвечая, решительно вошли за мной в квартиру. Я не возражала, у меня не было сил сопротивляться их вторжению.

Войдя, они по-хозяйски оглядели комнату. Мужчина, слегка пригнувшись и стреляя по сторонам глазами, обошёл большую комнату по периметру, как бы что-то вынюхивая, затем вернулся на место. Женщина бесцеремонно открыла дверь в мою спальню, выглянула в окно. Потом оба вошли в комнату для занятий, где остановились, разглядывая станок, большие зеркала и фотографии на стенах, говорящие о том, что я была балериной.

— Вы работаете? — резко спросила меня женщина, оглядев меня светло-голубыми водянистыми глазами.

— Нет, я получаю пенсию, — отвечала я, стоя перед их осуждающими взглядами, и чувствуя себя, как маленькая провинившаяся девчонка. В их присутствии меня охватило какое-то непонятное беспокойство, и волна страха подступила к горлу, заставив моментально охрипнуть мой голос.

— Не рановато ли на пенсию, милейшая? — скептически заметил мужчина, — вы вполне могли бы работать на благо страны.

— Я болела… Да и что могу я делать? Я — балерина. А кто сейчас этим интересуется? — я смотрела на них во все глаза, не в состоянии понять, охватившее всё моё существо волнение.

— Дайте ваши документы, — женщина плотно сжала свои пухлые губы и сдвинула красиво очерченные брови.

Я покорно стала рыться в комоде, где в ящике лежала моя метрика, паспорт, и удостоверение о том, что я работала в театре и получаю пенсию. Мне хотелось спросить, кто они и какое право имеют…

Но язык прилип к нёбу, и я промолчала.

Мужчина, при виде которого меня охватывала непонятная дрожь, хотя он выглядел обычно, принял из моих рук бумаги. Я посмотрела на него внимательней. Крепкий, гладко выбритый подбородок, темные, пронизывающие глаза, нос был, пожалуй, слегка длинноват и придавал его лицу сходство с каким-то животным.

— Вы что, ещё с царским паспортом ходите? Давно уже пора было его сменить на трудовую книжку, если не хотите неприятностей. Завтра же идите с документами в милицию, там оформите всё, как надо, — он вернул паспорт.

Тут они оба, не сговариваясь, направились к дверям. Я поспешила за ними, и уже было, совсем закрыла дверь, как женщина, придержав её и повернувшись ко мне вполоборота, уронила:

— К завтрашнему дню перенесите свои вещи в дальнюю комнату, мы вас будем уплотнять, — и она, небрежным жестом сунула мне какую-то бумажку, которую я не удержав, уронила на пол.

— Как это? — спросила я в недоумении, но они уже спускались по лестнице и не удостоили меня ответом.

Вот это новость! Уплотнять. Почему?! Это же моя собственная квартира, мне её папенька подарил. У меня и все документы есть. После ухода нежданных гостей у меня вдруг проснулось красноречие.

И чтобы узнать больше об уплотнении, я решила посетить соседку, которая была в курсе всех дел. Я поднялась на этаж выше, откуда время от времени раздавалась игра на фортепьяно, доказывающая, что в квартире кто-то продолжает жить, и даже наслаждаться искусством.

Мне открыла дверь пожилая женщина, в накинутом на плечи ажурном пуховом платке и в стёганом длинном халате. Я знала её около десяти лет, и хотя мы мало общались, но отношения между нами сложились дружеские. В прошлом — жена одного из известных издателей и преподавательница музыки в пансионе благородных девиц. Теперь муж умер, дети разъехались, и соседка оставалась одна, вместе с кошкой, круглая голова которой сейчас выглядывала у неё из-за пазухи. Она любезно распахнула двери и жестом пригласила войти меня внутрь.

Комнатка, где она проживала, раньше была комнатой прислуги и имела выход на черную лестницу, чтобы прислуга могла выйти из дома, не оскорбляя хозяйских глаз своим видом. Но, по-видимому, отсутствие больших хором, не смущало мою соседку, потому что, и убирать и отапливать комнатку, было легче. Возле окна я заметила печку-буржуйку, от которой распространялось уютное тепло.

Я стала рассказывать ей про сегодняшних посетителей, про «уплотнение» и выразила своё возмущение по поводу противозаконного посягательства на мою собственность.

Соседка даже рассмеялась от моей наивности!

— Какое вы ещё в сущности, дитя! Неужели вам ещё ничего не понятно об этой власти? Ни в коем случае не перечьте им и не пререкайтесь. Забудьте о законах, по которым мы жили раньше. Я удивляюсь, почему вы вообще продолжаете оставаться здесь? Да ещё с вашей родословной! Вот, что я вам скажу, милая, срочно переносите вещи в ту комнату, которую они вам указали, а также соберите кое-что из нужных вам вещей, если вдруг придётся внезапно покинуть квартиру. Сложите всё в саквояж и оставьте у меня. Если уж им понадобилась ваша квартира, то они найдут способ избавиться от вас… Да, не стойте же, как соляной столп! Бегом!

— Б-благодарю… — только и смогла вымолвить я, совершенно ошарашенная такой информацией.

Вернувшись в свою холодную, но такую родную комнату, я обвела её глазами, на которые тотчас же, навернулись слёзы. Отдать мою квартиру… Чужим людям, которые так нагло ворвались ко мне, вчера?! Они будут пользоваться моими шкафами и даже моей кроватью! Я же не могла сама перетащить мою большую кровать в дальнюю комнату, где были только зеркала и станок.

Тут меня охватило лихорадочное состояние, и я стала выкидывать всё из шкафов и выгребать из ящиков. Оказалось, что у меня так много вещей! Без разбора я зашвыривала их в мою танцевальную комнату, которой теперь предстояло стать жилой. И через несколько часов там были уже все мои вещи, включая небольшой диван, трюмо и столик с двумя стульями, которые я сумела-таки затащить к себе.

Затем я занялась подготовкой саквояжа. Признаюсь, поначалу я нашла слова моей соседки чересчур паническими, но потом, сопоставив свои наблюдения и отрывочные сведения, которые долетали до меня за время моего уединения, я согласилась с ней и решила последовать её совету.

У меня было три саквояжа. Большой, средний и маленький. Решив выбрать большой, я попыталась втиснуть в него пальто и шубу, памятуя о том, как опасно сейчас носить дорогие вещи. Но шуба не влезала, и я оставила её, чтобы надеть на себя, если придётся покинуть квартиру. Не будут же меня грабить всегда и везде!

Через некоторое время в саквояже лежало туго свернутое пальто, два теплых костюма, темно-синий кашемировый и персиковый, нарядное платье с кружевами, несколько пар чулок, бельё, теплые ботики и изящные туфли с пряжками. А также шелковая японская шаль стального цвета с яркими цветами, меховая горжетка, которую я не смогла продать, плоская шляпка с вуалькой и бархатный мешочек с драгоценностями. В мешочке лежали жалкие остатки моего прежнего дамского богатства, рубиновое ожерелье, серебряный набор — серьги, перстень и колье с изумрудами и сапфирами, которые так шли к моей бледной коже и голубым жилкам вен на руках, и ещё пара перстней с бриллиантами.

Но вот подарок неизвестного поклонника из императорской семьи я не захотела положить вместе со всем, почему-то мне подумалось, вдруг саквояж вырвут из рук или потеряю его, то хоть что-то должно остаться. Поэтому я завязала его в тряпочку и пока повесила на шею, как талисман.

Взяв неожиданно тяжелый саквояж, я поднялась по лестнице и оставила его у соседки, похвалившей меня за благоразумие.

Вернувшись домой, я оглядела квартиру, выглядящую чужой и опустошенной, затем без сил упала на наваленные, как попало, вещи и заснула.

Ранним утром в дверь стали требовательно стучать и я, кутаясь в тёплый халат, пошла открывать. На пороге стояли вчерашние гости, с ними три матроса в теплых бушлатах и несколько солдат. Я даже испугалась, не пришли ли они меня арестовывать? Но оказалось, что их взяли, как рабочую силу, чтобы переносить мебель и устраивать уют для новых обитателей моей квартиры. Я, почему-то не сомневалась, что жильцами будут именно эти двое.

Решительно, как будто речь шла об её собственных вещах, Комиссарша стала указывать солдатам, куда и что переставить из оставшейся в комнатах моей мебели. Потом, четверо солдат, надрываясь, притащили снизу кабинетный стол с массивными львиными лапами, вместо ножек. Скорее всего, им раньше пользовался какой-то адвокат. Появились роскошные кресла, достойные императорского дворца. И в довершение всего два огромных пушистых персидских ковра раскинулись на полу. Всё это время я безвылазно просидела в своей комнате. Возле моей двери стоял на страже худой, как жердь матрос. Похоже, его поставили на случай, если я учиню скандал, из-за моей мебели. Похоже, «уплотнители» имели большой опыт в таких делах.

Матрос молча и безразлично смотрел на суетящуюся и устраивающую себе буржуйское гнездышко парочку, потом повернулся ко мне и подмигнул. Бескозырка, каким-то чудом держалась на его затылке, как приклеенная. Я отошла от двери и села на свои вещи, сваленные в кучу на полу. Так я и сидела там, потому что мне некуда было деваться.

Дверь в кухню сейчас была загорожена большим старинным, резным трюмо, при виде которого у меня участилось дыхание. В туалет я также не могла попасть, потому что возле него толклись солдаты. Комиссарша сначала повелительно покрикивала на помощников, потом стала довольно грубо выгонять, когда они закончили всю грязную работу.

Её спутник, отдавший бразды правления в руки активной и явно знающей, что и как делать, даме, достал откуда-то четыре бутылки водки и кирпич черного хлеба. Потом добыл из большого деревянного ящика, кусок розового сала, усыпанного крупной солью и пахнущего так, что у меня свело желудок, и отдал это враз повеселевшим помощникам, которые пряча в усах довольные ухмылки, направились к выходу. Выглядывая из-за своей двери, я видела, как Комиссарша метнула гневный взгляд на своего не в меру расщедрившегося спутника. Он сделал вид, что ничего не заметил.

Наконец, все вышли, и я на всех парах помчалась к туалету. Но не успела. Комиссарша властно отодвинула меня плечом, и я как пушинка отлетела к стене. Она вошла в туалетную комнату и долго заседала там, журчала водой, плескалась, а потом неожиданно вышла в малиновом бархатном халате, обтягивающем её аппетитные формы.

Я мышкой нырнула в освободившийся туалет, и, пригорюнившись, уселась там, понимая, что спокойная жизнь закончилась.

Так меня уплотнили.

Вечером, соседи решили отметить новоселье и великодушно позвали меня к столу. Кухню загромождали незнакомые вещи, стулья, кастрюли, коробки с фарфоровой посудой, фужерами.

Стол ломился от еды, какой я не видела уже в течение нескольких лет, перебиваясь картошкой, капустой и хлебом. Изредка покупала селедку, масло или молоко. Хорошо, хоть летом и осенью, фрукты делали жизнь немного веселее и слаже.

Комиссарша сидела, подобно королеве на моём месте, за моим собственным столом, буквально ломившимся от яств. Широким жестом пухлой белой руки, обведя всё это богатство, она сказала:

— Бери, не стесняйся! — (что-то я не припомню, когда мы с ней перешли на «ты»?) — небось, не видала такой еды сто лет! Налей-ка ей вина! — сказала она приказным тоном мужчине, который задумавшись, сидел, нанизав на серебряную вилку солёный гриб.

Он очнулся, схватил бутыль французского вина, стоявшую на столе, и собрался налить в бокал, но я запротестовала, сказав, что не пью вина.

— Ну, надо же! — засмеялась Комиссарша, — какие мы нежные созданья! Если не ублажать тело, то, пожалуй, и душа заскучает, верно говорю? — игриво толкнула она в бок мужчину, который забыв обо всём, уставился в угол кухни.

Проследив за его взглядом, я увидела сидевшую там огромную серую крысу. Эта тварь нередко лакомилась моими лучшими кусочками, находя их повсюду, куда бы я их не спрятала. Крысоловку она демонстративно обходила стороной, иногда специально, как бы дразня меня, оставляя следы пиршества, рядом с нацеленным на неё смертельным остриём. С этой крысой у меня была постоянная война, в которой она неизменно оставалась победителем.

— Фу, какая гадость! Надо будет её убить, иначе она пожрёт все наши припасы! — заверещала женщина, вся подобравшись на стуле. — Ну, что ты смотришь, убей её чем-нибудь! Застрели!

Мужчина тихо улыбался, не реагируя на её истерику, и пристально глядя на крысу. Затем произошло невероятное. Он протянул руку, и крыса направилась прямо к нему. Мы с Комиссаршей оцепенело наблюдали, как крыса, цепляясь острыми коготками, ловко вскарабкалась по его галифе, и уселась на задние лапки, преданно глядя в его темные, глубоко сидящие глаза.

— Люблю крыс, — наконец раздался его мягкий голос, — они такие умные, не чета людям. Всегда знают хозяина, — он искоса взглянул на женщину, округлившую от удивления свои голубые глаза. — Он повернул кисть, и крыса очутилась у него на ладони. Подняв её почти к самому лицу, он пристально, гипнотизирующее посмотрел на серую разбойницу, и тут я увидела, насколько они похожи, зверёк и мужчина. Надо же какой… крысообразный, вдруг подумалось мне.

— Иди, и не шали тут! — строго сказал мужчина, — а не то я из тебя крысиного волка сделаю. И ты не думай, что у убийц себе подобных бывает сладкая жизнь… — он опустил руку и крыса, спрыгнув на пол, медленно удалилась под шкаф.

Отчего-то мне показалось, что эту реплику он больше обращал к женщине, нежели к крысе. Но всё равно, его воздействие на крысу было поистине удивительным.

— Как вы это делаете? — спросила я с недоумением.

Он отпил вина из хрустального фужера, прищурился и через некоторое время ответил.

— Просто я — «крысиный король», и имею власть над этим народцем. Это у меня с рождения. Никто мне об этом не говорил. Я просто знаю и всё. — Он помолчал ещё немного и добавил, — хотел бы я иметь такую власть над людьми, — и залпом допил дорогое французское вино.

— Тебе власти не хватает? У кого она тогда, если не у нас?! — спросила Комиссарша, браво выпив водки из стакана.

Я собралась было идти спать, но Комиссарша удержала меня, сказав, что надо обсудить несколько вопросов. Я присела на краешек стула. Крысообразный молча смотрел на меня, и было непонятно, что он при этом думает.

— Вот что, дорогуша! Ты должна понять, что мы люди, занятые важными государственными делами, а в комнатах прибирать и готовить еду у меня времени нет. Вот тебе отличный шанс, раскормиться на дармовых харчах, — ухмыльнулась она, — будешь убираться здесь, готовить нам ужин, (на обед мы не будем успевать), стирать наши вещи. За это будешь питаться, как мало кто сейчас может себе позволить. Только на глаза мне старайся не попадаться лишний раз. Я, когда устану, или настроение плохое, под руку мне не попадайся — застрелить могу! — Она показала глазами на тумбочку, на которой лежал маузер в портупее. — Ну а теперь иди, отдыхай, завтра много уборки предстоит. — И она милостивым жестом отпустила меня.

— Хорошо, я подумаю над вашим предложением, — ответила я, вставая, и увидела, как в её глазах вспыхнули недоумение и ярость. Но она сдержала себя. И только сказала:

— Ну-ну…

На следующее утро я встала пораньше, и тихо пройдя через зал, приостановилась и прислушалась возле двери в спальню. Новые жильцы, похоже, ещё не вставали, из-за двери раздавался храп. Их вещи были в прихожей. Выскользнув за дверь, я отправилась к соседке, за советом.

Несмотря на то, что моя семья принадлежала к древнему дворянскому роду, я никогда не кичилась этим. И предложение Комиссарши не могло смутить меня и поколебать дворянскую честь. Дело не в том, что подумают о тебе окружающие, а в том, что ты сам о себе думаешь.

Что касается поддержания порядка в квартире — для меня это была не проблема. Я любила чистоту и уют. Стирать я мало-мальски умела тоже. Но, то, что касается приготовления блюд, было для меня недоступным искусством. Сама я привыкла обходиться малым, разве что кашу или бульон могла приготовить, или сварить картофель. До революции у меня работала кухарка, так что я боялась, что Комиссарша сочтёт меня совсем уж ненужным существом и выгонит из дома. А идти на улицу, где я немедленно замерзну насмерть, мне не хотелось.

Вы можете спросить, где же моя гордость?

Отчего я готова унижаться, ухаживая за наглецами, ворвавшимися в мой дом и нарушившими уклад моей жизни?

Я отвечу.

Оттого, что от них исходила какая-то невидимая угроза. Никогда в жизни я не испытывала таких чувств. Это был какой-то животный страх, включающий инстинкт самосохранения. Мне надо было пережить эту бесконечную зиму, необходимо было прийти в себя от этих перемен, и я чувствовала сейчас, что если заартачусь, то мне несдобровать. Именно поэтому я стояла сейчас перед дверью соседки, ожидая, пока она мне откроет.

Наконец дверь скрипнула и в полутёмном коридоре замаячила знакомая фигура с кошкой на плече. Соседка пытливо всмотрелась в моё лицо, неужели я уже пришла за саквояжем?

Но я её успокоила, сообщив, что пока не случилось ничего страшного. Выслушав мою историю, она, немного поразмыслила и сказала.

— Если, как они говорят, днём их не бывает, то я сама могла бы готовить блюда. Могу потихоньку приходить, быстро готовить и уходить. Я очень любила стряпать для моего покойного мужа, — она смахнула набежавшую слезу.

А я добавила:

— Заодно и сами подкормитесь, а может и киске кое-что, достанется, — я почесала кошку за ухом, получив в ответ оглушительное мурлыканье.

— Да-да! Моя доченька прекрасная, моя девочка, моя Богиня, скоро скушает что-нибудь вкусненькое! — запричитала мамаша Богини и, схватив кошку, стала неистово целовать её в усатую морду.

За этим занятием я и оставила её, чтобы незаметно вернуться домой. Мне повезло, соседи ещё спали, и я остановилась в коридоре, чтобы взглянуть на документы, лежащие там на тумбочке. Я бы никогда не стала рыться в чужих вещах, но случайно или нет, документы Комиссарши лежали на виду.

И я взяла их в руки. То, что было там написано, заставило облиться меня холодным потом. Я мало знала терминологию нового режима, но даже мне стало понятно, что этим людям разрешено убийство без суда и следствия лиц, которые будут заподозрены во вражеском отношении к Советской власти. И Комиссарше были даны такие полномочия. Тихо положив документы точно на прежнее место, сняв обувь, я легко пробежала по ковру на цыпочках и закрылась в комнате.

Моё сердце билось, как птица. Я была права, когда чувствовала что-то злое, исходящее от этих людей. Это моя интуиция говорила мне — «Опасность!».

