Я буду Будда

Герман Канабеев, 2019

Дебютный роман Германа Канабеева невелик по объему, но в нем, как в волшебном зеркальце, отражается и наша история последних двадцати лет, и образ целого поколения – полным сил и надежд вошедшего в XXI век и завязшего в глухом безвременье эпохи. Более всего главный герой книги жаждет любви – и неутомимо ищет ее.

© Г. Канабеев, 2019

© ИД «Флюид ФриФлай», 2019

© П. Лосев, оформление, 2019

Я буду Будда

Глава 1

В девятом классе я полюбил прогуливать уроки. Моя семья жила в унылой серой пятиэтажке. Я забрасывал портфель под лестницу на первом этаже, где стояла разбитая детская коляска, а на стене красовался метровый хуй, старательно выцарапанный гвоздем.

Поднимался на пятый этаж, затем по ржавой лестнице под потолок. В люк на крышу.

Садился на край, свешивал ноги и сидел так часами.

Внизу копошились уменьшенные копии людей. Я выколупывал камешки из гудрона, которым заливали крыши, и бросал кому-нибудь на голову. Было весело бояться, что меня обнаружат. Найдут и надерут уши. Но это не настоящий страх. Настоящий страх пришел позже, когда однажды я свесил ноги с крыши, но испугался, что могу упасть. Ужасное открытие. Я отполз от края, не понимая, как мог сидеть на краю и не бояться.

В тот момент закончилось детство.

Снежинки слипались в воздухе, словно хотели массой продавить не по-декабрьски теплый воздух, но, несмотря на все усилия, они все равно погибали у земли.

Я вышел из электрички. Подкованные каблуки кирзовых сапог звонко цокали по каменному полу вокзала. На привокзальной площади города О. я обернулся посмотреть на станционные часы. Минутная и часовая стрелка встретились на двенадцати. «Внимание! Поезд на Москву задерживается до 13:00», — словно оправдываясь, сообщил уставший женский голос в громкоговорителях на платформе.

В армейской шапке было жарко. Я купил на рынке возле вокзала вязаную шапку-гандошку, вытащил из армейской ушанки советскую кокарду и со словами: «Служу России», — выкинул шапку в урну.

А Россия готовилась через две недели встречать Новый, две тысячи первый год. Этот год был обязан стать хорошим. Первый год нового тысячелетия.

Глава 2

Новое тысячелетие наступило. Я ждал чуда. Все ждали чуда, но вместо него получили обыкновенное похмелье и неприятный запах изо рта, как всегда бывает первого января.

В начале февраля я пришел на рынок возле станции.

— Как к вам на работу устроиться? — спросил я у круглого розовощекого охранника, похожего на младенца. Он плюнул себе под ноги, словно метил территорию, и молча показал пальцем на старый обшарпанный кунг от армейского КамАЗа.

— Спасибо, — сказал я.

Младенец-переросток повернулся ко мне спиной, где красовался шеврон во всю ширину плеч — «СТРАЖ».

В кунге пахло машинным маслом, носками и перегаром.

— Есть работа? — спросил я у мужика с самой седой головой.

— В армии служил?

— Только оттуда.

— Завтра в девять без опозданий. С паспортом и военным билетом, — ответил седой и прибавил громкость телевизора: «В результате взрыва на станции метро Белорусская-Кольцевая пострадали двадцать человек, в том числе двое детей», — сказал ведущий новостей.

Из-за интонации диктора новость показалась будничной. Я зашел в магазин и купил банку пива. На выходе снова столкнулся с охранником-младенцем.

— Помянем, — сказал я ему, откупорил банку и залпом выпил половину.

— Кого?

— Нас.

На следующий день ровно в девять я пришел на рынок. В кунге мне выдали черную форменную одежду.

Я попал в смену с младенцем и дядей Гришей.

У дяди Гриши было коричневое, словно намазанное йодом, лицо и голубые глаза. Сзади на бушлате над шевроном «СТРАЖ» у дяди Гриши была нашивка — флаг Тибета — восходящее над Гималаями солнце, над солнцем по-английски «Free Tibet».

Ночью дядя Гриша отправил младенца обходить территорию. Мы с ним забрались в контейнер с китайскими джинсами. Здесь была самодельная плитка из кирпича и спирали. Закопченный в уголь чайник, закипая, бурчал и пыхтел паром. Дядя Гриша заварил чай и спросил:

— Что ты здесь делаешь?

— Где?

— Здесь, в охране.

— Работа нужна.

— В Москве ищи.