Я прилегла на диванчик и стала раздумывать. Зачем они оставили мне комнату вообще? Разве не в их силах было заполучить её всю, без такого досадного довеска, как бывшая балерина?

Но потом я поняла! Эта вульгарная женщина, специально решила сделать из меня рабыню, прекрасна зная о моём дворянском происхождении. Как должно быть, приятно осознавать, что она, баба из простого народа, имеет в услужении баронессу, стирающую её вонючие гимнастерки и убирающую за ней скомканную в любовном экстазе кровать!

В своё время моё дворянство являлось камнем преткновения в балетной карьере. Родители были согласны, что я обучаюсь балету, но, чтобы я выступала в театре, наравне, с пусть талантливыми, но простолюдинами?! Маменька была категорически против этого. Баронесса, представительница древнейшего европейского рода, танцует в кордебалете!

Мне пришлось выдержать настоящую битву. Я была упряма, как мой дедушка, отличавшийся этим качеством настолько, что в Германии люди говорили: «Упрямый, как Вильгельм!»

Наконец, родители сдались, выдвинув условие, что я возьму для своих выступлений псевдоним. Я так и сделала, не желая нарушать родовой покой моих предков, которые, по словам маменьки прямо-таки вертелись в гробу.

Имея титул и скрывая его, я много раз была свидетельницей того, как балетные дивы готовы были продать душу, чтобы заполучить дворянство. И некоторые сделали это. Но я никогда не могла понять разницы между дворянами и просто хорошо образованными людьми. Несомненно, дворянские семьи старались дать всё самое лучшее своим детям. Лишь это, да ещё жизнь в постоянном окружении таких же, по статусу, как ты — создавала это различие.

Однако, пора было уже заниматься хозяйством. Для себя я решила, что никто не заставляет меня менять мой статус с хозяйки на служанку, а я сама делаю наилучший выбор, согласившись на условия Комиссарши. Эту простую политику я избирала потому, что любила свободу. А что может дать тебе большую свободу, чем сознание того, что ты сам делаешь выбор?

Я отправилась на кухню, чтобы убрать со стола остатки вчерашнего пиршества. Без колебаний я съела несколько вкусных кусочков. Это означало, что предложение Комиссарши принято.

Так началась моя жизнь в качестве прислуги. Когда рано утром за моими соседями приезжала машина, они были одеты в чистую, приготовленную мной одежду и вкусно накормлены. С их появлением в доме пришли позитивные перемены. Включили отопление. Такого не было в течение последних трёх лет. Но после того, как Комиссарша, потрясая маузером, заявилась к управдому, то как из-под земли появился кочегар и куча угля для котельной.

Но вся эта идиллия прекратилась в день, когда Крысообразный принёс мне ворох грязной одежды и бросил в углу, сказав, что к утру всё должно быть чистым и выглаженным. Комиссарши в эту ночь не было, она уехала на «дело».

Развернув одежду, я отшатнулась от ужаса. Она была вся пропитана кровью. Застыв над одеждой, я стояла, не в силах к ней притронуться.

— Кровь сначала надо отстирать в холодной воде, а потом уже в горячей, — вдруг раздался назидательный голос соседа, который, оказывается, всё это время, неслышно стоял у меня за спиной.

От неожиданности я подскочила на месте. Крысообразный стоял очень близко ко мне и криво улыбался.

— Хорошо, так и сделаю, — сказала я, решительно выталкивая его из ванной комнаты, где обычно происходила стирка.

Он повиновался. Зажмурив глаза, я стала яростно оттирать жутко пахнущие пятна крови, стараясь отгонять от себя страшные картины, возникающие в голове.

С большим трудом отстирав отвратительные следы чьего-то убийства, я вышла из ванной с охапкой мокрых вещей и наткнулась на Крысообразного, тут же схватившего меня в крепкие объятия! Воспользовавшись тем, что мои руки заняты, он полез целоваться! Я стала отчаянно вырываться и в этот момент, как в дешевом водевиле, дверь открылась и на пороге появилась Комиссарша, сопровождаемая знакомым мне тощим матросом, тащившим за ней какие-то мешки.

Сосед тотчас же отпустил меня, но от её взора ничего не могло укрыться. Она наградила меня взглядом, не обещающим ничего хорошего, но ни слова не сказала Крысообразному.

— Ну-ка, Тощий, — обратилась она к матросу — поставь мешки на кухню, и принеси из машины чемоданчик.

Матрос быстро развернулся и вышел.

— Ну, как всё прошло? — как ни в чём не бывало, спросил побагровевшую от злости Комиссаршу, сожитель.

— Как по маслу, — буркнула та и уже повернувшись ко мне, рявкнула, — чего ты вылупилась, идиотка! Марш в котельную!

Я быстро прошла мимо неё, чувствуя, как тяжелый взгляд прожигает в моём затылке дыру, и каждую секунду ожидая выстрела в спину.

В котельной было жарко, как в аду, и там, в отблесках огня, сидел голый по пояс, согнутый, худой человек. Он был похож на самого настоящего чёрта, сходство с которым ему придавали всклокоченные волосы, стоящие дыбом.

Обычно, я сушила одежду ночью в кухне, где было всегда тепло, но когда нужно было срочно привести в порядок униформу моих рабовладельцев, то приходилось сушить её у котла. Расправив развешанную на веревке одежду, я убежала, попросив кочегара проследить за вещами, пока я кое-куда отлучусь.

Кочегар был странный человек. Он всё время разговаривал сам с собой, причем одна его часть циничная и скептичная, беседовала с другой — благодушной и всепрощающей. Вот и сейчас, прислушавшись к его бормотанию, я услышала:

— Вещички отстирали, а совесть кто отстирывать будет? Кровью пахнет, никаким одеколоном не зальёшь зло сотворённое… С другой стороны, никто не знает, в чём истинное зло? В том, ли, что содеяно или в том, что не содеяно? Так им, людишкам этим и надо, клыки дьяволу до блеска начищающим и думающим, что он их за это пощадит… Ну, да пусть идёт всё, как идёт, может оно и к лучшему… умнее станем, если выживем…

У меня и так настроение было хуже некуда, а тут ещё этот апокалиптический кочегар со своими рассуждениями! Я побежала по лестнице к мамаше Богини.

Она как раз музицировала, играя какую-то легкомысленную польку, как нельзя, некстати, подходящую к моменту. Я стала стучать, но она не слышала меня. Но услышала Богиня. Она видимо дежурила у дверей, вместо дворецкого. Такое истошное мяуканье не смог бы заглушить целый симфонический оркестр и уже через несколько секунд мамаша Богини открывала мне дверь. Щёки её разрумянились, атласный халат блестел, как солнце, и жизнь была не так уж плоха в последнее время — и тепло, и сытно, да и Богиня питается, как королева. Увидев, в каком я состоянии, радость постепенно исчезла с её лица, как исчезают последние лучи солнца с петербургских мостовых.

— Что случилось? — спросила она тихим голосом.

Богиня тоже вопросительно мяукнула.

— Дела, хуже некуда, — ответила я, и поведала о случившемся.

Мамаша Богини уже была в курсе, что за люди мои соседи и что они могут сделать со мной и с ней тоже. Соседка была в смятении, но будучи мудрой женщиной, она рассудила, что это была не моя вина, а Крысообразного, вот пусть он и разбирается сам со своей любовницей.

— Я думаю, у него есть аргументы, чтобы успокоить разъяренную тигрицу, — наконец улыбнулась мамаша. А её усатая дочка, пристроившись на атласном плече и умело балансируя на нём, стала облизывать грудку.

Я вернулась к черту в кочегарку, где вещи почти высохли, и я могла уже забрать их с собой, чтобы погладить. Очень надеясь на то, что всё уже уладилось, я открыла дверь и обнаружила идиллическую картинку. Комиссаршу с Крысообразным, пьющих чай с лимоном и с сахаром (не сахарином!) и любезно воркующих друг с другом. Они сделали вид, что не заметили моего прихода, и я со вздохом облегчения прошла в комнату, чтобы положить вещи под тяжелый пресс, до тех пор, пока кухня не освободится. Утюг был на кухне, и его надо было заполнять горячими углями.

Я стала прибираться в своей комнате, до которой у меня никак не доходили руки. В стороне, среди остальных вещей лежал полотняный мешок с вышитыми шелком моими инициалами. Я открыла его и достала пуанты, расшитые блестящими камешками. В моей голове зазвучала музыка, и перед мысленным взором возник зал, в котором я столько раз танцевала, что знала каждую щербинку на полу. Вон в ложе, обмахиваясь веером, и блистая бриллиантами и золотом сидят знатные дамы, а кавалеры, одетые в тёмное, почти не видны отсюда. На их присутствие намекает только белые полоски воротников и световые пятнышки биноклей или пенсне. Все взгляды направлены на тебя. Ты должна выглядеть безупречно. Сотни глаз ощупывают твой стан и лицо, и если придирчивый взгляд найдёт малейший изъян, то в устах толпы он превратится в чудовищный недостаток.

Волосы — черные, гладкие, собранные сзади и заколотые заколками из настоящего жемчуга. Дорогие серьги с бриллиантами и сапфирами, с короткой дужкой и крепким замком. Однажды, моя серьга, которая зацепилась за рубашку партнера, разорвала мне мочку уха, и закончив па-де-де, я успела забежать за кулисы, под гром аплодисментов до того, как кровь залила мою одежду. Мне быстро остановили кровь квасцами, но оставшееся время я протанцевала уже без серёжек, что дало пищу разговорам, ведь в первом отделении я была в серёжках, а потом уже без них. Это нашло отражение в очередной газетной утке о ворах, проникающих в гримерные к балеринам и умыкающих драгоценности, во время их выступления.

Кроме того, в газетах много писали о моей выдающейся внешности. О моей грации. О моей неподражаемости. У меня до сих пор хранился целый альбом с вырезками из газет и журналов и фотографиями.

Я посмотрела на себя в зеркало, которое услужливо отразило худую черноволосую женщину, красивую, но явно забывшую об этом и поэтому выглядящую потерянно.

Как же я опустилась! Почему решила, что моя жизнь закончилась?

Я надела пуанты и завязала ленты. Стала на них и-и-и, «echappe et pirouette, arabesque, tour et tour et*…» В дверях без стука появился Крысообразный, заставив меня застыть на месте. Он с явным восхищением разглядывал мои упражнения.

— Какое вы имеете право входить без разрешения?! — возмущённо спросила я, став развязывать ленты пуантов.

Не отвечая, он ринулся в мою комнату, и, упав на колени, принялся страстно целовать мои ноги. Такое проявление чувств было для меня не внове, хотя уже давненько мои пуанты оставались нецелованными.

— Чудная, блестящая, воздушная! Думаете, я вас позабыл? Я же на каждый спектакль…! Да если бы не я, то вас бы уже в живых не было… — бормотал он, продолжая осыпать поцелуями теперь уже мои руки.

Я схватила его за голову, заставив остановиться.

— Что вы такое говорите? Как это, не было бы в живых?! — спросила я его, посматривая всё же за дверью, чтобы не дай Бог не явилась Комиссарша.

Он внезапно успокоился, встал, наклонил голову, щёлкнул каблуками:

— Простите!

И по-армейски, четко развернувшись, вышел, оставив меня в полном недоумении.

Как он там сказал? «Да если бы не я, то вас бы уже в живых не было…» — звучит не очень приятно. Ну, я-то догадываюсь, почему он это сказал, и откуда исходила угроза. Но что заставляет его играть с огнём, дразня Комиссаршу? Ведь она могла ворваться сюда в любой момент! Да ещё с маузером.

Я решила быть начеку.

А ещё у меня было какое-то странное чувство, что Крысообразный мне что-то должен. И его заявление о том, что, благодаря ему, я оставалась в живых, не так впечатлило меня, как должно бы.

Но отчего было это чувство???

Следующие несколько дней прошли без происшествий, и казалось всё встало на свои места. Мамаша Богини каждое утро проводила на кухне, готовя всякие яства для наших государственных людей.

Один раз Комиссарша вернулась, что-то позабыв, но мы быстро сориентировались, спрятав соседку в моей комнате и я, как не в чём ни бывало, заняла её место, помешивая вкусно пахнущий соус. Комиссарша, обдав меня волной неприязни и по своему обыкновению заставив вжаться в стол, пока она ходила туда-сюда, пронося мимо меня своё крупное, как будто налитое тело, наконец, ушла. И соседка вышла из своего укрытия, чтобы завершить стряпню.

Пока я прибиралась в комнате, вдруг увидела, что дверь в спальню, которая обычно была заперта — открыта. Там стояло старинное трюмо Комиссарши, про которое я всё время помнила, и оно настоятельно требовало моего внимания. С трудом сдерживая себя, пока мамаша Богини закончит и уйдёт к себе, я с вожделением, достойным маньяка, посматривала в сторону спальни.

Наконец, набрав Богине полную тарелку вкусных вещей, соседка покинула меня, пожелав всего доброго.

Я проверила входную дверь. Она была заперта. Затем, вооружившись ножом, вошла в спальню.

Глава III

Моя бывшая спальня. Широкая кровать с резными столбиками и маленьким пологом, из-под которого можно было вытащить плотную тёмную штору, закрывающую от света. Я опускала её, когда хотела выспаться подольше, после изнуряющих репетиций или выступлений. Комиссарша наверняка не догадывалась о таком устройстве кровати, которая к тому же имела потайные ящички, где я раньше хранила свои дневники и некоторые драгоценности. На этой, ставшей теперь чужой постели я спала и видела иногда сладкие, а иногда и странные сны.

Неожиданно я вспомнила один из них, который я видела несколько раз. И каждый раз в этом сне я подходила к болоту, в котором утопал и барахтался какой-то человек в темной одежде, похожий на монаха. Я не знала, кто он и почему там очутился, но я специально приходила, чтобы спасти его. Я тянула ему руку, и он тянул ко мне свою, но я была далеко от него, и он никак не мог дотянуться. В этот момент у меня в руках появлялся какой-то свиток, за который он цеплялся, и я вытаскивала его на твердую почву. Вот и всё. Я много раз пыталась разгадать значение этих снов, спрашивала маменьку и даже пыталась найти ответ, читая сонники, но тщетно.

Один знакомый китаец, торгующий в лавке, где можно было купить всё, начиная от халатов с драконами, до праздничных фейерверков, однажды сказал, что не надо читать сонники, ибо «каждый сон — это личное послание от души и надо слушать свои чувства. Если чувствуешь, что сон к добру, значит, так оно и есть.» Я подумала тогда, что тот монах был очень близок мне, хоть я его и не знала и каждый раз, вытаскивая его, я чувствовала сильное облегчение и радость. Вот ещё узнать бы, что это за свиток?

Я подошла к трюмо. Оно было большое, метра два в высоту и имело два боковых и одно центральное зеркало. Боковые зеркала сантиметров на тридцать короче. Рама черного дерева богато украшена перламутровыми вставками и серебряными клепками, которые образовывали причудливый узор. Зеркальное стекло было необычайной чистоты и теплоты. Скорее всего, венецианское.

Самому трюмо наверняка не меньше трёхсот лет, а может быть даже и больше. Но оно отлично сохранилось. Я с удовольствием осмотрела гладкое черное дерево, провела по нему рукой и не нашла даже малейшей червоточинки. Вероятно, оно хранилось в комфортных условиях в доме, где тщательно следили за мебелью.

Не торопясь, я аккуратно переставила все побрякушки, которые Комиссарша разместила на полочке, повернула правую створку и привычным способом открыла раму. Внутри было достаточно большое пустое пространство. Но на задней стороне зеркала, на всех боковых брусках и на внутренней стороне рамы серебряной краской аккуратно были нанесены какие-то знаки, напоминающие стрелки, указывающие влево. Наверно знаки мастера-мебельщика, указывающие, что это правая часть трюмо, подумала я, ставя раму на место.

Испытывая удовольствие, сравнимое с тем, как кошка играет с мышью, перед тем, как съесть, я перешла к левой части, оставив большое среднее зеркало на закуску.

Левая часть рамы открылась без проблем, винты выкручивались так легко, как будто их только что закрутили. Внутри обнаружились такие же серебряные знаки-стрелочки, указывающие вправо.

Наконец я перешла к среднему зеркалу. Но здесь винтики так плотно сидели в своих ложах, что я потратила пару часов, с большим трудом, сумев отвинтить их лишь с одной стороны. Взглянув на часы, я увидела, что моё время было на исходе, и с минуты на минуту могли появиться соседи. Я даже занервничала, понимая, что не успеваю открыть раму. И, скорее всего, возможность снова попасть в спальню, куда соседи врезали новый замок, представится не скоро.

Мне необходимо было вернуть винтики на место, но до этого я хотела хоть одним глазком взглянуть, что же там, между зеркалом и рамой? Угол, где стояло трюмо, был темным, и я ничего не могла увидеть внутри, как ни старалась. Поэтому я быстренько сбегала в свою комнату за свечой.

Пока я её зажигала, лихорадочно чиркая спичками, моё внутреннее напряжение нарастало. Я чувствовала, как дрожит каждая клеточка моего тела.

И поднеся свечу к образовавшейся щели, я увидела! Внутри лежала бумага, свернутая в трубку. Я не успела рассмотреть никаких подробностей, потому что услышала голоса соседей, поднимавшихся по лестнице. За те несколько секунд, пока они дошли до двери, я успела развернуть зеркала на прежнее место, и быстро расставила комиссаршины побрякушки и пудры на полочке. Винтики же и нож были опущены в глубокий карман фартука. Перед тем, как выйти из спальни, я окинула всё быстрым взглядом, и не заметив ничего, что могло бы выдать моё пребывание здесь, побежала на кухню, где стала расставлять тарелки к ужину. За этим мирным занятием меня и застали Комиссарша с Крысообразным, которые всегда отпирали двери своим ключом.

Ночью, я крутилась, как волчок на своём диванчике и просто не могла найти себе места.

Там, за стеной в зеркале меня ждало моё собственное послание, которое я так долго искала! Я ни одной секунды не сомневалась в этом. Там лежал… свиток! Всё сходится! Да, это был тот свиток, который я видела во снах и при помощи которого я вытаскивала того монаха.

Теперь вставал вопрос, как мне достать его из-за зеркала? Теперь я понимала, что стрелочки, которые я видела в правой и левой части зеркала были не значками мастера, собирающего мебель, (стал бы он вырисовывать их серебряной краской!), а знаками, указывающими, что свиток лежит именно посередине. Так, придумывая различные способы, как завладеть ключом от спальни, чтобы завершить начатое дело я и заснула.

Утром, как и ожидалось, спальня была заперта. Я убиралась в комнате, не переставая думать о свитке. Мне было интересно, где могли лежать запасные ключи от спальни, ведь наверняка таковые имелись. Я перерыла все ящички и полочки, нашла кучу каких-то старых ключей, но ни один из них к спальне не подошёл.

Внезапно в дверь кто-то постучал, и я пошла открывать. У порога стоял всё тот же Тощий матрос, которого Комиссарша иногда посылала принести или забрать что-нибудь из дома. Вот и сейчас он пришёл с каким-то увесистым и тщательно замотанным верёвкой свертком.

— Здрасьте, барышня! — обратился он ко мне, по пролетарскому обычаю протягивая мне для приветствия свою грубую, жилистую руку.

— Добрый день! — ответила я ему, и осторожно пожала её.

— Мне вот, надо, того… оставить это. И кое-что забрать, — он указал на спальню.

— Да-да, пожалуйста, — ответила я, старательно пряча мой загоревшийся взор. — Давайте сюда ключ! — и протянула руку.

— Нет, барышня, не велено никому давать ключ. Я уж сам, извиняйте, если что! — сказал он, потирая рыжеватую, неопрятную щетину на подбородке.

— Ну, хорошо, как знаете, — пожала я плечами с деланным безразличием. — Кстати, если вы голодны, то я покормлю вас, — я знала его слабое место. Этот Тощий мог есть сколько угодно и когда угодно. И никогда ещё не отказывался.

— Премного благодарствую, я сейчас приду! — раздался из спальни его довольный голос.

Я прошла на кухню, и взяв самую большую тарелку, стала накладывать ему курицу, тушёную с овощами, воздушное пюре с маслом, (готовить которое мамаша Богини была большая мастерица), пару больших пирожков с капустой и грибами, булочку со сливовым вареньем и чайник, полный душистого чая. Увидев такое угощение, Тощий даже присвистнул, и потирая руки уселся было за стол, но я велела ему снять бушлат и вымыть руки с мылом. Тяжело вздохнув, он пошёл вешать бушлат в прихожей, и мыть руки в ванной. Этого мне и было надо! Как только он вошёл в ванную комнату, я ринулась к его бушлату и выхватила из кармана ключ. На всякий случай я тихо заперла Тощего снаружи и помчалась в комнату, где у меня была толстая восковая свеча.

Вспомнив о прочитанном мною в каком-то любовном романе способе, как сделать оттиск, я с неимоверной скоростью вернулась в кухню. Там, я бросила ключ в горячий чайник и быстро разрезала свечу вдоль. Подцепив вилкой нагревшийся ключ, я положила его на одну половину свечи и накрыла второй. Прижав её, как следует, я получила отличный оттиск. Побежав в прихожую, я вернула ключ в карман бушлата и успела открыть дверь, ещё до того, как Тощий заметил, что был заперт.

Он вышел из ванной комнаты и, как ребёнок, продемонстрировал мне свои чистые руки. Я улыбнулась, сдерживая сбившееся дыхание. Тощий уселся за стол и принялся уплетать еду. Потом достал из кармана плоскую серебряную фляжку с монограммой, (разумеется, чужой) и отхлебнул оттуда изрядный глоток.

После чего он развалился, и осоловело глядя на меня, вдруг принялся изливать мне душу.

— Моя начальница… настоящая красавица. Такая женщина! Я знаю, ей бы не понравилось сравнение, но она выглядит по-королевски. Какая фигура! А характер сильный, даже у мужчин такого не бывает. Не то, что у… — и он выразительно изобразил руками лицо Крысообразного.

— Да, вы правы — очень сильная женщина, — подтвердила я, не собираясь делиться с ним моим мнением о Комиссарше.

— Вы не поверите, я готов всё за неё отдать, да только она меня не замечает совсем, — добавил он грустно.

— Что ж, это случается, но друг мой, но соседи скоро вернутся, так, что вам лучше будет уйти. Мне ещё надо убрать на кухне. — Я хотела, чтобы он побыстрее ушёл.

Но матросик расположился надолго. Сыто отрыгнув так, что меня даже передёрнуло от таких манер, он вдруг стал мне рассказывать о своей жизни, начиная с детства. Не знаю, что на него нашло. Может водка, налитая во фляжку, из которой он то и дело отхлёбывал, настроила его на лирический лад?

Оказывается, Тощий родился в семье служителя культа, а попросту говоря священника. Папаша, отправил его учиться в церковно-приходскую школу, но бездельник сын только и делал, что спорил с учителем богословия, и прогуливал занятия. Наконец его выгнали, за то, что он затеял спор с главой комиссии, приехавшей с проверкой от Священного Синода.

— Я спросил его о геенне огненной, как там может быть плач и скрежет зубовный, если у души нету зубов?! А он меня выставил вон из школы. Тут я и сбежал из дома от папаши, который бы выдрал меня, как сидорову козу. Очень мне хотелось на море плавать. Юнгой напросился на корабль торговый, а потом и матросом стал. А там и революция подоспела, и «кто был ничем, тот стал всем!» — верно говорю, барышня?

— Да вы, как были простым матросом, так и остались, — улыбнулась я.

Ему почудилась насмешка в моих словах.

— Ну, не скажите! Вы барышня не знаете, какие у меня теперь полномочия! Да разве я мог зайти запросто к самым что ни на есть богачам и экс-про-при-ировать — (он очень тщательно выговорил это слово) — у них всё, что мне понравится? Да они ещё и в ножки кланяться будут, что в живых оставил! У меня теперь столько денег, что хоть ресторан открыть смогу, хоть дом огромный построю, да и обставлю весь, как дворец. Хотя… подождать немного надо. Да что, я-то! Вот начальница моя, та — женщина не просто богатая, а сказочно богатая! Она понимает, что к чему и…

— Ты что несёшь, урод?! — внезапно раздался звенящий сталью голос Комиссарши.

Мы оба испуганно оглянулись. Она вошла неслышно и теперь стояла, уперев руки в бока в дверях кухни, перекрыв путь к отступлению.

— Да, я думал, что… вы же должны были… — залепетал Тощий, вскакивая, и чуть ли не кланяясь. Его лицо стало пунцовым.

— Должна была! Но теперь вижу, что должна буду сделать кое-что другое! — рявкнула Комиссарша и её рука потянулась к маузеру, висящему на боку.

Я не знала, что делать и быстро отскочила в угол, между окном и печкой. Тощий попятился и стал прямо передо мной, так что я ничего не видела. Всё произошло очень быстро. Грянул выстрел, и тело Тощего сильно вздрогнуло и осело. Я же, прижатая им к подоконнику, пытаясь задержать его падение, упала вместе с ним на пол.

— Ты что натворила! — услышала я крик, и краем глаза увидела, как в кухню ворвался Крысообразный. — Ты же их убила!!! — я почувствовала, как кто-то оттаскивает от меня тело матроса.

— Да не гоношись ты, — в голосе Комиссарши послышалась усмешка, — ничего с твоей примадонной не случилось, её Тощий свалил. Не думала я, что он такой слабый на расправу.

Я почувствовала, как меня ставят на ноги и одергивают моё платье. Крысообразный отряхивал с меня землю со свалившегося с подоконника горшка со столетником. Взглянув на Тощего, я не обнаружила никаких следов крови. Похоже, он был в глубоком обмороке.

— Скажи своему Тощему, что ещё одно слово, и я пристрелю его, как бешеную собаку. Если не умеет держать язык за зубами, то останется без того и без другого! — Она вышла из кухни и стала развешивать шинель в прихожей. На улице стало немного теплее и «государственные люди» сменили тулупы на шинели. Крысообразный вышел за ней.

Трясущимися руками, я стала похлопывать Тощего по щекам, чтобы он пришёл в себя, но он не приходил. Тут в поле зрения появилась полная рука Комиссарши, выплеснувшая ему в лицо остатки холодного чая, и его глаза сразу открылись.

— Вставай, симулянт! И вон отсюда, пока я тебя и впрямь не пристрелила!

Тощий бодро поднялся, и, отирая рукавом с лица сладкий чай, поспешил в прихожую. Комиссарша подозрительно посмотрела на меня.

— С чего это он с тобой так разговорился? Ты, что, шпионишь? Не стой, как дурочка, давай накрывай быстрее, мы голодны!

— Вкусно-то, как пахнет! Вы у нас на все руки мастерица! — стал хвалить меня Крысообразный.

Я отвернулась от греха подальше и стала наполнять фарфоровые тарелки едой. Комиссарша безумно любила фарфор и серебряные столовые приборы. Да уж, действительно — королева…

Этот инцидент приоткрыл мне завесу над деятельностью Комиссарши и Крысообразного, и их команды. Они экспроприировали в пользу Советского государства ценности, действуя сообразно данным им полномочиям, и не могли удержаться, чтобы не отделить от золотой реки и для себя ручеёк. Видимо со временем аппетиты росли, а методы по изъятию ценностей становились всё более жестокими, напоминая узаконенное грабительство и убийство. Вот о чём мне проболтался Тощий, а Комиссарша это услышала.

Моя дальнейшая судьба представлялась мне теперь всё более зыбкой. И я решила покинуть моих опасных соседей, чтобы сохранить свою жизнь. Я не знала, куда я пойду, но верила, что смогу хоть как-то устроиться. Ах, если бы было возможно протянуть ещё, хотя бы месяц, пока не потеплеет на улице!

Но моим мечтам не суждено было сбыться, ибо развязка наступила гораздо быстрее.

На следующий день, я спустилась к чёрту в кочегарку. Я не могла покинуть квартиру из-за того, что у Крысообразного сегодня был день рождения, и нам с мамашей Богини предстояло приготовить к вечеру множество еды. Ожидались гости.

Но у меня был слепок ключа, который буквально жёг мне пальцы. Мне необходимо было сделать копию и успеть забрать свой свиток до того, как разразится гроза. А то, что это вскоре произойдёт, я не сомневалась, чувствуя это всеми «фибрами души». Единственным человеком, который мне показался сведущим в изготовлении ключей, был кочегар. Поэтому я отправилась к нему.

Чёрт сидел, меланхолично уставившись в открытое окошко топки, и по своему обыкновению разговаривал сам с собой.

— Они приходят и уходят, когда им надо, но всегда идут своим путём, который выбирают из-за червивого сердца, которое ведёт их. Оно было таким и будет таким, но таким не было. Это трагедия, что придётся ждать избавителя. Но для избавителей не существует времени, и они не спешат, поэтому эти яблоки могут успеть сгнить, не сохранив даже части себя. И это жизнь…несправедливая конечно, но справедливая!

— Извините, можно я прерву на минутку ваши высокие рассуждения? — сказала я, деликатно покашляв.

Чёрт уставился на меня непонимающим взором, как будто я свалилась с неба.

— Вот, душа пришла просить ворота от рая! — пробормотал он, а потом обыденным тоном спросил, — чем могу служить?

Я достала из кармана оттиск ключа на воске.

— Мне необходима копия, вы наверняка знаете кого-то, что сможет изготовить? Я — заплачу, но сделать нужно очень быстро!

— Я и так знаю, что быстро надо, а вот мне бы водочки раздобыли барышня, а то я давненько жар изнутри не испытывал, всё как-то больше снаружи.

— Раздобуду, — пообещала я.

— Сделаю, — эхом отозвался он, беря воск из моих рук и небрежно скомкав, положил его рядом на стол.

Я открыла рот от обиды и возмущения, потому что он уничтожил слепок, который я добыла с таким риском для себя! Потом я решила, что нечего ругаться с сумасшедшим, потому что это была лишь моя ошибка, если я решилась довериться ему. У самого выхода, уже заново продумывая, каким способом всё же добыть ключ, я услышала вслед одно слово:

— Водочки!

И вышла из адского пекла. Итак, моя затея провалилась. Ну что ж, значит, так тому и быть. Я всё равно найду способ…

Хлопоты о сервировке стола и приготовлению салатов, закусок и горячего заняли весь световой день. В обед приезжал Тощий с приземистым солдатом в шинели чуть не до самого пола, тянувшим ящик водки. Тощий притащил в свернутом одеяле осетра, который был ростом с меня. И ещё в обычной деревенской корзине — огромные ананасы. Моя гостиная вся сияла. Большой стол, накрытый крахмальной кружевной скатертью, был накрыт на двенадцать персон. Приборы были из тончайшего фарфора, покрытого ручной росписью, изображающей жизнь греческих богов на Олимпе. Столовое серебро, которое Комиссарша выдала мне из зелёного бархатного ящика, сильно напоминало мне серебро, принадлежащее раньше моей бабушке. Расстановку приборов производила мамаша Богини, которая раньше преподавала в институте благородных девиц, поэтому знала всё о правилах сервировки. К вечеру ещё привезли деликатесы и блюда, специально приготовленные старым поваром, служившим ещё на царской кухне.

Потом появились трое молодых людей, одетых в темные костюмы и шелковые рубашки, которые принесли и установили патефон, а затем побежали в кухню и деловито стали сновать к столу и обратно. Слава Богу, это оказались официанты. Мне совсем не хотелось прислуживать за столом. Не то, чтобы я боялась встретить среди гостей своих знакомых, но это было бы для меня неприятно.

Я одела изысканный и простой костюм, антрацитово-черный, муарового шелка с бархатными рукавами и отделкой вышитой черным стеклярусом. Обула черные маленькие лакированные туфельки. Чтобы не производить траурного впечатления, повязала на шею синий, прозрачный шарфик. Убрала волосы в узел. Поглядела на себя в зеркало — бледновата. Чуть тронула вишнёвой помадой губы и нанесла капельку духов «Ирис» от Коти. Их оставалось так мало в хрустальном флаконе…

Через некоторое время появились Крысообразный с Комиссаршей. Она сразу скрылась в спальне, пробы прихорошиться, вслед за ней пришла парикмахерша, которая крепко закрыла дверь и запретила кому-либо входить. Крысообразный, довольный жизнью, и скрипящий новой портупеей, с глубоким удовлетворением оглядел стол, затем заметил меня и его глаза вспыхнули. Хорошо, что Комиссарша не видела его! Я обошла стол с другой стороны и устремилась на кухню. Крысообразный — за мной. На кухне царила суета, и официанты раскладывали закуски на тарелки. Они отрезали меня от общества моего соседа. К счастью в этот момент пришли гости, которые стали обнимать и поздравлять именинника, дарить ему подарки. Поднялся шум и гам, весёлая суета, а я тем временем, увидев стоящие, как попало бутылки с водкой, схватила одну из них и, завернув в полотенце, выскользнула из квартиры.

Я снова спустилась в ад. Чёрт сидел уже в другом углу и его глаза, отражающие топку, горели, как уголья. Я протянула ему бутылку водки. Он схватил её костлявой рукой и посмотрел через неё на свет огня. Другой рукой он протянул мне что-то, похожее на петлю, с загогулиной на конце. Я вопросительно посмотрела на него. Чёрт блеснул зубами:

— Ключи от рая, как и просили!

— И что, этим я смогу открыть дверь? — мне не верилось.

— Любую, — ответил он и отвернулся, давая понять, что аудиенция закончена.

— Спасибо…

Мне не терпелось проверить, этот чёртов ключ. Выскочив в парадную, я огляделась по сторонам. На первом этаже я увидела запертые двери. Хозяева не появлялись здесь давным-давно. Я осторожно подошла к двери и всунула чёртов ключ в замочную скважину. Он мягко вошёл и спружинив, щёлкнул внутри. Ключ легко повернулся и дверь открылась. Но я тотчас же, заперла её обратно. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь увидел меня за этим занятием. На душе у меня повеселело. Появилась надежда, что я смогу добраться до свитка. Тщательно спрятав ключ, я вернулась домой.

Там уже вовсю царило веселье. Играла музыка, гибкие молодые официанты обслуживали гостей.

Все места за столом были заняты. Я издали оглядела присутствующих. Мужчины были в военных формах, а дамы в вечерних платьях. Среди пестроты их нарядов, которые отражали последние тенденции западной моды, я не сразу заметила Комиссаршу, а увидев её, поразилась произошедшей перемене. Её волосы были искусно уложены и завиты. Лицо было умело накрашено, подчёркивая природную красоту, которая всё же была несколько холодновата из-за ледяного цвета глаз. Крупноватое, но гармоничное тело с женственными формами, подчеркивало шоколадного цвета платье с золотисто-кремовыми кружевами и красивое золотое ожерелье и серьги с бриллиантами делали её просто неотразимой. Я видела, какие взгляды бросали на неё мужчины, которые уже немного выпили для поднятия духа. Все остальные женщины казались рядом с ней ничтожными. Я умолчу о моём собственном виде.

Но я не собиралась конкурировать с ней своим шармом и обаянием. Мне надо было просто тихо пересидеть это событие в укромном месте. Путь в мою комнату на ближайшее время мне был отрезан, так как, чтобы попасть туда, мне надо было пересечь зал, а привлекать лишнее внимание к моей персоне мне не хотелось. Я пошла на кухню, села за стол и начала жевать остатки нарезанного языка, лежащего на тарелке, погрызла маленький острый солёный огурчик, потом полакомилась персиком. Персик был такой душистый, как будто его только что сорвали с ветки. В марте это было действительно редким лакомством. Мне было грустно и одиноко. Я подумала, что даже такие люди, как Крысообразный и Комиссарша имеют своих друзей. Веселятся…

А я тут абсолютно одна, как перст, сижу на кухне, никому не нужная, никому не интересная. На глаза навернулись слёзы. Хочу к маме, или куда-нибудь, где меня будут любить, где вокруг будут родные лица или человек, к которому я прижмусь близко-близко, спрячу на его широкой груди своё счастливое лицо, и он никому и никогда не отдаст меня! Передо мной встало лицо Великана, и я почувствовала черную зависть к маленькой поэтессе, которую он может быть, сейчас обнимает и целует.

— Пойдёмте к нам, — раздался внезапно чей-то голос у меня над головой, — что вы тут сидите одна?

Я подняла глаза, передо мной стоял статный военный мужчина, с дымящейся папиросой в красивой руке. От него пахло дорогим одеколоном. Благородное, породистое лицо, холёные усики, зеленоватые глаза с прищуром. Настоящий сеньор из романтической книги!

— Извините, но это невозможно, — стала отнекиваться я, — там незнакомые люди, своя компания…

— Ну, вот там и познакомитесь! — сказал он не терпящим возражения тоном, видимо привыкший повелевать людьми. — Давайте, давайте, не расстраивайте меня! Принесите-ка ей приборы и стул, — обратился он к появившемуся на кухне официанту.

Пришлось повиноваться. Оказывается, гость был без пары. Он усадил меня рядом с собой и налив водки в маленькую хрустальную рюмку, подал мне.

— Товарищи, давайте выпьем за нового члена нашей тёплой компании — соседку, которая присматривает за нашим именинником и обеспечивает ему сытную и уютную жизнь!

Подвыпившие гости были уже в такой кондиции, что с удовольствием выпили бы не только за соседку, но и за чёртову бабушку, поэтому все радостно потянулись ко мне рюмками, исключая Комиссаршу, которая сделала вид, что занята оттиранием пятнышка со своего платья.