Дядя Гриша разлил чай по кружкам.

— А здесь что не так?

— Сколько тебе лет?

— Двадцать один будет через месяц.

— Здесь ты протухнешь.

— А где не протухну?

Дядя Гриша замолчал и стал снимать с вешалок джинсы, примеряя к фигуре.

— Вот эти возьму, — сказал он и спрятал джинсы под бушлат. — В бармены иди. Я бы пошел, будь мне двадцать один.

Дядя Гриша уснул. На улице поднималась метель. Ветер выл, как уличная собака. Импровизированная плитка не справлялась, контейнер понемногу остывал. Я накидал на пол джинсы и забрался под них. Стало теплее. «В бармены так в бармены», — подумал я и уснул.

Глава 3

Наташа продавала мужские рубашки. У нее были длинные ноги, круглые бедра и огромный рот. Этот рот мне не давал покоя. С первой зарплаты я купил у нее три рубашки и с тех пор каждую смену пасся у ее лотка.

Хозяин лотка Вартан не сильно радовался, что я отвлекаю Наташу от работы, но ничего не говорил. Об охране рынка ходили всякие разговоры. Больше всех трепался хозяин контейнера с китайскими джинсами, пока в одну из ночей его контейнер не сгорел.

Я добился того, что Наташа пригласила меня к себе домой. Ну как добился. Пришел к ее лотку с бутылкой вина, купил рубашку и стоял с драматическим лицом. Женщины любят драму, даже если не знают ее причин.

У нее дома мы пили коктейли из алюминиевых банок, слушали музыку и трахались с перерывами на перекур.

Наташин рот оправдал все ожидания. Когда мой член устал настолько, что самостоятельно не мог подняться, она встала на колени и стала отсасывать так, что я начал переживать, что она высосет мне душу через хуй.

Не знаю, что бы это значило, но, когда Наташа закончила и вытерла губы, она сказала:

— У тебя очень красивый нос.

— Ладно, — ответил я.

Под утро выбрался из-под одеяла, быстро оделся и вышел из квартиры, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Наташу.

Пока одевался, я слышал, как она похрапывает. Мне хотелось присунуть ей еще раз, но в то же время казалось, что этим я испорчу впечатление о чудесном вечере.

Рассвет медленно поджигал мартовское небо. Я купил в палатке сигареты и журнал «Работа зарплата». Дома сунул в пакет форму охранника и вынес на помойку.

За стенкой сосед уже с утра бил жену. На кухне мама пила чай и смотрела телевизор, рядом на полу валялся отчим, третью неделю не выходящий из запоя.

«В результате теракта у входа на Центральный рынок города Минеральные Воды погиб двадцать один человек, более ста ранены», — сказали по телевизору.

Я сходил в палатку возле дома, взял две бутылки пива.

— Помянем, — сказал я продавщице.

— Кого?

— Всех.

Одну выпил, пока шел обратно. Вторую — пока обводил в журнале понравившиеся вакансии бармена.

Глава 4

«В бар „Рокс&Шот“ требуются бармены до двадцати пяти лет, строго без опыта работы».

Я набрал номер, указанный в объявлении.

— Когда сможете выйти на работу? — спросила девушка приятным, но высокомерным голосом.

— Сегодня пятница, — зачем-то уточнил я, — давайте в понедельник.

— Хорошо, — ответила барышня и продиктовала мне адрес бара.

Я посмотрел еще несколько объявлений. Одна вакансия настолько понравилась, что я вырвал страницу и прилепил на жвачку к стене: «Требуется оператор батута на лето», — и телефон.

Будь я оператором батута, я бы на него ни одного спиногрыза не пустил. Сам бы целый день скакал. Чтобы волосы развевались и бесконечное счастье в глазах.

В воскресенье я зашел на рынок и нашел дядю Гришу. Мы молча выкурили с ним по сигарете, после чего он сказал:

— Куда пойдешь работать?

— Завтра барменом выхожу.

— Все правильно, вспомнишь еще дядю Гришу добрым словом. Подожди здесь, я сейчас.

Дядя Гриша куда-то ушел. Я даже немного взгрустнул, что не увижу больше этого странного, нелюдимого мужика. Была в нем какая-то неподдельная искренность, одновременно с усталостью, то ли от жизни, то ли от самого себя.

— На вот, возьми, — протянул мне книгу дядя Гриша, когда вернулся.

Я взял книгу. Она была так потрепана, что я с трудом прочитал название — «Чудеса естественного ума».

— Спасибо, — сказал я и крепко пожал дяде Грише руку.