— Я смотрю, что кое-кто проигнорировал мой тост! — мой сосед сказал это тихо, но все услышали. Комиссарша с пунцовыми щеками протянула ко мне свою рюмку, и мы чокнулись. Скорее всего, этот красавец мужчина, он был начальником Комиссарши и Крысообразного. Все опять заговорили, засмеялись. Официант поставил новую пластинку с американским фокстротом. Я потихоньку убрала подальше свою рюмку, потому что водку не пила тоже.

К моему соседу, который после того, как привёл меня за стол, не обмолвился со мной и словом, подошла Комиссарша и, наклонившись так, что в вырезе декольте стало видно роскошную грудь, пригласила его на танец.

Начальник поднялся, одёрнул френч и повёл даму танцевать. Остальные гости уже отплясывали вовсю. Происходящее, напоминало мне танцы на мещанских вечеринках. Я даже загляделась на это диво дивное, «фокстрот». Начальник танцевал очень элегантно, я заподозрила, что в его жилах текла дворянская кровь. Он чем-то даже походил на моего бывшего любовника-князя. Музыка продолжалась. Тут меня кто-то взял за руку.

— Разрешите?!

Отказываться было глупо, да и что мне может сделать Крысообразный в присутствии начальства? Я подала ему руку. До этого момента я никогда не танцевала танго, но мой опыт подсказал, как надо двигаться. Крысообразный крепко прижал меня к себе и стал тяжело дышать. И что ему было надо? Рядом с ним жила такая шикарная женщина, мечта любого мужчины, а он запал на меня! Я стала потихоньку освобождаться из его цепких рук, да не так-то просто это было сделать.

— Будь моей, — жарко зашептал он мне в ухо, — я тебе, что хочешь, достану и обеспечу, будешь жить, как баронесса!

Я только усмехнулась… баронесса! Да я и так была баронесса, как будто он не знал. По-своему истолковав моё молчание, Крысообразный продолжал, мотнув головой в сторону своей любовницы:

— Ты не волнуйся, я похлопочу, и её отправят на периферию, чтобы не мешала нашему счастью.

«Вон оно как! Нашему счастью!!!»

Я попала в трудную ситуацию. Мне не хотелось ссориться с моим воздыхателем и осложнять жизнь. В мои планы не входили любовные взаимоотношения с этим человеком. Он был мне неприятен. И с ним рядом я никогда не чувствовала себя в безопасности. Да это было просто невозможно! Но, чтобы не усугублять ситуацию я всё же, ответила.

— Давайте отложим пока этот разговор. Это, очень серьёзная тема, которую нельзя обсудить за несколько минут.

Он счастливо вздохнул и ещё раз, крепко прижав меня к себе, выпустил из рук. Только сейчас я увидела, с каким выражением лица смотрела на нас Комиссарша. Меж тем, застолье продолжалось, мужчины то и дело уходили на кухню курить. Оттуда раздавались взрывы хохота, наверно там рассказывались чисто мужские истории. Я сидела, что-то ковыряя в тарелке, и чувствовала себя здесь абсолютно чужой. Разгоряченные танцами дамы принялись обсуждать одни им известные темы. Меня неудержимо потянуло в мою комнату, прилечь на диванчик. Только сейчас я заметила, как сильно устала за сегодня.

Выбравшись из-за стола, пока меня никто не видел, я направилась в свою комнату. С удовольствием растянувшись на диванчике и слушая, как за дверью гости снова принялись за танцы, я как-то незаметно для себя задремала. И увидела сон.

Я, в каком-то длинном тоннеле, в руках факел, освещающий земляные стены, укреплённые деревянными балками. Иду вперёд, в бесконечность тоннеля, слышу за собой чьё-то дыхание и убыстряю шаг. Преследователь ближе, почти догоняет меня, я перехожу на бег, бегу изо всех сил. Думаю, должен же быть какой-то выход? Чьи-то руки хватают меня за плечо, пытаясь остановить, развернуть назад. Но тут из темноты появляется мужчина, незнакомый, очень благородного вида. Он говорит моему преследователю, лица которого я не вижу: — «Смотри, вот я и вернулся!». Вздох облегчения вырывается у меня из груди. И я проснулась.

За дверями всё так же раздавалась музыка и смех, чей-то пьяный голос созывал всех за стол: — «Господа! Товарищи! Господа! Все сюда! Родился замечательный тост!». Наверно я спала совсем не долго. Лёжа в темноте, я смотрела на узкую полоску серого неба, виднеющегося меж неплотно задёрнутых штор. Благородный мужчина из моего сна. Я хорошо запомнила его лицо. У меня было такое ощущение, что я знаю его, но как не силилась вспомнить — не могла.

В дверь постучали. Я лежала не отвечая. Пусть думают, что я сплю. Мало им своей компании, что ли? Но стучавший не унимался. Преодолевая раздражение, я подошла к двери. Как и ожидалось, за ней стоял Крысообразный. Он был изрядно пьян и покачивался. На заднем плане гости, разбившиеся на кучки, смеялись и чокались искрящимися рюмками. Официанты сменяли блюда. Принесли фрукты, сладости и большой торт.

— Выходите, звезда моя, сейчас будем разрезать торт! Я хочу побаловать вас сладким. Надеюсь, что ваш поцелуй будет так же сладок.

Так случилось, что, когда он говорил последнюю фразу, среди гостей вдруг наступила минута затишья, и голос моего соседа прозвучал очень ясно и чётко.

Кто-то сконфуженно засмеялся, какой-то гость стал стучать ножом по рюмке, требуя внимания. Все сделали вид, что ничего не заметили. Но в воздухе повисла угроза. Комиссарша сидела ко мне спиной, и я видела, как её шея порозовела.

— Уходите! — зашипела я на пьяного Крысообразного. — Идите, вас гости ждут, а у меня разболелась голова и я сплю.

Но он, как будто не слышал. И поставив ногу в дверной проём, чтобы помешать мне закрыть её, улыбался и подмигивал. За его спиной выросли два гостя и начали тянуть его за стол. Крысообразный стал упираться и требовать, чтобы я пошла, лично разрезать его торт, так как я настоящий ангел и из моих рук любой кусок покажется божественным.

Казалось, это никогда не прекратится. И я вынуждена была пойти, чтобы успокоить именинника, да и гости стали призывать меня, видя, какое магическое действие я оказываю на пьяного Крысообразного. Мне вручили нож, и я стала разрезать огромный торт, настоящее произведение искусства. Затем разложила всё это по тарелкам, и собиралась тихо улизнуть к себе в комнату, но Крысообразный схватил мою руку в креме и стал облизывать.

— Ну, хватит! — раздался вдруг злобный голос Комиссарши и по столу грянул кулак, с такой силой, что подскочили все тарелки.

— Что такое? — оторвался от моей руки Крысообразный и нахально ухмыльнулся в сторону своей сожительницы, которая вся пошла пунцовыми пятнами. Её глаза метали ледяные молнии, и гости притихли, чувствуя, что «дело пахнет керосином». Я заметила, что Начальника за столом не было. Вероятно, он уже ушёл. Какая-то дама стала спешно прощаться и тянуть своего мужа за рукав. Но муж не хотел пропустить такое зрелище, да и водку ещё не всю выпил, поэтому он стал упираться. Его жена пошла было в прихожую, чтобы одеться и уйти, бросив мужа.

— Сядьте на место, — вдруг сказал именинник. — Мы ещё не закончили! — его голос прозвучал довольно резко. Алкоголь негативно действовал на его настроение. Или же между ним и Комиссаршей что-то произошло. Было видно, что гости побаиваются ослушаться Крысообразного. Какой властью обладал этот человек, если жена высокого чина натянуто улыбаясь, поспешно вернулась на место?

— Кушайте тортик! Такой замечательный тортик, заказала мне эта добрая женщина! — он указал на Комиссаршу.

Все стали пить чай и есть торт, и впрямь замечательный. Мало-помалу, гости опять разговорились, развеселились, казалось, инцидент был исчерпан. Я уже не могла дождаться, когда же вечер закончится. Вернее, ночь, потому что было уже очень далеко за полночь. В кресле уже дремал какой-то гость. Он поставил к себе на грудь тарелку с холодцом, который сполз оттуда и живописно лежал теперь у него на животе.

Две хорошо принявшие на грудь дамы, обнявшись, пели тоненькими противными голосами деревенскую песню. Третья уставилась на них и вытирала слёзы меховым боа. Две пары продолжали танцевать вальс, причём их всё время заносило друг на друга, и они хохотали, когда сталкивались. Потом это превратилось в забаву, при которой они пытались свалить друг друга. Крысообразный подсел ко мне и пытался кормить меня с ложечки тортом, позабыв Комиссаршу, которая одиноко сидела теперь во главе стола. Отделаться от моего настойчивого ухажера было невозможно. Я увидела, как Комиссарша стала наливать себе рюмку за рюмкой и выпивать. Она быстро пьянела. Потом тяжело встала из-за стола и направилась к нам.

— Ты что же, увести моего мужика решила?! — угрожающе спросила она, нависнув надо мной, как скала.

— Уйди отсюда! Спать иди! — оттолкнул её Крысообразный.

— Это ты иди спать, а мы сейчас разбираться будем! — она сильно схватила его за плечо и дёрнула в сторону. Потом повернулась ко мне. Её крепкая рука уже потянулась к моей шее. — Да я, таких, как ты, сотнями! — шипела она, — гнида дворянская! Говорила я, её в расход пустить надо, а теперь она уже на моё место метит! Мало вам дворянства было? Где твоя голубая кровь? Щас пущу тебе её, а она цветом, как у с-собаки!

Крысообразный вскочив, попытался влезть между нами. Но Комиссарша встала в стойку, нагнув голову, как разъяренная корова. Гости сбежались, чтобы растащить их. Из кухни выглядывали любопытные официанты и тихо смеялись. Видимо каждый праздничный вечер новой советской знати заканчивался одинаково — потасовкой. Пока они разбирались, я буквально вылезла в образовавшуюся щель и побежала в свою комнату. Но Комиссарша успела ухватить меня за рукав.

— Куда побежала? От меня не убежишь! — и она, сильно толкнув меня в грудь, бросилась в свою комнату.

— Держите её, она за оружием пошла! — крикнул кто-то.

Дамы завизжали, а из спальни выскочила Комиссарша с маузером, который нацелила в меня. Тщательно уложенные парикмахером локоны растрепались, и она выглядела дико.

— Быстро убери его на место! — приказал Крысообразный.

— Я убью её, и мне ничего за это не будет, она — враг! Наш классовый враг!

— Ты же знаешь, что я могу с тобой сделать за это. Я тебя скормлю крысам! — он неожиданно засмеялся.

Кто-то из гостей подхватил его смех. Но эти слова, отчего-то произвели на Комиссаршу отрезвляющее действие. Она опустила маузер и скрылась в спальне и уже не показывалась оттуда, пока не разошлись все гости.

Я снова ушла в свою комнату, где забылась тяжёлым сном. Было далеко за полдень, когда я открыла глаза и тут же отправилась посмотреть, как дела на кухне. Необходимо было привести всё в порядок. В комнате царил хаос, и я с тоской поглядела на нагромождения грязной посуды и горы объедков. После вчерашнего я чувствовала себя разбитой, хотя не пила ни капли алкоголя.

Несколько часов подряд я возилась на кухне и в комнате, пока всё не приобрело подобающий вид. Но вытирая подоконник на кухне, я обнаружила чей-то золотой портсигар, который показался мне знакомым. Я вспомнила, что вчера из этого портсигара Начальник доставал папиросы. Я положила портсигар в карман фартука, решив, что пока не буду говорить соседям о находке и может быть, сама как-нибудь отдам ему.

К вечеру на кухне появилась помятая Комиссарша с опухшим лицом, за ней пришёл Крысообразный и оба уселись пить крепкий чай. Оставив их наедине, я ушла в свою комнату и заперлась. Интересно помнит ли соседка о том, как вчера собиралась застрелить меня?

У меня была надежда, что инцидент испарился из её памяти вместе с водочными парами.

Я принялась разглядывать портсигар. На нём был изображен эмалевый герб. Верхнее поле зелёного цвета с двумя белыми крестами, а снизу на красном поле был изображен бегущий кабан. Интересно! Выглядит как герб какого-то древнего рода. И где это я могла его видеть раньше? Я порылась в памяти и не нашла никаких воспоминаний об этом, затем решила, что видела в каком-нибудь любовном романе о рыцарях.

В дверь решительно постучали. При каждом стуке моё сердце обрывалось. Ничего хорошего я не ожидала.

— Что вам угодно?

В дверях стоял Крысообразный, его лицо было взволнованным и бледным.

— Мне необходимо срочно уехать. Вам придётся остаться с… ней. Я вернусь через день или два, попытайтесь не провоцировать её. Я за вас боюсь, — он оглянулся. Поверх его плеча было видно, как в коридоре маячит Тощий. — Когда я вернусь, то обещаю вам безопасность и покровительство, но сейчас, я только могу оставить с вами Тощего. Чтобы он приглядывал за вами. Он проводит меня до поезда и вернётся. — Он схватил мою руку и поцеловал её. Потом быстро повернулся и почти выбежал, подхватив чемодан. Я даже не успела ничего ответить.

Итак, я оставалась в квартире наедине с этой бешеной коровой! Теперь она точно до меня доберётся. В голове всё смешалось, и первая мысль была — бежать! Но а как же, свиток?! Я обязательно должна забрать его, и только потом исчезнуть.

Я тщательно заперла дверь и решила быть готовой ко всему. Надев простое, теплое шерстяное платье и жакет я спрятала золотой портсигар, засунув его глубоко за лиф платья. Проверила — держится хорошо, не выпадет, если бежать. В кармане жакета фотография Великана, завёрнутая в носовой платок и чёртов ключ. Решительно сжав кулаки, я села, готовая ко всему. Но ничего не происходило. Я встала и приложив ухо к двери, напряженно прислушалась. В квартире было тихо. Может быть, Комиссарша снова легла спать? Потихоньку, чтобы не было слышно, как поворачивается ключ, я открыла дверь и выглянула наружу. В зале никого не было. Оставив дверь открытой и готовая в любую секунду забежать назад и захлопнуть её за собой, легко ступая я пошла на кухню. Там никого не было. На столе стояли фарфоровые чашки с остывшим чаем. В ванной комнате никого. В коридоре, на вешалке шинелей не было, значит Комиссарша тоже поехала с Крысообразным, или ушла по своим делам. У меня немного отлегло от сердца. Но это также означало, что в спальне тоже никого не было!

Значит…

И я направилась к спальне, нащупывая в кармане чёртов ключ. Он вошёл в скважину, как родной и я дважды повернула его. Дверь открылась. Но только я зашла внутрь, как вдруг услышала, что кто-то судорожно крутит ключ во входной двери. Боже мой! Я выскочила из спальни, не заперев её, и бросилась в свою комнату. Закрыв свою дверь, я приложила ладонь к губам, чтобы унять дыхание. Тут входная дверь открылась, и я услышала чьи-то тяжёлые приближающиеся шаги. Это шла Комиссарша, чтобы убить меня. Было слышно, как она взводит курок своего маузера. В изнеможении я прислонилась головой к двери, готовая упасть в обморок, как вдруг прямо над моим ухом загрохотали удары. Кто-то молотил по двери кулаком.

— Выходите быстро, барышня! Убегайте отсюда, если успеете. Она едет сюда и будет через три-четыре минуты. Вашего соседа арестовали, он не вернётся. — Это был голос Тощего.

Я открыла дверь. Он стоял немного рассеянный и переминался с ноги на ногу.

— Понимаете, я люблю её и не хочу, чтобы она брала ещё один грех на душу! А вы барышня хорошая, и я обещал приглядеть за вами, но теперь я ничего не смогу для вас сделать. Вы бегите, как есть, а там спрячьтесь у знакомых, потому что вас будут искать. Я попытаюсь задержать её, если получится. — И он скрылся.

— Спасибо! — крикнула я ему вслед.

Времени на раздумье не было, и я быстро вернулась в спальню. Там до сих пор стоял запах перегара. Схватив стоявшую на полу бутылку, я с силой кинула её в зеркало. Оно медленно и как-то недоумённо обрушилось на пол, сметая коробочки с пудрой и флаконы дорогих духов. В раме действительно лежал свиток, который я подхватила и выскочила из квартиры. Взбежав по лестнице, я стала стучать в дверь к мамаше Богини. Похоже, она уже легла спать. Богиня, как всегда дежурила у дверей. С громким мяуканьем она побежала поднимать хозяйку. «Ну, скорей же, скорей!» — мысленно умоляла я её. Снизу хлопнула дверь, и раздались шаги нескольких человек. Они не произносили ни слова. Сейчас они зайдут в квартиру и, не обнаружив меня, конечно, станут рыскать по всему дому.

Мамаша Богини всё не подходила, и тут я вспомнила про чёртов ключ! Воткнув его в замочную скважину, я открыла дверь сама. Быстро и тихо закрыв её за собой, я быстро прошла в комнатку, где соседка ещё возилась с халатом, никак не попадая в рукава. Она ошарашено уставилась на меня, но я приложила палец к губам и выразительно посмотрела на неё.

— Там! — шепотом сказала она, указав пальцем на кресло, где стоял мой саквояж.

— Мне пора, спасибо за всё! Вы меня не видели! — также шепотом ответила я ей, и собралась было уйти, но она остановила меня.

— Подождите! Я вам дам один адрес, попробуйте спрятаться там. Это моя хорошая знакомая, с которой мы вместе работали. Очень честная женщина. Если скажете, что вы от меня, она вас спрячет, — и подала записку, в которой каллиграфическим почерком был записан адрес.

Я подбежала к ней и крепко поцеловала в щёку. Затем выскользнула через чёрный ход.

Спустившись к выходу, я не стала сразу выбегать на улицу, а выглянула в высокое узкое и мутное стекло, рядом с дверью. С этой стороны дома было темно, но на дорожках, припорошенных снегом, никого видно не было. Я тихо открыта дверь и вышла. Всего однажды в жизни я выходила этим ходом из дома, чтобы скрыться от назойливого кавалера, дежурившего у моей двери. Но это было днём и летом. Теперь мне предстояло вспомнить, куда же лучше всего направиться, чтобы меня не заметили.

Я решила идти в левую сторону. Там, среди голых и черных деревьев и спутанных кустов парка, примыкающего почти вплотную к ограде дома, было легче всего затеряться. И чтобы не идти через двор по белому снегу, я пошла вдоль дома, по периметру, прячась в тени. Было слышно, как справа за углом фырчала машина, и раздавались чьи-то голоса. Значит, направление выбрано правильное. Выскользнув из двора, я бросилась под защиту парка, которого обычно избегала, предполагая наличие сидящих в кустах грабителей. Но сейчас в холодную мартовскую ночь, какому бы грабителю пришло в голову караулить жертву в месте, где нет ни одного человека?

Когда родная улица осталась позади, я вздохнула с облегчением. Свернув в какой-то переулок и уходя всё дальше и дальше от дома, я надеялась найти освещённое место, чтобы прочесть адрес подруги мамаши Богини. Надо было быть всё время начеку, потому, что по городу ходили патрули, проверяющие каждого встречного.

На всякий случай, если меня остановят, я решила соврать, что ушла из дома от мужа и направляюсь к тёте. Но на улицах пока никого не попадалось. Везде было темно и ни одной живой души, что в моём случае было даже благом. Наконец на углу улицы блеснул огонёк в окне. Это была ночная аптека. Подойдя к окну, я развернула записку и прочла адрес.

Район, в котором находился указанный дом, я знала довольно хорошо. Это было не очень далеко отсюда, но мне предстояло пересечь одну из больших центральных улиц, где обязательно должны были дежурить патрули. За время, проведённое на улице, я уже изрядно замёрзла, тяжёлый саквояж оттянул руки, но останавливаться было нельзя. Чтобы совсем не окоченеть, надо было двигаться как можно скорее. И вот передо мной «бриллиантовая» улица, по которой я так любила раньше гулять. Здесь была самая лучшая мостовая. Улица напоминала мне ровную сцену театра, на которой разворачивалась светская жизнь Петербурга.

Остановившись перед тем, как пересечь пустое холодное пространство, где меня было видно за сотню метров, я внимательно посмотрела по сторонам. Никаких патрулей видно не было. Поэтому, я не мешкая побежала вперёд, и тут услышала, как совсем недалеко от меня кто-то закричал: — «Стой!»

Вероятно, патруль находился между домами, укрываясь от холодного ветра. Этот окрик только подстегнул меня, и я изо всех сил рванулась на другую сторону, надеясь скрыться в каком-нибудь дворе и переждать погоню. Больше всего сейчас я боялась людей. Пробежав мимо большого здания университета, я завернула налево, и не оглядываясь помчалась по улице вдоль реки. Мне нужно было перебраться через мост, потом буквально через три квартала будет дом, где жила подруга мамаши Богини.

Всё это время я слышала, как за мной бегут преследователи. Они были гораздо медленней меня, потому что длинные шинели и винтовки мешали бегу. К тому же меня толкал вперёд страх, а их — обязанность, поэтому я уверенно удалялась от них и даже передумала прятаться, чтобы переждать погоню. Но патрульные, видя, что не могут догнать меня, остановились и стали стрелять. Мне пришлось петлять, как заяц, потому что, выбежав на мост, я стала видна, как на ладони. Я даже не думала, куда мне бежать — моё тело само спасало меня, как будто предчувствуя, куда будут стрелять солдаты.

Лёгкие буквально разрывались от быстрого бега и ледяного воздуха…

Вот впереди разверз свою пасть страшный тёмный переулок. Но там ждало меня спасение. Оставалось совсем немного, и меня никто не найдёт. В этой части города было много запутанных дворов, где можно затаиться. Ещё совсем чуть-чуть поднажать!

Я оглянулась назад, и, увидев, что патруль остановился, внутренне ликуя, развернулась, чтобы скрыться в темноте, как вдруг в глаза мне ударил яркий свет фар. И из тёмного переулка навстречу выехал автомобиль. Я в ужасе метнулась к перилам моста. Потому что я узнала эту машину!

Следуя печальной поговорке, «на ловца и зверь бежит», я выскочила прямо в руки к своей преследовательнице. Комиссарша тоже узнала меня, потому что я услышала торжествующий крик: — «Вот она!», и не нашла ничего лучшего, как попытаться перелезть через перила.

С одной стороны, ко мне бежал патруль, с другой стороны, я увидела, как Комиссарша встаёт во весь рост и направляет на меня свой маузер. Перед самыми перилами я остановилась и поняла, что опоздала. Мне не хотелось быть застреленной в спину, поэтому я решила встретить смерть в лицо. И встала, ожидая своей участи.

Звук выстрела донёсся до меня уже после того, как пуля ударила меня в грудь, и, перекинувшись через перила моста, я полетела вниз, на речной лёд.

Глава IV

Маленькой живой светящейся частичкой, как будто запрограммированной на движение в определённую сторону, я начала свой путь, и полетела сквозь неописуемый мир. Он был не красив и не страшен. Он был таким, каким он должен быть. Я не осознавала ничего, кроме того, что пора влиться в построение новой вселенной, стать её нераздельною частью, соединиться со всем и потерять себя. Наверно такое чувство испытывают лососи, идущие на нерест и влекомые инстинктом, заставляющим преодолевать пороги рек. «Надо!», вот чем я была в этот момент. Олицетворением этого понятия.

Вылетев на необозримые тёмные просторы, которые воспринимались моим существом со всех сторон сразу, я увидела четыре огромные движущиеся в себя светящиеся спирали, как бы сотканные из живого золота и расположенные по четырём сторонам этого глубокого чёрного пространства.

Потрясающая мощь была заключена в этих спиралях-галактиках, которые двигались, закручиваясь внутрь, втягивая в себя бесчисленные золотые искры, подлетающие со всех сторон к их рукавам и сливающимся там с ярким свечением расплавленной массы. Задержавшись на мгновение перед этой фантастической картиной, я ощутила музыку, под которую происходило всё это зарождение нового. Она была медленная и трёхтактная.

Выбрав своё направление, я помчалась к одной из спиралей, и вдруг во мне шевельнулось какое-то очень человеческое чувство. Я летела, чтобы влиться в это расплавленное золото и исчезнуть, но вдруг какая-то часть меня пошла против этого закодированного во мне закона. Лосось повернул в сторону от порогов, чтобы метать икру в более безопасном месте. Я поняла, что не хочу исчезать в общей массе, пусть даже и для такого благого дела, как зарождение вселенной, и в этот момент наткнулась на стеклянную стену, которая отбросила меня назад, и тем же путём, только в сотни раз быстрее, я вернулась в себя.

Надо мной склонились четверо. Солнце стояло в зените над их головами, и было очень жарко.

— Он вернулся, — сказал Великан, — теперь будет жить!

В ответ я попыталась улыбнуться, но не было сил даже на это, и я погрузилась в полусон-полуявь, задавая себе вопросы. Почему Великан сказал, про меня «он»? Почему так жарко? Где я и откуда знаю этих людей? Приоткрыв веки, я обвела взглядом место, где находилась. Похоже на каменную площадку, огороженную невысокой стеной с выступами, как на башне какого-то старинного замка. Да это и на самом деле башня. Вот, спиной ко мне сидит Великан, а рядом с ним девушка в простом платье, прислонившая голову к его плечу. Поодаль, в тенёчке спит Верзила, и ближе всего ко мне расположился Тевтонец, что-то вырезающий на своём костыле.

Какое-то смутное волнение охватило меня.

— Тевтонец, забери меня отсюда — стала просить я. — Тевтонец! Забери меня! — он продолжал свою работу, не обращая внимания на мой крик. — Тевтоооооооонеееееец!!! — Мой крик разбил картинку на тысячу вертящихся кусочков.

— Да здесь я, здесь, не кричи так дорогая, — ответил мне женский голос, показавшийся мне знакомым. С трудом разомкнув веки, я увидела рядом светлое пятно чьего-то лица, но тут же закрыла глаза от невыносимой боли в голове. — Не волнуйся, всё хорошо с тобой и я рада, что ты вернулась. Теперь твоё дело спать, да выздоравливать.

— Мадам Безе…

— Ну, вот и вспомнила моё имя, а то Тевтонец и Тевтонец! Не время сейчас быть Тевтонцем, время быть мадам Безе, — по голосу было слышно, как она улыбается.

— А как я здесь очутилась? Меня же убили, потом я улетела, после была на башне…

— Тебя не убили, иначе мы бы с тобой тут не разговаривали.

Наконец я сумела сфокусировать свой взгляд на её лице. Странно, но за множество лет, которые пролетели с последней нашей встречи, она мало изменилась. Та же фигура, пышная грудь, расположенная параллельно полу. Доброе лицо и даже печенье в руке! Только в волнистых волосах, поднятых вверх и скрученных по моде тридцатилетней давности, добавилась седина.

— Не могу поверить… как же я давно вас не видела! Но каким образом я здесь и что со мной?

— Может, мы отложим наш разговор, пока ты не окрепнешь? Доктор сказал, что тебе вредно сейчас волноваться и делать резкие движения.

— Доктор? Какой ещё доктор?

— Твой доктор, ты что, доктора своего забыла?

— Ничего не понимаю… он же уехал в Москву, давным-давно, когда я ещё в училище была.

— А теперь вернулся и очень кстати. Он как раз у меня в гостях был, когда тебя привезли.

— Кто меня привёз?

— Двое матросов. Один тощий такой. Он тебя подобрал на льду, под мостом. Сказал, что рядом был, когда в тебя стреляли. Потом, когда ты уже чуть не замерзла насмерть, он подобрал тебя и нашёл записку с моим адресом. Ты держала её в руке, — мадам Безе подошла к окну и выглянула наружу, затем вернулась ко мне. — Он кое-что рассказал мне. И ты тоже можешь рассказать мне всё, если захочешь. Ты же знаешь, что с давних времён мы с тобой друзья.

— Да… хороши друзья. Особенно я, которая забыла обо всём и обо всех. Вот теперь и расплата, — мне стало очень стыдно, что за все эти годы я даже не попыталась разыскать её.

— Ну что ты милая, друзья они не обязательно всегда рядом. Друзья — это те, которые приходят, когда тебе грозит смертельная опасность. И ты сделаешь то же самое, если твоему другу будет грозить беда.

— Не знаю, у меня никогда не было друзей, которым бы грозила беда и я спасала их, — мне было грустно от такой никчёмности.

— То, что ты этого не помнишь, не значит, что этого не было, — загадочно ответила мне мадам Безе.

Так я лежала ещё целых три недели у неё в доме. Мадам Безе была замужем, но муж сейчас отсутствовал. Уехал в длительную командировку. Я увидела его лицо на фото в золочёной рамке, стоящей на рояле. Строгое худощавое лицо. Орлиный нос. Наверно какой-нибудь изобретатель, подумалось мне.

Я с любопытством разглядывала обстановку большой комнаты, где стоял вишнёвый бархатный диван, который все эти дни служил мне ложем.

Всё говорило о том, что хозяйка всецело предана музыке. Чёрный старинный рояль, бюсты Баха и Моцарта, большая стопка нот на столе. На стенах висели фотографии, где мадам Безе была изображена в сценических костюмах знаменитых опер. Но на этих снимках она была не такая толстая, как я знала её. Значит, раньше она была оперной певицей. Это было для меня открытием.

По вечерам мадам Безе мне играла на рояле, удивляя виртуозной техникой. Или, устроившись в уютном кресле, читала вслух любовный роман. Рядом — неизменная коробочка с печеньями. Она пекла их сама, и была большой искусницей по приготовлению сладостей. И по их поеданию тоже.

В доме царило благополучие. В это голодное время, здесь совсем не голодали. И только позже я узнала, что муж мадам Безе был каким-то крупным специалистом по ювелирным делам и антиквариату, и советское руководство привлекло его к работе с золотыми запасами и экспроприированными ценностями, обеспечивая всем необходимым его семью.

Он добывал деньги для нужд нового гегемона и то и дело ездил заграницу на аукционы. В общем, очень важная персона. Ему даже дали специальную бумагу, освобождающую от уплотнения его квартиру.

В один прекрасный момент, я стала шевелиться и обнаружила на тумбочке рядом с изголовьем тот самый золотой портсигар. Он был вдавлен посередине, как будто его ударили чем-то твёрдым и тяжёлым. Но лицевая часть с гербом не пострадала. Теперь я поняла, почему осталась жива. Пуля, выпущенная из маузера Комиссарши, попала в портсигар, который я спрятала за лиф платья. Это спасло мне жизнь. Удар свалил меня с моста на лёд реки. Я упала примерно с шестиметровой высоты на спину. Шуба и шапка смягчили падение. Но, в общем, я довольно счастливо отделалась. Мой саквояж упал вниз вместе со мной и валялся под мостом.

Комиссарша не сомневалась, что я убита. А патрулю было лень спускаться вниз, чтобы вытащить меня оттуда или осматривать. Им пришлось бы долго идти до ближайшего спуска к реке. К тому же в городе каждую ночь замерзали и были убиты столько людей, что никого бы эта находка не удивила и не испугала.

Тощий, который находился при Комиссарше, видел всё, что произошло, но только через два с лишним часа сумел добраться до меня, потому что сначала провожал её до дома, а потом вынужден был выгребать разбитое мною зеркало из спальни. Когда же он, наконец, вернулся к мосту, то обнаружил, что я была без сознания, но жива, и увидев записку с адресом, которую я зажала в руке, доставил меня по этому адресу. Ему помогал товарищ-матрос.

Я с большой благодарностью думала о Тощем, о его любви к такой недостойной женщине и его непонятному дружескому отношению ко мне.

В результате падения у меня была повреждена спина, сломаны ребра и вдобавок сильное сотрясение мозга. Корсет, который наложил на меня доктор, туго стягивал туловище, и надоел мне просто до чёртиков. Всё время хотелось разрезать его ножницами и сорвать.

В один из дней, доктор явился ко мне с сияющим лицом и объявил, что пора снимать корсет! Боже мой, как мало иногда надо человеку для счастья! Я начала ходить, шатаясь и преодолевая головокружение. Жизнь возвращалась!

Я решила, что золотой портсигар отныне будет моим талисманом и снова спрятала его на своём теле. Я даже распорола часть пояса, чтобы положить его туда, как в карман.

Мадам Безе со дня на день ожидала возвращения мужа, а я волновалась, что он скажет, когда узнает о неожиданной постоялице. Наконец, в парадной зазвонил колокольчик. Прислуга, которая, несмотря на революционные настроения пролетариата, не собиралась покидать хлебное и тёплое местечко, чтобы «идти и без толку горланить на площади» — пошла открывать. Мадам Безе устремилась за ней. Я тихо сидела в кресле. Меня волновало то, что муж мадам Безе наверняка знал Комиссаршу, и боялась, что он расскажет ей обо мне.

После бурной и радостной встречи в комнату вошла мадам Безе с мужем. Хозяин дома, казалось, ничуть не удивился моему присутствию, и очень любезно поцеловал мне руку. Оказывается, он давно знал о моём существовании и даже ходил с женой на балет, где я танцевала.

«Мы ещё, помнится, большой букет вам передавали с запиской от жены. Но у вас там наверно столько цветов от поклонников было, что вы и не заметили нашего скромного подарка». Эти слова заставили меня покраснеть, хотя были сказаны без тени обиды.

За ужином мадам Безе завела разговор обо мне. Она без утайки рассказала мужу о моих взаимоотношениях с Комиссаршей. При упоминании этого имени, Антиквар помрачнел.

— Страшная женщина. Настоящее исчадие ада! Иметь её во врагах смертельно опасное дело. Но! Она уверена, что вы погибли и это меняет дело.

— Милый, ты должен помочь девочке уехать за границу. Оставаться здесь она не может, не ровен час, они столкнутся где-нибудь на улице!

— Ну, это само собой, дорогая… Дай мне подумать.

Прошло два дня, и муж мадам подошёл ко мне и спросил, есть ли у меня при себе документы? Я ответила утвердительно, потому что они лежали в моём саквояже. Прислуга принесла саквояж и впервые за этот месяц я открыла его.

Наверху лежал свиток, о котором я совершенно позабыла.

— Ну-ка, что это у вас такое интересное, позвольте взглянуть? — спросил Антиквар и протянул руку.

— Это… свиток, — ответила я, не в состоянии объяснить, что за свиток был у меня в саквояже. Я даже не имела возможности рассмотреть его, как следует.

— Боже мой, какая старина! — воскликнул он, — где это вы раздобыли такую редкость?

— Это… это семейная реликвия, — ответила я, — но мне нужен специалист, чтобы перевести текст.

— Ну, не думаю, что вам нужен такой уж большой специалист, — внимательно рассматривая свиток, отвечал мне Антиквар. — Похоже, это латынь, которую сможет перевести, ну, скажем, ваш доктор. Однако, прелюбопытный свиток, милая моя! — добавил он задумчиво, — никогда не видел таких чётких рисунков, кажется даже мадам Безе в состоянии понять, что здесь изображено.

Антиквар иногда так шутил со своей женой, как бы показывая, что она в состоянии справиться только с простейшими задачами. Однако мадам Безе никогда на него не обижалась, и вообще у них в семье царила идиллия.

— А ну-ка, дайте взглянуть, может, я и без перевода вам расскажу, о чём речь, — и мадам Безе, нацепив пенсне, стала изучать рисунки. — Господи! — Краска схлынула с ее лица, и она схватилась за место на груди, где по идее должно быть сердце, — ты помнишь, я тебе рассказывала про то, что я видела, когда…

— Да-да-да-да, конечно же, помню, — это оно?

— Дайте мне капель, скорее! — мадам Безе упала в кресло, обмахиваясь схваченной со стола газетой.

Муж бросился капать ей успокоительных капель, я же, ошарашено смотрела на них, не в силах понять, в чём, собственно дело?

— Дорогая моя, давайте же скорее документы, а то я опоздаю! — сказал Антиквар и, схватив, протянутые мною бумаги, поцеловал жену и быстро удалился.

Я молчала, не зная, что сказать и разглядывала тексты на латыни, которую не понимала. Моё внимание привлёк рисунок, изображающий четыре фигуры, лежащие крестом, голова к голове и держащие друг друга за руки. Там, где соединялись их головы, была нарисована белая звезда. А всех вместе опутывали линии, идущие справа снизу из угла треугольника, в котором находился каждый из четырёх. Потом линии проходили через несколько разноцветных точек, указанных на телах. В общем, с первого взгляда сам чёрт ногу сломит. Но у меня возникло стойкое ощущение того, что этот рисунок мне уже знаком. «Ну, конечно! Ведь это я сама себе оставила это послание!» — вдруг вспомнила я.

— Мадамчик, дорогой расскажи, что тебя так расстроило в этом свитке? — попросила я, безмолвно сидящую в кресле, очень бледную мадам Безе.

— Долгая история, девочка моя… Не хочу сейчас об этом вспоминать. И я вовсе не расстроилась, просто была шокирована тем, как этот свиток оказался в моем доме, — её голос звучал грустно и тихо.

Но это ещё сильнее заинтриговало меня. То, как я его нашла и то, что мадам Безе знала что-то об этом свитке, просто лишало меня покоя, я готова была тормошить её и приставать, как в детстве, но она была не в духе и я побоялась показаться назойливой.

Поэтому, взобравшись с ногами на диван, я развернула свиток ещё раз.