— Ты заходи, если что, буду рад, — сказал он и добавил, когда я уже уходил: — И читай, читай обязательно.

Сразу на должность бармена меня не взяли. Сначала нужно было потрудиться помощником. Выучить меню, карту вин, рецептуру всех коктейлей и усвоить стандарты обслуживания.

Меня поставили в смену к Елисею. Мощному, высокому парню с рытвинами от прыщей на лице.

Елисей сказал, что лучше всего рецептура коктейлей запоминается, если все сделать и попробовать самому. Я сразу понял, что мы сработаемся.

Каждая смена начиналась с того, что я делал по коктейлю себе и Елисею. Если он одобрял, в следующую смену я делал новый. Два месяца стажировки. Чуть не спился.

Глава 5

Единственное, что меня бесило в этой работе — идиотская синяя рубашка. Зато фартук был шикарен. Кожаный тяжелый — отличный фартук.

У меня появились деньги. Я снял комнату в двушке в Москве, недалеко от станции метро «Фили», без сожаления распрощавшись с городом О. и сумрачным Подмосковьем.

В соседней комнате ютилась семья из четырех человек. Мать, дочка лет восемнадцати и двадцатилетний сын. Отец тоже был, но только потому, что они никак не могли его выселить.

Женщина давно уже развелась с ним, но выставить на улицу по закону было нельзя. На простые человеческие увещевания он иногда отвечал, высовывая голову из беспробудного запоя: «У меня здесь дети». То, что «дети» не против откреститься от такого отца, и то, что сын регулярно бьет ему морду в память о том, как тот бил его мать, его совсем не смущало.

В квартире пахло въевшимся в обои духаном многолетнего пьянства, мочой и горелой проводкой.

Я жил как король. Один в целой комнате, откуда старался не выходить.

В комнате организовал холодильник, чайник и электрическую плиту на одну конфорку.

Квартиру пересекал короткими перебежками до ванной комнаты, где приходилось лицезреть разноцветную обойму трусов мамы и дочки на полотенцесушителе, и до туалета. Только бы избежать испепеляющих взглядов семейства, в которых, казалось, сконцентрировалась вся русская тоска одновременно с русской ненавистью.

Девчонку звали Аней, ее брата — Славой. Аня была немного угловата, прозрачна от худобы, с карими, почти черными глазами навыкате, как у какой-нибудь рыбы.

Иногда представлял, как ее трахаю, в моменты утреннего онанизма, но осуществить фантазии не пытался.

С ее братом мы почти подружились и частенько накуривались травкой у меня в комнате.

Пока я жил в Филях, в мечтах представлял свою квартиру в Лаврушинском переулке в центре Москвы.

Как-то после смены в баре гулял там с Оксаной. Оксана работала хостесс. Ничего особенного в ней не было. Круглое лицо в нелепых веснушках. Короткая стрижка, которая совершенно ей не шла. Но задница! Какая у нее была задница!

Мы всю ночь пили виски, который я вытащил из бара. Она запивала колой, я не запивал.

Ближе к утру мы порядочно накидались, и в Лаврушинском переулке на скамейке я наконец достиг той кондиции, когда без каких-либо стеснений запустил руку ей в трусы. Оксана для приличия схватила меня за руку, но при этом раздвинула ноги. В тот момент я понял, что женщины очень противоречивые существа.

Я думал о том, как присунуть ей прямо тут, но, несмотря на поздний час, нас постоянно спугивал очередной прохожий. Взял ее за руку и повел во двор ближайшего дома. «Дом писателей», — прочитал на табличке на фасаде.

— Буду здесь жить, — сказал я.

— Ты писатель?

— Нет.

— Тогда почему именно здесь?

— А я стану писателем.

— О чем будешь писать?

— О любви.

— А что такое любовь, Ян?

— Любовь — это не что, это как.

— И как?

Я ничего не ответил, потому что увидел объявление на подъезде — «Комната посуточно» и потому что ничего не знал о любви.

— У тебя есть позвонить? — спросил я у Оксаны.

— Есть, только быстро, мало денег.

Я набрал номер из объявления.

Нас встретила хрупкая от старости бабуля. Время совсем иссушило ее, а гравитация опустила морщины на лице и веки вниз.

В комнате пахло валидолом, валерьянкой и еще какими-то лекарствами — типичный запах старости. Кровать была застелена чистым, но ветхим бельем. В комнате стоял исполинских размеров книжный шкаф, плотно забитый многотомными сериями книг.

Старушка молча проводила нас в комнату, где на журнальном столике лежали газеты «СПИД ИНФО», а возле телевизора на видеомагнитофоне FUNAI несколько кассет с фильмами студии PRIVATE. Совсем неуместной здесь казалась мебельная стенка советских времен со стройными рядами книг.

Оксана встала на колени, расстегнула ширинку и взяла в рот. Я читал корешки книг, пока она сосала. Гете — девять томов. Горький — шестнадцать томов. Пикуль — десять томов. Дюма — двенадцать томов. Есенин, Пушкин, Лермонтов, Булгаков. На Булгакове я поставил Оксану раком и вставил ей сзади.

Утром меня разбудил телевизор в соседней комнате. «Вчера в Астрахани на Кировском вещевом рынке произошел взрыв. Два человека погибли на месте, еще четверо позже скончались в больнице; четверо находятся в реанимации. Около 50 получили ранения. Правоохранительные органы отрабатывают две основные версии: криминальные разборки и теракт, но склоняются к последней. В июле дагестанские милиционеры задержали жительницу Чечни, которая созналась, что получила задание взорвать астраханский железнодорожный вокзал», — сказали в новостях.

Я взял бутылку виски, где еще оставалось на глоток. Оксана спала, раскинув ноги. «Помянем», — сказал я ее вагине, похожей на хирургический надрез, вывернутый наизнанку, и допил виски. Оксана повернулась на бок. Заканчивался август.

Глава 6

Я пытался уговорить хозяйку квартиры сдать мне комнату хотя бы на полгода, но та ни в какую.

— Я за месяц заработаю больше, сдавая посуточно, чем с тебя за полгода, — сказала она, — можешь снимать сколько угодно, если будешь платить за каждые сутки.

— Не потяну, я же писатель, — соврал я.

— Писатель?

— Да. Мне нужно жить в Доме писателей.

— Что пишешь?

— Роман.

— Про что? — Она хитро прищурилась, отчего морщин на ее лице стало больше.

— Про любовь.

— И что такое любовь?

— Любовь — это не что, это как.

— И как?

— Не знаю пока.

— Как узнаешь и допишешь роман, приходи, а пока никак.

Она протянула мне лопатку для обуви.

— Иди уже, писатель, — сказала она и захлопнула за мной дверь.

Через полминуты, когда я спустился на первый этаж, она крикнула мне в лестничный пролет:

— Эй, писатель, стой, поднимись-ка.

— Держи вот, — сказала она, когда я снова поднялся на ее этаж, и протянула мне книгу — Максим Горький «Письма начинающим литераторам». — Допишешь роман, принесешь мне копию рукописи, а в книге, что тебе дала, на последней странице напишешь, что такое любовь, тогда сдам тебе комнату.

— А попроще ничего нельзя придумать?

— Нельзя!

— Ведьма! — сказал я, когда дверь закрылась.

Дома я положил книгу на полку. Теперь в моей библиотеке было две книги: «Чудеса естественного ума» и «Письма начинающим литераторам».

Глава 7

Когда идет первый снег, я думаю о старости. Может быть, потому что конец осени напоминает старость, а первый снег поступает с осенью так, как поступает юность со старостью — под свежестью и молодостью хоронит то, в чем больше нет красоты.

Стареть страшно. И непонятно, что пугает больше — физическая немощь или умственная.

Страшно дожить до такого возраста, когда начнешь сраться под себя, но все равно будешь цепляться за жизнь. Шлепать губами, истекать соплями и считать, что это жизнь. Или быть вполне бодрым стариком, но ослабеть умом. Разучиться здраво мыслить, но считать, что это жизнь.

Страшно потерять темп и перестать двигаться со скоростью текущих будней. Еще страшнее неизбежность процесса.

Состариться бы так, чтобы осталось сил сесть на велосипед, разогнаться и сигануть с обрыва. Крикнуть: «Ебать! А жизнь прекрасна!» — и расшибиться нахуй. Только бы не сидеть и не смотреть в окно, за которым апрельский дождь или декабрьский снег насыщает природу жизнью, а у тебя нет физических сил, чтобы умереть, но их хватает, чтобы жить и смотреть в окно.

Глава 8

Женечка работала у нас официанткой. У нее была маленькая круглая попка, курносый нос и пухлые губки. Она была такого маленького роста, что могла бы сосать стоя. У меня, по крайней мере, точно.

После пятничного банкета мы специально задержались дольше всех. Ждали, когда разойдется персонал и мы останемся вдвоем. Почему-то охранника, скучающего на входе, мы в расчет не брали.