Заглавная буква была выполнена в форме летящей фигуры. Вдоль края свитка шла тонкая красная полоса. А чёткий каллиграфический почерк навёл меня на вопрос, сколько же времени необходимо, чтобы научиться, так красиво писать буквы?

Надо будет обязательно просить доктора перевести этот свиток, хотя я мало понимала, как сама могла написать такой текст и ещё нарисовать столько рисунков.

Как могло случиться, что я не помню этого?

Я не помню язык и не помню, как писать таким красивым почерком, я не помню, для чего я послала себе этот свиток или же это просто какое-то совпадение?!

Может, и не было никакого письма, и это была просто детская выдумка?

Тогда как объяснить тогда факт, что я вообще нашла этот свиток?

И отчего мадам Безе стало плохо при виде этого рисунка? Эти и другие вопросы роились в моей голове, но ни на один из них я не знала ответа.

Я ещё раз взглянула на рисунок, изображающий четырёх людей. Вот так идёт линия… я стала водить по ней пальцем и вдруг почувствовала, как становлюсь невесомой и лечу прямо в центр рисунка, он как будто втягивает меня! Я помотала головой, чтобы отогнать наваждение.

— Мадамчик, а кто такой Тевтонец? — спросила я и увидела, как она вздрогнула в своём кресле.

— Это… один человек, — уклончиво ответила она, после продолжительного молчания.

— Что за человек? Если ты знаешь, расскажи! Мне уже плохо от этих всех тайн, и если ты сейчас же не расскажешь, то я просто сойду с ума! — я знаю, что вела себя не как взрослая женщина, а как избалованная девчонка, но ничего не могла с собой поделать.

Кресло скрипнуло, мадам Безе встала и направилась вон из комнаты.

— Ты куда?! — я подумала, что она обиделась и не желает больше разговаривать со мной.

— На кухню, за печеньем, рассказ будет долгим и мне нужно будет подкрепиться, — раздался её голос из соседней комнаты.

* * *

— Я родилась в Германии, — начала она, вернувшись и снова устроившись в кресле. — Да-да, девочка моя, мои предки веками жили в одной и той же местности в Западной Пруссии. Но вскоре после рождения, моя семья переехала в Петербург. Отца пригласили, как инженера-строителя железных дорог. И все поехали вместе с ним. Я с детства показывала большие таланты в музыке и пении, и со мной начали заниматься лучшие преподаватели вокала.

У меня было четыре брата и старшая сестра. Братья и сестра были значительно старше меня. Я появилась на свет нежданно, когда моя мать думала, что слишком стара, чтобы иметь детей.

Жили мы всё время в этом самом доме, где находимся с тобой сейчас. У старшего брата была отличная яхта, на которой он с друзьями любил выходить в море. Он был опытный моряк и лоцман и учил младших братьев управлению яхтой. Однажды, когда его не было в городе, средний брат, которому исполнилось тогда восемнадцать лет, решил прокатить на яхте свою подружку, не поставив в известность старшего брата. Он взял с собой ещё двоих братьев шестнадцати и четырнадцати, которые должны были помогать ему в управлении. А мне в то время не было ещё и семи.

Увидев, как братья заговорщицки перемигиваются, я потихоньку увязалась за ними и, выждав удобный момент, быстро спряталась в каюте. Мне хотелось выйти, когда они уже отойдут подальше в море и сказать, что, мол, как вам не стыдно, самим ехать на прогулку, а меня не брать!

Я должна сказать, что всегда и с большим удовольствием бежала одеваться, когда старший брат мог взять меня с собой в море. Мне нравились волны и морской воздух и чайки, но так, как я была ещё мала, то никто меня, конечно, не учил, как управлять судном.

Сначала всё было очень хорошо, дул лёгкий ветерок. Хотя, почти полностью, небо было покрыто слоистыми облаками. А ведь с утра их вовсе не было. Потом ветер стал усиливаться, а облака сгущаться, через некоторое время начался дождь, а ветер стал довольно сильным. И я увидела, что братья потерялись, потому что вокруг ничего уже не было видно, и берега тоже. Девушка моего брата спустилась в каюту. Она стала плакать, а мой брат стал её утешать, а потом побежал наверх.

Всё это время я сидела в углу, за ширмой, откуда меня не было видно. Сначала я хотела открыть свое присутствие, но потом, увидев, как разворачиваются события, решила не расстраивать братьев и продолжала так же тихо сидеть на лавке, поджав ноги.

Тем временем братья решили поменять курс, и пошли попутным ветром в сторону, где должны быть острова. Через некоторое время нашёлся остров, и все очень обрадовались, потому что там даже был маяк. Но подойти близко к берегу не удавалось, с одной стороны из-под воды торчали скалы, а с другой была длинная отмель. Но наконец, было найдено место, где решили бросить якорь и переждать шторм. Место казалось безопасным, почти возле берега. Идти дальше братья побоялись.

Но ветер усилился ещё, и поднялась большая волна, мотавшая яхту, как собака тряпку. Мне даже стало плохо. Вдруг я почувствовала, что если и дальше мы будем оставаться здесь, то обязательно погибнем! У меня появилась в этом такая сильная уверенность, что, не скрываясь более, я побежала наверх, напугав до смерти моих отчаявшихся братьев.

Сейчас я даже не в состоянии описать правильным образом те мои действия, но увидев, что ветер изменил своё направление и стал дуть вдоль острова, я выскочила на палубу, как чёртик из табакерки и закричала среднему брату: «Руби канат!» — указывая на якорный канат. Он ошарашено смотрел на меня, не двигаясь с места, тогда какая-то ярость охватила меня, и я заорала: «Руби канат, сукин сын!» И добавила таких словечек, которые ни я, ни братья в жизни не слыхали! «Ставь стаксель!!! Разворачиваемся! Уходим туда!» — я указала в том направлении, откуда мы пришли.

И веришь, девочка моя, они меня послушали! Иначе бы мы разбились о камни. А так, выйдя на мелководье, с другой стороны острова, где волна не была такой сильной, мы без якоря проболтались ещё около полусуток, пока буря не затихла. Но всё это время, после того, как опасность миновала, я проспала беспробудным сном в гамаке. Меня смогли разбудить только дома. А до этого переносили с яхты на берег на руках, как большую драгоценность.

Понятное дело, что братьям всыпали по первое число. Но старший брат, выслушав их рассказ, долго не верил, что это я их спасла. Он был поражён до глубины души тем, что я выбрала наиболее правильное решение, а ещё тем, какие я слова употребила, чтобы заставить братьев слушать мои команды.

— Что же это было? — спросила я её, чувствуя какой-то глубокий смысл в её рассказе.

— Погоди, ты же хотела про Тевтонца узнать. Так вот слушай дальше. Эти рассказы связаны друг с другом.

— Слушаю с нетерпением! — И я прикрыла глаза, чтобы ярче представлять себе описываемые картины.

— Несколько раз, старший брат специально брал меня с собой в плаванье и задавал всякие вопросы по навигации, спрашивал названия парусов и оснастки, но я ничего не могла ему ответить. У меня в голове было пусто, как вот в этой коробочке из-под печенья! — она потрясла коробочку, показав, что там ничего нет. И когда она только успела всё съесть?! — В общем, оказалось, что морские способности у меня просыпаются только в экстренных случаях, а в обычное время дремлют где-то глубоко внутри.

Да! Забыла сказать, что одна способность у меня всё же осталась.

Разбираться в трубочном табаке! Однажды брат взял меня с собой в табачную лавку, чтобы купить подарок своему другу, тоже яхтсмену, который хотел выглядеть как настоящий морской волк. А какой же морской волк без трубки? Тут я снова удивила братца, взяв выбор подарка в свои руки. Я самолично подобрала его другу трубку, табак, коробку для табака, подставку для трубки, а также инструменты для чистки и набивки. Всё это время, пока я со знанием дела отвергала предлагаемые приказчиком товары, в лавке собрались покупатели, комментирующие мой выбор и издающие восхищённые возгласы всякий раз, когда я на фактах доказывала преимущество простой трубки перед сложно-выгнутой, объясняя, что будет трудно её чистить, и она станет булькать. Или объясняла, почему мы покупаем тот, а не иной сорт табака.

Видела бы ты лица приказчика и моего брата, девочка моя! — мадам Безе весело засмеялась. — А когда мы уходили, то управляющий магазином, который тоже вышел посмотреть, почему такой шум в лавке, укоризненно покачал головой и сказал: — «Как не стыдно приучать ребёнка к курению с таких юных лет, особенно барышню!».

Никто в семье не понимал, откуда у меня эти знания, только в церкви, батюшка, к которому меня водили причащаться, сказал, что в меня вселился бес, и надо будет читать специальные молитвы сорок дней подряд.

После этого сорокадневного чтения акафистов и молитв маменькой, над моей головой, было неизвестно, ушёл из меня бес или нет, но только никаких морских талантов во мне больше не открывалось. Правда был ещё один момент, когда я, взяв из рук брата штурманский измеритель, и перемерив его показания, нашла ошибку. И брат со мной согласился.

Прошло лет десять, и я стала серьёзно готовиться к вокальной карьере. Я много занималась, ездила к лучшим европейским преподавателям и довольно скоро стала петь в театре. Ты наверно видела мои фотографические карточки? Я тебе ещё и альбом потом покажу.

У меня появились поклонники и после каждого выступления домой привозили корзины цветов. Я была счастлива и горда. Но в своём счастье не заметила, как вокруг меня стали плестись интриги. Мне почему-то казалось, что все люди такие же, как я, поэтому я с легкостью делилась своей радостью и успехами с остальными, не понимая, что некоторым каждый мой успех разъедал желчью душу. Искренне радуясь творческим удачам моих коллег, я и помыслить не могла, что можно чувствовать что-то другое, кроме искреннего восхищения талантом. А тем более представить, что становлюсь для кого-то соперницей. Тем не менее, меня решили убрать с моего Олимпа.

Что только не делали мои враги, чтобы очернить меня перед дирекцией театра. В это время я стала встречаться с моим будущим мужем. И мы были с ним очень близки с самого первого дня, как будто сто лет знали друг друга. Он понимал меня без слов. И я его.

В конце концов, злые люди сделали своё дело, и в один прекрасный момент директор театра разорвал со мной контракт. Состоялся грандиозный скандал, который с огромным удовольствием растиражировала бульварная пресса.

Я была шокирована, подавлена, унижена, и даже мой дорогой Антиквар не мог помочь моей личной драме.

И в один из таких дней, когда я безжалостно терзала самоё себя, представляя, как люди смеются надо мной и перемывают мне косточки, рука протянулась насыпать себе дозу снотворного, чтобы никогда уже не проснуться, — при этом воспоминании голос мадам Безе стал тише, задрожал, и она всхлипнула, — пойду ещё печенья принесу.

И она вышла из комнаты.

Я понимала теперь, почему она отговаривала меня от того, чтобы делать карьеру в театре. Она была права, обстановка в местах, где люди борются за славу и любовь — неблагоприятная.

Казалось бы, любовь и слава. Это то, чего мало не бывает. Каждому может хватить. Отчего тогда люди завидуют? Этим вопросом я задавалась и раньше. Сама я никогда не завидовала чужому успеху, понимала, что у каждого своей путь. Но то, что зависть чувство исключительно разрушительное и для того, кто завидует и для того, кому завидуют — это совершенно точно. Это неразумная трата жизненного запаса, но отчего-то некоторые выбирают этот путь, множа страдание на Земле, которой и так нелегко нести это бремя злобы и зависти, исторгаемой людьми.

Мадам Безе вернулась с коробочкой орехового печенья. Она немного успокоилась и даже повеселела.

— Дело в том, девочка моя, только после того, как я всё пережила, то вдруг поняла, что на самом деле ни я, ни моя жизнь, ни мои успехи или падения никому не были нужны. Люди живут внутри себя, изредка выглядывая наружу и снова возвращаясь в свой мир. А вот, что у тебя там, внутри — это только твоё дело и ты сам пожинаешь плоды своих мыслей. Нравится тебе это или нет, но пенять всегда надо только на себя.

Так вот, я приняла большую дозу снотворного, и мне стало хорошо и спокойно, но не совсем. Перед тем, как окончательно потерять сознание, я вдруг увидела себя со стороны, как бы чужими глазами, и с точки зрения того, другого человека я совершила бездарную глупость, при первой же неприятности бросив наземь и растоптав драгоценную жемчужину своей жизни. Видение так сильно подействовало на меня, что я даже попыталась встать, чтобы пойти и чистить желудок.

Но было уже поздно, и я упала возле кровати, почти бездыханная.

В это время мой милый друг, волнуясь за моё душевное состояние, вдруг почувствовал сильную тревогу, и преодолев на бешено мчащемся извозчике изрядное расстояние, ворвался в спальню, где и нашёл меня в весьма плачевном положении. В общем, проявив незаурядную энергию, и вытащив своего друга-врача из постели любовницы, он успел спасти мою жизнь.

Но в момент, когда я почти уже покинула сей мир, для меня началось очень интересное и тревожное путешествие в какую-то другую реальность.

Мне было плохо, очень плохо и тяжело, я чувствовала, как капля за каплей из меня уходит жизнь, но я сопротивлялась смерти, как могла. Это длилось бесконечно долго, может быть годы, но в один момент с небес за мной спустился Ангел, и я увидела его ноги возле своего лица…

Мадам Безе не успела договорить, как у двери зазвенел колокольчик, прервав рассказ на самом интересном месте. Это вернулся Антиквар. Он вошёл в комнату с озабоченным видом и сразу мне сказал.

— Скоро я должен буду снова вернуться в Лондон. Совнаркому нужны деньги. Я постараюсь оформить вас, как помощницу, а потом уже в Лондоне что-нибудь придумаем. Мы заплатим кому надо, и вы просто исчезнете. Я думаю это наилучший выход из создавшегося положения. — Он улыбнулся. — Как вы там называете мою жену? Мадамчик? Мадамчик, как там насчёт ужина? — и он, потирая руки, вышел из комнаты.

— Извини милая, придётся тебе потерпеть, а завтра я тебе дорасскажу эту историю, потому что, самое интересное и удивительное я припасла на закуску. Спокойной ночи девочка моя, — она наклонилась и поцеловала меня в щёку, обдав нежным запахом ванили.

Я осталась одна, и свернувшись калачиком лежала, не мигая смотря на мирно горевшую под зелёным абажуром лампу, ещё раз вспоминая то, что рассказывала мадам Безе о своём детстве.

В минуту опасности в ней пробудились какие-то способности. Значит, где-то эти способности прятались до времени. А есть ли у меня такие способности? И как узнать, что у меня в арсенале и как воспользоваться этим оружием?

У меня было такое чувство, что я живу долгое-долгое время, и жила раньше и живу в будущем, как будто, моя жизнь никогда не прерывалась. Но я позабыла, как это было раньше. Когда я обращала свой взор в прошлое, я видела какие-то туманные фигуры и события. И сколько бы я ни старалась вспомнить, каким образом мне удалось спрятать свиток, и как я сумела сохранить это знание — это ускользало от меня. Что за тайны скрывает этот свиток? Разгадка ждала впереди и я, решив, что всё откроется в своё время, наконец уснула.

Глава V

Весна решила заглянуть и в наши края. Она ворвалась в окна неожиданным теплом, забытыми за зиму запахами, и звуками птичьих голосов. Моментально захотелось жить, и всё тело наполнилось бьющей через край энергией. Я подошла к окну и стала смотреть на улицу, по которой шёл народ, подставляющий лица солнцу. Солнце — это радость! Я с удовольствием вдыхала воздух, пронизанный жизнью, с чувством, что всё хорошее только начинается.

Сегодня Антиквар должен будет принести документы, удостоверяющие, что я работница комиссариата, посланная с ним в Лондон для прикрытия. Экспроприированное золото и ценности быстрее всего сбыть можно было только в Европе, но на пути продавцов стоял закон, запрещающий ввозить ценности из России для продажи, кроме как по договору с местными представителями, имеющими определённые права. Советская Россия была не признана на Западе. Продать золото и ценности напрямую было невозможно из-за блокады большевистского режима, но всегда были желающие купить золото за более низкую стоимость, чтобы получить прибыль. Всё это требовало достаточно изворотливости, чтобы наладить пути сбыта.

Я не могла осуждать мужа мадам, за то, что он работал на эту кровавую власть. Это был его выбор и возможно он предполагал, что в зверином логове можно жить по человеческим законам. У меня было ощущение, что долго он там не продержится. Для меня же, сейчас, самое главное — уехать подальше из этого города, находиться в котором стало опасно для жизни.

Я с нетерпением ожидала его возвращения с работы. Мадам Безе была занята приготовлением очередной партии печенья, поэтому, хоть мне и не терпелось узнать продолжение истории про Тевтонца, я всё же не стала досаждать ей. Погода была настолько замечательная, что мне захотелось выйти погулять по улице, пока пеклись сладости. Но мадам Безе строго запретила мне делать это.

— На улице тебя могут узнать и рассказать об этом Комиссарше. Даже не вздумай подвергать свою жизнь опасности!

— Мадамчик, я повяжу платок пониже, и никто меня не узнает. Мне просто необходимо выйти наружу, а то я чувствую себя, как в тюрьме! А потом я вернусь, и ты мне дорасскажешь историю про Тевтонца.

Она не стала со мной разговаривать и ушла на кухню погреметь чем-то железным, чтобы успокоить нервы.

Я продолжала сидеть у окна, грустно глядя на улицу. Как канарейка в клетке. Наконец душа мадам Безе не выдержала, и она сказала.

— Ну, хорошо, у меня есть идея! Иди-ка сюда…

И она повела меня в одну из дальних комнат, оказавшихся гардеробной. Открыв старый высокий резной шкаф, она продемонстрировала мне его содержимое. Там хранились её костюмы со времён, когда она ещё была оперной певицей. А в боковом шкафу, на круглых болванках обнаружились парики, прикрытые льняными чехлами.

Седой парик и платок изменил меня до неузнаваемости, а несколько мазков грима, умело положенные на лицо, превратили меня в чахоточного вида старуху. Надев старое пальто мадам Безе, которое висело на мне, как на вешалке, я вышла с черного хода и специально прихрамывая пошла по маленькому кривому переулку, наслаждаясь первой прогулкой и солнечными бликами. Я шла медленно, потому что ещё была очень слаба, и потому что увидела город, как в первый раз.

В голову пришла мысль посмотреть на место, где меня чуть не убила Комиссарша. Пройдя до конца улицы, я вышла как раз в тот переулок, из которого тогда выскочила машина. Сейчас всё вокруг казалось мирным и безобидным, от мостовой поднимался лёгкий парок, воробьи и голуби что-то клевали на земле. Порывшись в карманах пальто, я обнаружила горсточку семечек и стала кидать птицам, которые немедленно учинили драку из-за зёрен.