Мы трахались на барной стойке, пока он нас не прогнал. Потом трахались в подсобке. Пили стащенный из бара коньяк и курили кальян.

— Что такое любовь, Жень? — спросил я у нее уже под утро.

— Еще раз хочешь меня?

— Пожалуй.

Охранник сидел за стойкой и смотрел телевизор, висевший в баре. Когда мы с Женечкой собрались уходить, я услышал обрывок новости: «Женщина-смертница, вдова погибшего боевика, подорвала себя на центральной площади Урус-Мартана (Чечня), когда там находился комендант района генерал-майор Гейдар Гаджиев. Гаджиев погиб, трое охранников ранены».

Я зашел за стойку, налил в рокс виски и залпом выпил.

— До следующей смены, — попрощалась Женечка, когда мы подошли к метро.

— Да, — сказал я.

— У тебя красивый нос, Ян.

— Спасибо.

На всякий случай потрогал нос.

На следующий день мне сообщили, что я уволен за то, что трахаю официанток на стойке и пью не положенный мне коньяк. И что Елисей, мой напарник, упал в метро на пути и ему поездом отрезало голову. Две эти новости вместе почему-то мне показались гармоничными. Я сходил в магазин, купил бутылку водки и порядочно напился.

Мне было жаль Елисея. Но больше всего мне было жаль, что я не увижу Женечку.

Глава 9

К елкам и остальной атрибутике, связанной с празднованием Нового года, у меня стойкое отвращение. Я люблю багульник. Он напоминает мне мифическую птицу Феникс, когда из безжизненных веток, стоит их поставить в воду, тут же пробиваются ароматные лиловые цветки. Поэтому я купил веник багульника у сухой старушки возле метро и поставил его в воду.

Тридцать первого декабря 2002 года.

В этот день я старался не выходить из дома и где-то с обеда начал смотреть телевизор, где уже вовсю крутили старые советские комедии.

Вечером покажут «Иронию», а потом начнется парад уродов, которые с пластиковыми улыбками на сморщенных, но отпидарашенных гримом лицах начнут вещать о счастье, что обязательно обрушится на всех буквально через несколько часов.

В 23:30 я уснул. Это лучшее, что может произойти на Новый год. Утром достал мандарин из холодильника, бросил на пол и раздавил. Чтобы почувствовать запах Нового года.

Глава 10

Комната, где я жил, была оплачена на три месяца вперед. На последние деньги, оставив немного на еду, я купил свой первый сотовый телефон — Nokia 6510. Звонить мне было некому, но оставаться без телефона было уже несерьезно.

Совсем недавно сотовые перестали считаться предметом роскоши и в Москве были уже у всех. Первый номер, который я забил в телефонную книгу и который помнил, был номер матери.

Из дома я выходил, только когда заканчивались сигареты, «Доширак» и кофе. Читал «Чудеса естественного ума» — книгу, подаренную дядей Гришей — и мечтал, что когда-нибудь уеду в Тибет. Буду жить у великого учителя и познавать тайны пока не пробудившейся во мне осознанности. Там будет холодно. Острые пики Гималаев, длинношерстные яки и просветленные сущности. По ночам я буду летать в сновидениях с зеленым йогином Миларепой и время от времени уходить в темный ретрит.

Но пока не добрался до Тибета, я много дрочил и все-таки начал писать книгу. Конечно, о любви. В блокноте написал — «Глава 1» и первое предложение — «У нее были огромные голубые глаза». Больше ничего придумать не получалось. У кого конкретно огромные голубые глаза, я пока был не в курсе. Как и не был в курсе, что начинать книгу с такого убойного шаблона тот еще пиздец. Названия у будущей книги не было. Как я решил, оно должно ко мне прийти ближе к концу.

Решено, что в книге будет триста страниц, а качество текста, идеи и сюжета будет таким, что за ней выстроятся в очередь все существующие издательства. Потом мне дадут премию в миллион долларов, поставят памятник в полный рост, а бабы будут срывать с себя трусы только при упоминании моей фамилии. И, конечно, квартира в Лаврушинском переулке. В Доме писателей, где я обязательно буду жить и куда буду возвращаться из Тибета. Просветленный и замечательный.

Глава 11

Я не замечал, что пришел апрель, пока сосульки на крыше не доросли до моего окна и не стали сводить с ума капелью по карнизу.

В книге появилось еще одно предложение — «Я тонул в этих глазах и не знал, что мне делать». На самом деле, прекрасно знал. Посмотреть бы на эти глаза сверху, когда их обладательница стоит на коленях с залитым спермой лицом. Но разве можно так писать в книге про любовь? Поэтому я тонул и не знал, что делать.