Большой сизый голубь стал ухаживать за голубкой. Раздувая грудь и подметая веером хвоста дорогу, он стал делать круги вокруг возлюбленной.

«Точно, как мужчины! Пока ухаживают, то и грудь колесом и хвост веером, а потом, оставляет голубку высиживать яйца, а сам по важным делам летает целыми днями. Хорошо ещё, что у птиц нет домов терпимости и кабаков…» — подумала я, с улыбкой следя за пернатым ухажером.

Тут мой взгляд наткнулся на чьи-то начищенные до зеркального блеска ботинки. Подняв глаза, я увидела матроса, стоявшего в углублении между двумя домами. Он небрежно скользнул по мне взглядом и отвернулся. Проследив, куда он смотрит, я увидела, что точно на входную дверь дома мадам Безе. Это мне показалось странным. Но ещё более странным показалось то, что я как будто уже видела этого матроса раньше.

Чтобы не привлекать его внимание пристальным разглядыванием, я потихоньку пошла дальше, не забывая прихрамывать и перебирая в уме всех знакомых матросов. Скорее всего, это был один из тех, которые приходили помогать Комиссарше и Крысообразному в переезде. Но что он тут позабыл? За кем следил?

Задавая себе эти вопросы, я подошла к мосту, с которого упала вниз, и подойдя к перилам посмотрела на лёд, ещё только раздумывающий, таять ему или нет. Трудно представить, что я, упав с такой высоты, осталась жива. Но капли моей крови до сих пор бурыми пятнами покрывали поверхность льда. Пройдя до конца моста, я решила вернуться и в свою очередь проследить за матросом. Не будет же он стоять там вечно.

Доковыляв до переулка, я очень удачно села на каменный парапет, нагретый солнцем, расположенный достаточно далеко для того, чтобы не вызвать у него подозрений и достаточно близко, чтобы я могла не выпускать матроса из вида. Ждать пришлось довольно долго, я даже уже подумывала, чтобы сменить место, как вдруг я увидела солдата, подошедшего к матросу, и они стали о чём-то разговаривать, затем закурили. Солдат показал рукой в конец улицы, матрос кивнул и отправился в ту сторону, а солдат остался. Я потихоньку побрела обратно и, поравнявшись с солдатом, исподтишка посмотрела на его лицо. Так и есть — один из тех, кто приходил тогда с Тощим, и приносил ящик водки на день рождения Крысообразного!

Это люди Комиссарши, и они следят за домом. Пройдя несколько шагов, я вдруг услышала:

— Эй, мамаша! Погоди!

Я не сразу поняла, что он имел в виду меня. Никто раньше не называл меня мамашей. Я почти позабыла, что загримирована. Повернувшись к нему, я стала подслеповато щуриться и топтаться на месте. Солдат вальяжно подошёл ко мне.

— Мамаша, ты здесь живёшь?

— Да, — отвечала я тихо, — вон в энтом доме. — Я показала на противоположную сторону улицы, напротив дома мадам Безе и Антиквара. — А что?

— А кто в этом доме живёт, знаешь?

— Знать — то знаю, — я постаралась придать своему голосу старческие нотки, — да близко не знакомы.

— И кто там живёт?

— Женщина одна хорошая и муж ейный. А детей у них нету. Одинокие они.

— А женщину ты не видела, которая у них живёт?

— Какую женщину? А-а! Так энто прислуга ихняя, она завсегда там работает. Хозяин-то дома, важная шишка, им без прислуги нельзя.

— Да нет, мамаша, другую женщину, черноволосую такую, худую не видела?

— Не, сынок, не видала.

— Ну, так иди себе дальше мамаша!

— Да я и иду себе мимо, а он пристаёт и спрашивает, а чего спрашивает, сам не знает! — и я пошла по улице, бурча, как самая настоящая старуха. В балете без актёрского мастерства никуда!

Итак, за домом следили, и следили за мной! А я-то мечтала, что Комиссарша уже и думать обо мне забыла, полагая, что убила меня. Значит, она как-то узнала правду. Но вломиться в дом Антиквара — это не в дом к простому смертному. Антиквар — фигура серьёзная. Проблем не оберёшься. А вот меня выловить, когда я, потеряв бдительность, выберусь на улицу, раз плюнуть! И если бы сегодня мадам Безе не преобразила меня, то я уже попалась бы им в лапы. У меня даже холод по спине пробежал, как я только представила себе, что могло бы произойти.

Возвращаться домой на виду у солдата было невозможно, поэтому я прошла вверх по улице и спряталась в одном из дворов, как будто ушла домой. Предстояло дождаться темноты и только тогда вернуться домой.

Ждать пришлось долго. Наконец в полной темноте, я пробралась к черному ходу дома мадам Безе. Благо, что дверь выходила в общий двор, где было довольно много кустов и хлама. Я вычислила местонахождение второго соглядатая по огоньку папиросы. Но в такой темноте заметить меня было тоже затруднительно. Я старалась двигаться неслышно и перебираться по самым темным местам, наконец, когда папироса повернулась в другую сторону, я быстро открыла дверь и вошла внутрь.

Мадам Безе встретила меня уже на лестнице и стала меня упрекать в легкомыслии, так как я заставила её волноваться. Антиквара ещё не было дома, он задерживался.

— Я чуть с ума не сошла от волнения! Почему тебя так долго не было? Нехорошо поступать так жестоко, ты ведь знала, что я буду переживать!

— Боюсь, что сейчас переживать придётся мне, — отвечала я ей, снимая пальто, которое оттянуло мне все плечи. — Потому что за домом следят и скорее всего, Комиссарша знает, что я осталась в живых. Если бы не грим, меня бы уже схватили. Мне пришлось выждать, пока не станет темно.

В этот миг в прихожей зазвенел колокольчик в той быстрой манере, как это обычно делал муж мадам.

— Подожди милая, я сейчас открою, потом нам сразу всё и расскажешь.

Я присела на кресло, решив пока не снимать грим, чтобы удивить Антиквара. И стала прислушиваться к тому, что происходило внизу. А внизу происходило странное. Это были мужские голоса, разговаривающие на повышенных тонах, затем голос мадам Безе. И обрывок фразы: «не имеете права…». Потом раздалась какая-то возня, чей-то вскрик и грохот шагов, поднимающихся по лестнице людей. Схватив пальто, в ужасе я бросилась на лестницу черного хода. Не было никакого сомнения, что за мной явились люди Комиссарши. Иметь такого врага я не пожелаю и врагу! Вероятно, она нашла способ, избежав недовольства Антиквара, захватить меня, прикрываясь законом военного времени и расстрелять.

Но я не собиралась ждать, пока она уничтожит меня и через несколько секунд уже закрывала за собой дверь чёрного хода. Тихо прошмыгнув мимо места, где стоял раньше человек с папиросой, следивший за дверью, я никого не увидела. И если он там был, то меня заметить он тоже не мог, темень была, как говориться «хоть выколи глаз». Снова я уходила по улице дальше и дальше от дома, приютившего меня. Всё дальше от возможности вырваться отсюда. Одинокая женщина, преследуемая неизвестно за что врагами и не знающая, куда приклонить голову.

Это потому, что когда-то не послушала родителей и не уехала с ними. Жила бы сейчас припеваючи, может быть даже замужем и детишек растила. Но что же мне делать теперь?

Путь в мою квартиру и в дом к мадам Безе — закрыт.

Идти за помощью к кому-нибудь из старых знакомых по театру, неудобно, да и не хотелось подвергать людей опасности. Я похлопала себя по карманам. В пальто — ничего. Но на счастье, я была в своём теплом платье с жакетом, в которых когда-то убежала из дома, а это значит, что у меня с собой есть чёртов ключ! И это значит, что я смогу открыть любую дверь, чтобы хотя бы переночевать и придумать дальнейший план действий. И мне в голову пришла смелая мысль!

Путь был не из приятных. Дважды я пряталась от патрулей в подворотнях, но никто меня не увидел. И только заперев за собой дверь, я смогла вздохнуть спокойно. Не раздеваясь и не разуваясь, я прошла в тёмную комнату, где вся мебель была зачехлена, как будто хозяева надолго уехали отсюда. Здесь было темно, но тепло. Вскоре мои глаза привыкли к темноте, и я уже могла различить диван, стоящий в углу комнаты. Сняв с него чехол, я улеглась, подложив под голову маленькую бархатную подушку, которую нашла здесь же и укрылась пальто.

Сверху раздавались шаги, наверно Комиссарша уже вернулась и оставалась там с кем-то из своих подчинённых, разрабатывая план моего захвата. Разумеется, ей и в голову не могло прийти, что я нахожусь прямо под нею в квартире, где давно уже не было жильцов, и на двери которой я первый раз опробовала чёртов ключ. Мне хотелось зайти к кочегару и поблагодарить его ещё раз, но я побоялась, подумав, что может быть, его кто-то сменил за это время. Рисковать не было смысла, я и так достаточно рисковала сегодня. Но опять каким-то чудесным способом избежала быть схваченной.

Если бы не весна, если бы я безумно не захотела погулять на улице, если бы я не загримировалась, если, если, если… Никто не может проследить таинственный путь событий, пока не переживёт их. Только оглянувшись назад, мы можем удивиться и изумиться. Но что же ждёт меня в будущем? А подумаю-ка я об этом завтра! И улыбнувшись такому мудрому решению, заснула.

Утром я осторожно выглянула в окно. Зима снова решила вернуть свои права, и всё вокруг было запорошено снегом. Он подъезда тянулись цепочки следов, сверху не было слышно ни звука. Наверно Комиссарша уже убралась на работу. Я сдернула чехол, покрывающий большое зеркало. Один момент по привычке у меня в груди что-то дрогнуло, но я вспомнила, что свиток я уже нашла, так что не было смысла искать что-то ещё. Свиток! Он оставался у мадам Безе. Впрочем, как и все мои документы.

Из зеркала на меня смотрела худая измождённая старуха. Я осталась довольна своим видом. Осторожно выйдя из двери, я обнаружила то, что вчера в темноте не заметила. Дверь была опечатана и на ней теперь висела сорванная мной пломба. Значит, вскоре сюда могли въехать новые жильцы, и оставаться здесь было небезопасно.

Богиня услышала меня, когда я ещё только поднималась по лестнице. Громко мяукая, она побежала возвестить мамашу о гостях. Я тихонько постучала. Дверь открылась, и мамаша Богини с удивлением спросила меня.

— Вы к кому? — Богиня терлась у её ног, всем видом показывая, что всё нормально.

Честно говоря, я никогда особо не любила кошек, но такую, как Богиня, я бы с удовольствием заимела.

— Я пришла к вам по важному делу. Не могли бы мы войти с вами внутрь?

— Пожалуйста, входите, — она выглянула на лестницу, внимательно осмотрев всё вокруг, потом пропустила меня внутрь. Богиня прыгнула ко мне на руки, и мамаша изумилась, — надо же! Моя кошка никогда не идёт на руки к чужим!

— Ваша кошка меня узнала, а вы нет, — улыбнулась я.

Мамаша Богини протерла пенсне, и, прищурившись, придвинулась ко мне ближе.

— К сожалению, я вас не припомню. Но с чем вы пожаловали ко мне?

Я стянула с головы парик с платком. Она ахнула, прижав ладонь к губам.

— Зачем вы здесь, это чрезвычайно опасно!

— Я знаю, но раз даже вы не узнали меня, то она тем более не узнает. Я хотела попросить вашей помощи. Мне необходимо срочно уехать из города, но документы я оставила в доме вашей подруги. Вернуться я туда не могу, но вы бы смогли мне с этим помочь, только забрать документы. Мне нужно купить билет.

Но мамаша Богини покачала головой.

— Нет, милая, я не смогу помочь вам, у меня и так было много проблем, когда вы убежали. Я натерпелась страху, пока они допрашивали меня, грозя револьверами. Извините, я не вынесу этого более! — мамаша Богини разнервничалась не на шутку, и мне даже пришлось её успокаивать.

— Я всё понимаю, не волнуйтесь, вы и так мне уже очень помогли. Я не вправе требовать от вас рисковать своей жизнью. — Приобняв её, я пошла к выходу. Богиня побежала меня провожать.

— Погодите, возьмите пирожков на дорогу! — и мамаша пошла за ними на свою крохотную кухоньку. Как она сейчас, без тех продуктов, которые перепадали ей и кошке со стола Комиссарши?

Я стояла на лестнице и смотрела вниз, в пролёт и внезапно мне в голову пришла озорная мысль.

Мамаша Богини вынесла мне несколько пирожков с картошкой. Мы распрощались и она, извинившись ещё тысячу раз, закрыла за мной дверь.

Чёртов ключ сработал снова без проблем. Я вошла в бывшую свою квартиру и обнаружила там полный беспорядок. Комиссарше было некогда убираться, а прислугу она не хотела заводить, чтобы не было чужих ушей и глаз. Я прошла в свою комнату. Там всё оставалось так, как и было в момент моего бегства. Я поправила платок и съехавший парик. Первый раз в жизни я сознательно рисковала, чтобы снова получить это ощущение хождения по острию. Раньше мне было достаточно охоты за зеркалами, но теперь, когда она прекращена, я получила непередаваемое чувство, как какая-нибудь наглая мышь, разгуливающая перед носом у спящего кота. Комиссарша могла прийти домой в любую минуту.

У меня оставался ещё один маленький саквояж и несколько вещей, которые я прихватила сейчас с собой. Не могла же я всю жизнь ходить в облике старухи! Спальня была уже не заперта, и я полюбовалась на дело своих рук. Трюмо без среднего зеркала. Потом увидела на полу брошенные Комиссаршей туфли на высоком каблуке и не смогла сдержаться, чтобы не сломать один из них.

Затем я пошла на кухню и обнаружила кучу съестных припасов и несколько бутылок водки. Одну из них я положила в свой саквояж. Прихватив кольцо колбасы и баночку консервов, а также несколько кусочков хлеба, я вышла, наконец, из злополучной квартиры, теперь уже навсегда закрыв за собой дверь.

На улице продолжался снегопад. Но было уже не так холодно, снег таял на тротуарах и превращался в жидкую кашу. Я ощутила все преимущества моего маскарада. Никому до меня не было дела. Ну, идёт себе сгорбленная старушенция с саквояжем, в котором наверняка куча ненужного хлама. И пусть себе идёт дальше. Вот я и шла. И пришла я на железнодорожную станцию. Для себя я уже решила непременно уехать в Германию, разыскать родителей, и зажить, наконец, спокойной жизнью. Но для начала необходимо было купить билет. А ещё мне были нужны документы, которые остались в доме мадам Безе. Но пока, надо хотя бы узнать цену на проезд и когда отправляется поезд.

Как я была наивна, предполагая, что поезда ходят, как и раньше, по расписанию. На вокзале обреталось множество народа, правда они не собирались ехать так далеко, как собиралась я. Похоже, что некоторые люди даже жили на вокзале, они расположились по углам и возле стен, устроив импровизированные ложа. Добыть информацию о поезде, идущем из Петрограда в Германию, мне стоило огромного труда. Никто ничего не знал и посылали меня, то в один, то в другой конец вокзала, и так по кругу. Потом оказалось, что поезда формируются раз в две недели и билеты продаются только при предъявлении специального удостоверения, заверенного в комиссариате, паспорта и заграничного паспорта. И взамен билета надо было сдать продовольственную карточку.

Ближайший поезд уходит через 6 дней и идёт только до Варшавы. А оттуда надо будет пересаживаться на специальный состав до Берлина. Когда будет следующий поезд, было неизвестно, может быть через две недели, а может быть даже через месяц. На вопрос, где достать удостоверение, служащий вокзала, одетый в форменную тужурку, в которую я вцепилась, чтобы он не сбежал, только пожал плечами, и сняв фуражку, отёр пот со лба.

Паспорт и карточка остались у мадам Безе, заграничного паспорта у меня не было, удостоверение получать пришлось бы в моем районном комиссариате, куда я боялась показываться, потому что Комиссарша моментально схватила бы меня. Итак, передо мной стояла практически неразрешимая задача: забрать свои документы, сделать заграничный паспорт, добыть удостоверение и заверить его в комиссариате. И при этом не попасться.

Мне негде было жить, и не на что. Но я твёрдо решила, что сделаю всё возможное и уеду на этом поезде. Пока мне надо было оставаться на вокзале и осмотреться, подумать, с чего начать.

Увидев пустое местечко возле стены, я поставила свой саквояж и села на него. Сначала перед моими глазами хаотично мелькали сценки из жизни вокзала, потом всё стало складываться в определённую картину, и я поняла, что вокзал — это своеобразное государство. Здесь был всемогущий начальник, за которым все охотились, были личности, которые знали всё и обо всём, воры и попрошайки, какие-то продавцы и менялы, и бандиты, зорко следившие за всеми пришедшими на вокзал потенциальными жертвами. Не дай Бог появиться в хорошей добротной одежде, с дорогим чемоданом. Но время от времени в помещение входили патрули и прочёсывали это живое море людей, выхватывая того или иного мужчину или женщину, чтобы выяснить личность и оставить в покое или забрать с собой. Это мне не понравилось. Патруль мог так добраться и до меня. Документов у меня не было. Поэтому я решила, что лучше всего покинуть тёплое здание вокзала и опять отправиться в моё странствие по Петрограду.

Подняв саквояж, я медленно побрела к выходу, раздумывая на ходу, куда бы направить свой путь. Только я взялась за длинную ручку, чтобы открыть дверь, как она сама распахнулась мне навстречу и на пороге появились четверо матросов с повязками патруля на рукавах. Я застыла на месте. Один из матросов грубо отстранил меня в сторону, чтобы пройти, но другой, молодой парень с чёрным чубом, прикрывающим шрам над бровью, произнёс:

— Чего бабка уставилась? Документы давай на проверку!

Я стала лихорадочно шарить по карманам, потом сделала испуганное лицо, что мне далось достаточно легко в моём положении, и запричитала:

— Ой, нету, нету моих документов, украли! Ой, что же будет!

— Да не кричи ты так, не ты первая, у кого документы украли! Но пройти тебе бабуся с нами придётся, чтобы определить твою личность. — Чёрный, последи-ка за ней, а мы пока тут слева пошерстим, что-то мне вот те рожи больно не нравятся!

— Есть! — ответил Чёрный, и схватив меня за рукав оттащил в сторону. Наверно он был новенький и очень хотел выслужиться перед командиром. — Попалась старая, вот теперь-то мы тебя на чистую воду и выведем! — сказал он мне, сурово сдвинув брови.

— Да что же такое делается! Ограбили, да ещё и запугивают! — я пошла ва-банк, призвав на помощь все мои актёрские способности.

— Ладно-ладно бабка, не ори, не я тебя грабил, — сказал он примирительно.