Деньги закончились. Пару дней я еще как-то выживал, собирая окурки возле подъезда, потому что покурить для меня важнее, чем поесть, а потом нашел оставленный кем-то на скамейке журнал «Работа&Зарплата» и начал искать работу.

Я позвонил по объявлению на вакансию «бармен» и записался на собеседование.

Убитый плейер Panasonic диски уже не читал, но радио еще работало. Я шел к метро, а в ушах звучала популярная тогда на «Нашем радио» песня Smile группы «Сети». Вот это вот — день через день работа догоняет меня, год через год девушки бросают меня.

Смайл, мазефак, смайл, я иду по дороге, и ботинок не жаль. Смайл, мазефак, смайл, по знакомой дороге или в ад, или в рай.

Кажется, больше ничего толкового они и не спели.

В город еще не пришло настоящее весеннее тепло, но солнце уже старалось вовсю. С некоторых девушек оно сорвало пуховики, джинсы и шапки, и теперь девочки беззащитные и весенние спешили по тротуарам.

Я нырнул в метро. Радио заглохло, и мне показалось, что и весна там, наверху, была всего лишь галлюцинацией. «Всегда хорошая погода» — прочитал на рекламном щите, спускаясь по эскалатору.

Глава 12

Ресторан, в который я хотел устроиться, назывался «Амстердам» и находился в самом центре Москвы, в Гостином дворе.

Заведение еще не открылось. В залах заканчивалась отделка. На кухню и в бар устанавливали оборудование.

— Когда можете приступить к работе? — спросил меня бар-менеджер с педиковатой внешностью и бегающими, словно он что-то спиздил пару минут назад, глазами.

— Завтра, — ответил я.

— Хорошо, зайди в бар, там твой напарник помогает кофемашину установить, Андрей Ниподатенко. Обменяйтесь телефонами, завтра обоих жду в десять.

Напарник оказался лет на десять старше меня. Я удивился, что в таком возрасте еще можно устроиться барменом. Почти во всех объявлениях, включая то, по которому я сюда пришел, указывали до двадцати пяти лет. И если у меня было еще три года до этого возраста, Андрею явно было за тридцать.

— Ян, — я протянул руку.

— Андрей, — он пожал мою руку в ответ.

Мы вышли на улицу. В припаркованной у входа машине водитель внимательно слушал радио. «Взрыв бомбы на центральном рынке во Владикавказе. Десять человек погибли, сорок ранены», — сказали по радио и включили песню «Сплина» «Выхода нет».

— Помянем? — предложил я Андрею.

— Помянем, — ответил он.

Мы купили в магазине неподалеку бутылку водки, бутылку колы, пластиковые стаканчики и пошли на Красную площадь.

Андрей пил молча и не запивал. Мне казалось, что он слишком близко к сердцу принял теракт.

Может, так еще казалось из-за его не очень дружелюбной внешности. Сломанный боксерский нос. Глубоко посаженные глаза, мощные брови и тонкие губы. Коротко стриженный под машинку. Высокий, но сутулый. Походка такая, словно он в любой момент готов на кого-нибудь броситься. Не самая лучшая внешность для бармена.

Я решил, что обязательно включу в свою книгу героя с его внешностью.

Глава 13

Любимой фразой Андрея была — четвертый десяток дураку. Он вворачивал ее каждый раз, когда делал что-нибудь такое, что, по его мнению, не должен делать серьезный мужчина в его возрасте. Когда спускал последние деньги в игровых автоматах и на смену приходил раздавленный и с жутким похмельем, говорил: четвертый десяток дураку. Когда трахал менеджера по персоналу Юлю и мучился совестью за измену жене, говорил: четвертый десяток дураку. Когда натирал барную стойку, полировал бокалы, вдруг мог зависнуть, задуматься, оглядеть с тоской бар и сказать: четвертый десяток дураку.

Я не понимал его самобичевания, пока однажды Андрей не сказал:

— Вот как я мог так просрать свою жизнь, Ян, а?

— Все так плохо? — спросил я.

— Четвертый десяток дураку, а я барменом работаю. Нормальные люди в этом возрасте уже директорами ресторанов становятся. Дочь родил, да, живет с первой женой и другого мужика называет папой. Она даже не знает, что он не родной, понимаешь?

Что я тогда понимал в этом?

— Не очень, если честно, — ответил я.

— Четвертый десяток дураку, — сказал Андрей и достал из холодильника в баре бутылку водки, — будешь?

— Я водку как-то не очень.

— Пей вискарь.

Альтернативы не пить, видимо, просто не существовало.

— За что пьем? — Я налил в рокс грамм сто Black Label и добавил: — Или против чего?

— День рождения Виктора Робертовича сегодня.

— Цой?

— Он, — сказал Андрей. — Лучше бы я, как он, под автобус попал лет в двадцать восемь. Четвертый десяток дураку.

Глава 14

В Москве конец июня. Город уже вовсю дышит зеленью деревьев. В воздухе пахнет надеждами и женскими духами.

Андрея жена выгнала из дома. Как я понял, несанкционированный анал стал последний каплей в их и так не очень крепкой семье. Мало того, что он промахнулся, Андрей еще и не остановился. Он придавил ее всей массой к кровати и не отпустил, пока не закончил. Он говорил, что она не очень-то и сопротивлялась, а под конец так вообще всем телом ему помогала.

Четвертый десяток дураку. Теперь он жил у менеджера по персоналу Юли. Самым большим ее преимуществом перед теперь уже бывшей женой, по его словам, был санкционированный анал. Юля, как оказалась, была большой любительницей.

Получив эту информацию, на Юлину задницу я смотреть спокойно не мог. Задница прекрасная. Одна из тех задниц, которая может свести с ума. Не то чтобы я хотел трахнуть ее в жопу, не то чтобы вообще хотел трахнуть Юлю, но смотреть спокойно на нее не мог.

Я купил ноутбук и переписал из блокнота в Word будущую книгу. Все два предложения — «У нее были огромные голубые глаза» и «Я тонул в этих глазах и не знал, что мне делать».

В книге «Письма начинающим литераторам» Горького, что дала мне хозяйка квартиры в Лаврушинском переулке, говорилось: «От слияния, совпадения опыта литератора с опытом читателя и получается художественная правда — та особенная убедительность словесного искусства, которой и объясняется сила влияния литературы на людей». Я надеялся, что понимаю, о чем он говорит, и радовался, что, скорее всего, любой читатель видел когда-нибудь огромные голубые глаза.

А Тензин Вангьял в книге «Чудеса естественного ума», которую мне подарил дядя Гриша, говорил: «Самовозникающая мудрость есть основа. Пять негативных эмоций есть проявленная энергия. Рассматривать эмоции как порочные — ошибка. Позволять им сохранять свою природу — это метод достижения свободного от дуальности состояния освобождения. Преодоление надежды и страха есть результат». В этом я вообще ничего не понимал, но мне нравилось про освобождение и мудрость. Я решил, что когда-нибудь у меня будет и то и другое.

Глава 15

Лена работала у нас кондитером. Делала замечательные пирожные, торты и подкармливала меня.

Она была похожа на испуганную птицу. У нее были раскосые глаза, пуговица курносого носа и маленькие сиськи, остриями сосков торчащие даже через бюстгальтер и кондитерский китель.

Ей двадцать, мне двадцать два. Странный возраст. В таком возрасте можно стоять в подъезде и не чувствовать, что в мусоропровод нассано. Можно строить из себя серьезно настроенных людей и разговаривать о свадьбе и детях. Чем мы и занимались после ебли, когда она ко мне приезжала.

Ей нравилось, что я хочу стать писателем, мне нравилось, что ей это нравится.

Трахаться она совсем не умела. Царапала зубами хуй, стонала, как раненое животное, зато честно глотала, что делало ее в моих глазах человеком бескорыстным и ответственным.

Я пообещал ей в будущей книге поменять голубые глаза на карие. Я исправил в Word первую строчку — «У нее были огромные карие глаза».

Лена пищала от радости и производила впечатление абсолютно счастливого человека. В таком возрасте еще не сложно сделать женщину счастливой. Им пока еще не нужна стабильность, надежность, ответственность. Они и слов-то таких не знают. Если и есть в их молодых прекрасных головках какие-то серьезные требования, так это перспективность. Достаточно поддерживать образ мужчины, который если и не может дать ей все прямо сейчас, то может это сделать в далекой перспективе. А будущий писатель — это же пиздец как перспективно. Наивно думал я.

«Ты любишь меня?» — часто спрашивала меня Лена. «Люблю», — отвечал я и каждый раз думал, а любовь ли это.

Как узнать? Как понять, что это именно любовь? С чем сравнивать-то?