Через некоторое время патрульные привели с собой человек восемь, разного люда. Кто молчал, кто возмущался, двое спокойно грызли семечки, сплёвывая под ноги. Меня втолкнули в эту компанию, и повели всех под конвоем с ружьями наперевес, как преступников, по улице.

Приведя всех в здание, которое раньше, при царе, занимал какой-то торговый департамент, нас провели по длинному коридору на второй этаж и втолкнули в зарешеченное помещение, в котором уже находилось около двадцати человек. Там не то что не было скамьи, чтобы присесть, но даже негде было повернуться. Всех буквально запихали, как сельдь в бочку, в эту маленькую каморку, и я оказалась прижатой к решётчатой двери. Конвоиры, посмеиваясь над «зоопарком», как они окрестили помещение и всех находящихся здесь, пообещали, что скоро со всеми разберутся. «Кого в расход, кого под зад, кого с почестями и оркестром домой!»

Народ галдел возмущенно, кто-то требовал воды, кто-то крыл всех матом. Матросы сначала присели на стулья, стоящие вдоль стены коридора, но их срочно вызвали на вокзал, где началась драка со стрельбой. Когда топот их ног стих вдали, появились двое бугаевидных охранников. Они стали прохаживаться по коридору, изредка поглядывая на стоящих, почти вплотную друг к другу людей. Охранники уже привыкли к «зоопарку» и его ежедневно сменяющимся обитателям.

Через некоторое время все поутихли и то там, то тут начали завязываться знакомства и разговоры. Кое-кто попадал сюда и раньше. Они говорили о том, что если у тебя документы в порядке, то проверят и отпустят. А если нет, то ждут большие неприятности.

Значит, меня ждали большие неприятности, потому что у меня документов как раз и не было. Но оказалось, что не только у меня одной. Двое мужчин, которых тоже взяли на вокзале, стали тихо переговариваться.

— Ты запомнил, как отсюда выходить? — спросил крепыш в драповой куртке, второго — бледного, со впалой грудью.

— Угу… Чёрт и дернула нас нелёгкая притащиться на вокзал. Документы же ещё не готовы!

— Да, влипли! Что будем делать? — крепыш плюнул через решётку.

— Когти рвать, что ещё? Нам нельзя тут оставаться, всё дело завалим.

— Тише ты не ори, тут провокаторы могут быть… — и шепотом, — когда они дверь открывать будут, бабку вышвыривай наружу, сбивай ею с ног охранника, и давай Бог ноги!

— Понял! Ты только смотри, если вдруг разминёмся или меня схватят, то документы у китайца сам заберёшь. Ты глянь, какую харю наел на казённых харчах! — сказал крепыш с ненавистью, глядя на толстобрюхого охранника, который лениво почёсывал надутую, как подушка щёку.

— Тихо, а то услышит ещё и получишь по морде, тут и дёрнуться негде, — предупредил его бледный.

Как же меня подмывало спросить про китайца, который делает документы! Но я побоялась, что меня посчитают за провокаторшу и прирежут прямо здесь. Поэтому, я только навострила уши в их сторону, надеясь услышать какие-нибудь подробности про таинственного китайца.

Я прикинулась дремлющей, и мои соседи заговорили чуть свободнее.

— А давай попросимся по малой нужде, а там и…

— Сомневаюсь, что выпустят. Скажут, терпи, раз нужда!

— Я всё же попробую, только ты мне скажи, как к китайцу лучше, через мост, или в обход, вокруг театра?

— Через мост ближе будет. Ну, давай, приготовились!

— Эй, товарищ матрос, нам бы по нужде малой выйти!

— Да! И нам надо тоже!

— И мне!

— Выпусти матросик! — подхватили несколько голосов.

Охранник подошёл и ответил, равнодушно глядя на стоящих уже час на ногах людей:

— А не было приказа выпускать. Вот будет приказ, так и поведут, — и отвернулся.

— Вот шлюхин сын! — крепыш опять плюнул в сторону матроса, которому было всё равно, кто и что скажет, если это не его прямой начальник.

В этот момент раздались звуки голосов и в конце коридора появились матросы, ведущие ещё несколько человек, которые были крепко избиты. Куда ещё они собирались поместить их?! Тут уже не было места даже для одного человека! Но, однако, дверь открылась, и конвойные с размаху забросили внутрь клетки этих окровавленных людей. Я видела, как крепыш быстро и вопросительно взглянул на бледного, но тот покачал головой. Дверь захлопнулась, и я снова оказалась прижатой к решётчатой двери. Мой саквояж болтался под ногами, и соседи злобно пинали его. Патрульные, поправляя портупеи и бескозырки, снова ушли.

— Люди, помогите! — раздался рядом со мной слабый голос. — Я ранен…

Повернув голову, я увидела взъерошенного человека, у которого из рассеченного лба текла кровь, заливая глаза.

— Эй, охрана, здесь человеку кровь надо остановить! — крикнул кто-то.

— Да пошли вы! — ответил тот, — не подохнет!

Я вспомнила, что у меня был в кармане жакета носовой платок и с трудом развернувшись, стала расстёгивать пальто, чтобы достать его. Мои пальцы наткнулись на что-то острое, железное. Чёртов ключ! Я достала его вместе с платком, переложив в карман пальто. Я поняла, что теперь надо будет делать.

Передав платок раненому, я повернулась к моим соседям.

— У меня к вам деловое предложение, — сказала я шепотом.

— Не смеши бабуся, какие у нас могут быть с тобой дела? — хмыкнул крепыш.

— Что за предложение? — тихо поинтересовался бледный. И ткнул друга в бок, чтобы вёл себя тише.

— Вы мне говорите адрес человека, который делает документы, а я вас выпускаю отсюда.

— Каким образом? — бледный был сообразительный человек и сразу понял, что для шуток тут не место.

— Я открою дверь. Но мне нужно сделать документы, поэтому скажите адрес китайца.

— Ты смотри, бабуся не дремала! — усмехнулся крепыш, — только знай, бабка, если заложишь, из-под земли достанем!

— Ладно, слушай. Пойдёшь через деревянный мост к Апраксину двору и там найдёшь лавку китайца. У него…

— Синий дракон на вывеске?

— Точно, откуда ты знаешь?

— Я бывала у него, но не знала, что там можно документы делать.

— Передашь ему «от штамповщика привет», только так он станет с тобой о деле разговаривать. Ну, давай теперь, открывай, что ли! — и крепыш подтолкнул меня ближе к замку.

Я подождала, когда охранник повернёт и пройдёт мимо двери, и вытащив руку с чёртовым ключом, всунула его в замочную скважину.

— Тише, придержи дверь, чтобы не гремела, — сказала я крепышу.

Ключ повернулся несколько раз и дверь внезапно открылась. Мои соседи вырвались из камеры, как бешеные и побежали вдоль по коридору, ошеломив охранников. Остальные, помедлив несколько секунд, рванули за ними вслед, включая раненных.

Я же замешкалась, потому что ключ застрял в замочной скважине, и мне пришлось закрыть дверь, чтобы достать его. Подобрав саквояж, я увидела, что охранники валялись на полу, видимо оглушённые, а вдали коридора хромал какой-то отставший раненый. Догнав его, я увидела, что это был тот, которому я давала свой платок. Он едва плёлся, и был в полуобморочном состоянии, но стремление к свободе толкало его вперёд. Мы вместе вышли на лестничную клетку. Всё произошло так внезапно, что охранники не успели поднять тревогу. Я двинулась вниз по лестнице, поглядывая на беднягу, который вцепившись в перила, полз вниз, как черепаха.

Тут внизу раздался шум и крики, затрещали выстрелы. Выглянув в пролёт, я увидела, что часть людей наткнулась на возвращающийся патруль. Все бросились врассыпную. Матросы подняли беспорядочную пальбу. С двух сторон к ним на помощь уже подбегали солдаты. Я остановилась. Спускаться вниз было самоубийственно. Значит надо идти по лестнице вверх. Раненый с бессмысленным взором продолжал спускаться вниз. Поравнявшись с ним, я подхватила его под руку, и развернув его потащила за собой наверх. Зачем я делала это, даже не понимаю. Раненый был обузой. Тащить его было неудобно, и саквояж мешал.

— Куда вы меня ведёте? — слабым голосом вопрошал бедняга.

— Мы должны спрятаться, постарайтесь двигаться быстрее, — отвечала я ему.

К нашему счастью сверху по лестнице никто не спускался, и когда вся толпа матросов кинулась на второй этаж, мы уже были на четвёртом. Такой же бесконечно длинный коридор простирался перед нами. Вдруг, в конце коридора я услышала чьи-то чёткие шаги. Недолго думая, я нажала на первую попавшуюся дверь, без какой-либо таблички или номера. Она была заперта. Вынув чёртов ключ, я быстро открыла дверь и втолкнула туда несчастного, который висел на мне, как тряпка, затем зашла и заперлась изнутри. Мы попали в складское помещение. Но изучать его сейчас не было времени.

Приникнув к замочной скважине, я надеялась разглядеть шедшего по коридору. Не слышал ли он, как мы открывали двери? Я приложила палец к губам, показав раненому, чтобы он молчал. Шаги размеренно приближались. Наконец, идущий поравнялся с дверью, и на секунду остановился. Я затаила дыхание. Он похлопал руками по карманам и достал спички. Я не могла видеть его лица, но его руки показались мне знакомыми. Человек прошёл мимо. Он был одет в военный френч. Через несколько секунд его шаги затихли вдали.

Близился вечер и наверняка служащие, если они здесь были, должны скоро покинуть рабочие места. Я решила следить за всеми, кто пройдёт по коридору, и резонно полагала, что тот человек должен вернуться назад. Что-то в его облике показалось мне знакомым, и я хотела разглядеть его получше.

Положив раненого на кучу каких-то мягких мешков, я открыла саквояж, и с лёгкой жалостью достала украденную мной у Комиссарши бутылку водки. Я залила ею рану на лбу моего спутника, и он даже зашипел от боли. Поняв, что у меня в руках водка, он вдруг схватил её и сделал несколько больших жадных глотков. После этого впал в спячку. На всякий случай я забросала его сверху мешками, оставив возле стены оконце для воздуха, и осмотрела помещение. Если вдруг сюда кто-то зайдёт, то мне надо будет спрятаться. В стене я нашла нишу, в которой на длинной трубе висели новенькие солдатские шинели и матросские бушлаты. За ними можно было отлично спрятаться. Я вернулась к дежурству возле дверей.

Через некоторое время я услышала шаги двух человек, свернувших с лестницы в коридор, и снова стала смотреть в замочную скважину. На этот раз двое остановились рядом, и я услышала, как кто-то ищет ключ в большой связке. Они собирались открыть. Я моментально бросилась за висящие в ряд шинели. Вошедшие, разговаривали о кладовщике, который подхватил испанку и теперь нужно ждать пока он выздоровеет или…

— Вам не кажется, что здесь пахнет водкой? — сказал плотный пожилой мужчина, появившийся из-за стоявших посередине полок с хозяйственными принадлежностями.

— Да, определённо! — ответил его собеседник и вышел тоже. И тут я узнала его! Это был Начальник, портсигар которого спас мне жизнь. Вот он оказывается, где работает!

— Но наш кладовщик такой хитрец, что перерой весь склад, ни за что не отыщешь водку.

— На то он и кладовщик, чтобы клады хранить — засмеялся Начальник, — как насчёт чернил и бумаги? Мой секретарь подхватил чертову испанку тоже, приходится теперь самому запасы пополнять.

— Сейчас, ага, вот оно. Вот вам бумагу поплотнее и побелее, смотрите какое качество! Английская!

— Мне всё равно… и тому, кому на этой бумаге будет написан приговор — тоже, — цинично ответил Начальник.

Наконец, они вышли и заперли дверь, так что я вздохнула свободнее. Скорее всего, сегодня сюда больше никто не придёт. Выбравшись из-за шинелей, я вдруг подумала, что можно использовать одежду для того чтобы беспрепятственно выйти отсюда. Доев остатки моих съестных запасов, я почувствовала себя значительно лучше. Сначала я хотела оставить часть для раненого, но потом решила, что раз он болен, то должен хотя бы дня три попоститься, чтобы организм справился быстрее.

Ночь я провела в тревожном сне, и рано утром, ещё затемно, стала будить своего спутника. Он чувствовал себя очень плохо, но оставаться далее здесь было опасно. Я показала ему вешалки с шинелями и он, пошатываясь, подошёл к ним. Через несколько минут мой раненый преобразился в солдата. А я решила не переодеваться, а выйти, как есть. Кому придёт в голову остановить старуху. Из окна было видно, как у входа в здание сменился ночной караул. Значит те, которые могли видеть, как нас вчера привели в «зоопарк» — ушли.

Мы вышли без проблем. Никто не пытался нас остановить, может быть, караульные подумали, что боец провожает старую мать домой. Теперь, на улице мой спутник взял инициативу в свои руки и повёл меня за собой. Странно, но за всё это время мы так и не разговаривали с ним. И сейчас, идя по улицам Петрограда, продолжали молчать. Потом мы сели в трамвай, битком набитый людьми, и я видела, как смертельно побледнело его лицо, когда кто-то сильно прижал его. Я постаралась оберечь его и своим худым телом прикрывала его от наседающего народа. Наконец мы приехали в фабричный район, и он привёл меня в маленький переулок, где в цокольном этаже располагалась обувная мастерская. Открыв дверь, он пропустил меня в полутёмное помещение и тщательно запер за собой.

— Щука, — он протянул мне твёрдую руку. — Располагайся, мать…

— Очень приятно. Ты тут работаешь?

— И живу. Сейчас чаю попьём, а потом посмотришь, меня кажется, зацепило.

Я стала раздеваться и наконец, сняла с себя опостылевший парик со старушечьим платком. Щука немало удивился такому моему превращению.

— А ты не такая уж и старушка, — усмехнулся он. — От кого прячешься?

Почему-то мне стало очень спокойно на душе, рядом с этим простым человеком.

— Потом расскажу, а теперь давай посмотрю тебя, раздевайся!

Он беспрекословно стянул с себя гимнастёрку, и я чуть не упала в обморок от того, как он был избит. Всё его тело было в кровоподтёках. А потом Щука спустил штаны, и мне стало и смешно, и страшно. В ягодице у него застряла пуля. Вот почему он так сильно хромал!

— Надо вытащить, — сказал Щука.

Он похромал к столу и взял острый обувной нож, потом зажёг примус и поставил на него воду в чайнике. Примус шумел, в подвале было тепло и уютно, и я задремала на его старом диванчике. Через некоторое время Щука разбудил меня.

— Вставай, пора за дело. Помнится, у тебя там и водка где-то была?

Пока я доставала водку, он уже разложил всё на столе, на чистом холсте. Острый нож, игла с нитью, ножницы и корпия. Щука улёгся на моё место и спустил штаны.

— Давай, выковыривай, только не лютуй!

Странно, но я без колебаний приступила к операции. Пуля сидела в глубине мышцы, и я попробовала сначала подцепить её, но не удавалось. Тогда я быстро сделала разрез и вытащила её наружу. За это время Щука сказал великое множество слов, которые я не решусь здесь привести.

После чего я зашила его рану и закрыла корпией, смоченной в водке.

— Ты что, врачиха? — полюбопытствовал сапожник. — Как ты ловко-то всё провернула!

— Нет, я не врачиха, — засмеялась я, — но видишь, оказывается, когда надо, могу!

— Тогда давай выпьем за моё здоровье и наше освобождение! — Щука был сапожник и не мог пропустить такое событие. — И заодно расскажешь мне, как ты попала в «зоопарк».

Я рассказала ему кое-что. Ровно столько, сколько ему полагалось знать. А потом спросила, почему его схватил патруль?

Он оказался на вокзале вместе с друзьями, куда они пришли, чтобы посадить на поезд его шурина. Щука улёгся поудобнее, и попивал водочку с видимым удовольствием, предварительно достав откуда-то кусок хлеба, лук и солёный огурец. Запах стоял убийственный! Он слегка опьянел и разговорился, обильно пересыпая речь матом:

— Если полезешь на поезд один, то тебя просто вышвырнут оттуда. Народ прёт, как оголтелый! Поэтому мы пошли всемером. И обеспечили шурину коридор. Только так он и уехал. Потом подрались там с мужиками из соседнего района, которые кого-то из своих, тоже подсаживали на поезд. До стрельбы дело дошло. А тут патруль! Плохо было то, что я их одного матросика подстрелил. Ну не насмерть, а так! Зато он теперь героем будет, паёк усиленный получит. Уж как они меня стращали, что со мной сделают, когда вернутся. Но повезло! Я просто в рубашке родился! И кто это умудрился дверь открыть?! И тебе спасибо, что вытащила меня оттуда. Могла бы и бросить! Теперь я твой должник!

— Жалко тебя стало, вот и вытащила. А вот должок с тебя и правда потребую, — я улыбнулась, видя, как он весь подобрался. — Да не волнуйся, просто надо будет только по одному адресу сходить и передать письмо, а потом забрать то, что тебе дадут. Ничего страшного. Только надо быть осторожным, чтобы никто тебя не видел. Я сама не могу туда пойти по ряду причин.

— Ну что ж, пойду, куда деться, ты ж меня от смерти уберегла. И я должен добром! Я полежу маленько, а потом к вечеру пойду.

Я написала небольшое письмо для мадам Безе, сказала, что со мной всё хорошо и попросила передать мои документы и вещи подателю письма.

Когда стало смеркаться, Щука оделся в гражданскую одежду и ушёл.

Глава VI

Я осталась одна. Время тянулось медленно. Я не сводила глаз с ходиков, стучащих на стене. Потом ходила из мастерской в жилую каморку Щуки и обратно, прислушивалась к шуму, так некстати начавшегося дождя. Я знала, что он вернется не раньше полуночи. Хоть бы его патруль не задержал!

На улице было темным-темно, и керосинка, стоявшая на столе, пришлась как нельзя кстати. Тусклый свет придал мастерской какое-то сказочное очарование. Я разожгла примус, чтобы выпить чаю, который нашёлся в старой деревянной тумбочке, в облезлой коробке. Заварив чай прямо в большой жестяной кружке, я стала пить обжигающую, терпкую жидкость. Сахарина у Щуки не нашлось. Выпив чай, я погрузилась в размышления о жизни.

Я жила так спокойно и размеренно, не жалуясь на лишения, и внезапно в мою жизнь вторглись Комиссарша с Крысообразным и перевернули её, сделав меня скиталицей. Как будто какой-то писатель, заметив, что его книга становится монотонной, решил вдруг поставить всё с ног на голову и добавить в историю перца. Почему именно сейчас я попала в такую авантюрную ситуацию? У меня появился могущественный враг и тут же появились друзья. В меня стреляли, посадили в клетку, но я бежала. А ещё я нашла древний свиток, который скоро принесёт Щука.

Конец ознакомительного фрагмента.