Тогда я сравнивать мог только с Катей. Кстати, у нее были огромные голубые глаза. А в остальном. В остальном нам было по шестнадцать лет. Женщина или, если быть точнее, будущая женщина в шестнадцать лет по определению прекрасна. Особенно, если она переросток и волнует не только умы сверстников, но и вполне взрослых мужчин, которые сильно бы удивились, узнав, сколько ей лет.

Глава 16

Октябрь уже почти истлел под опавшими листьями. Начинался злой московский ноябрь. Мы лежали с Леной на кровати и смотрели телевизор.

На экране появилась заставка экстренного выпуска новостей. «В эфире работает информационная служба канала НТВ, в студии Кирилл Поздняков. Этот выпуск новостей целиком посвящен… — ведущий запнулся, но быстро продолжил: — Главному событию последних часов в Москве — захвату заложников в центре российской столицы. Напомню, что речь идет о захвате бывшего дворца культуры шарикоподшипникового завода».

— Пиздец, — сказала Лена.

— Пиздец, — согласился я.

Она начала кому-то звонить. Охать в трубку. Спрашивать: «С тобой все в порядке?»

Мне звонить было некому. Я знал, что мама на работе. Знал, что Андрей Ниподатенко, скорее всего, в игровых автоматах «Вулкан».

Я отобрал у Лены телефон и начал снимать с нее трусы.

— Ян, ну Ян, — запищала она.

— Все нормально, — сказал я и с силой всадил ей между ног.

Через два дня из новостей я узнал, что погибло сто тридцать человек.

Я сходил в магазин, купил бутылку Red Label.

— Помянем, — сказал я Лене.

— Кого? — спросила она.

— Всех, — ответил я и налил полный стакан.

Глава 17

Этот Новый, две тысячи третий год был странным. Я сделал все, чтобы не встречать его с Леной. Может, из-за того, что мы стали чаще ругаться, особенно по праздникам, может, из-за того, что у новой нашей официантки Алены была слишком пошлая улыбка и крепкие тяжелые сиськи.

Она, как и я, ничего не знала про любовь и не добавила ни одной новой строчки в мою книгу. Наверное, потому что я был у нее первый мужчина за пять лет, как она сказала. До этого были только женщины.

Я первый раз в жизни имел дело с лесбиянкой, пускай даже бывшей. Мне льстило, что из-за меня ей захотелось хуя, поэтому бой курантов мы слушали вместе.

Это была первая измена в моей жизни, и мне понравилось. Понравилась тягучая тоска и чувство вины. Понравилось, что одна женщина здесь, другая там и обеим, возможно, ты нужен. Понравилась перспектива выбора. Сама мысль, что можно остаться здесь, а можно вернуться обратно, ободряла и утешала.

Мы трахались, потом ели мандарины, снова трахались. Слушали «Арию». Алена танцевала в одних трусах и казалась счастливой. Если бы я знал тогда, что все женщины в такие моменты чувствуют себя счастливыми.

Мне хотелось разгадать причину этого счастья. Но это оказалось не менее сложно, чем понять, что такое любовь. А понять нужно обязательно. Три предложения в книге очень мало, а мне необходимо стать писателем и поселиться в Лаврушинском переулке.

А потом было то самое первое января, после которого я полюбил все следующие. Город вымер. Ни людей, ни машин. Одинокие автобусы и троллейбусы.

Поезда в метро по-особенному громкие из-за пустых платформ. Если встречается кто-то трезвый, он выглядит как инопланетянин. Такие люди первого января кажутся опасными, за исключением работяг, для которых первое — рабочий день.

Я не испытывал угрызений совести. И Лена как-то спокойно все приняла. Она только сказала, что немного волновалась, все ли со мной в порядке. По моей версии я отмечал Новый год с Андреем Ниподатенко и его женой, с которой он уже давно расстался. Лена отмечала с родителями.

Я не понимал, так ли слепо она мне верит или сама накуролесила и поэтому заранее прощает такое же с моей стороны. Но разбираться в этом не было никакого желания. Мне снова хотелось трахаться. Меня заводила мысль, что Лена может отсосать сейчас хуй, который только пару часов назад был в другой женщине. И она отсосала. Это было что-то невероятное.

Запах Алены и запах Лены смешались. В голове тоже творилась кутерьма. Это ощущение я положил в самое сокровенное место памяти. То место, откуда достаешь все самое дорогое и приятное. Лена. Алена. Как же это охуенно-прекрасно.

Любовь — это охуенно-прекрасно, зафиксировал я для себя, чтобы написать четвертое предложение в моей книге.

Глава 18

Мы переехали к Лене. Мне казалось это разумным. Ей тоже. Но вряд ли казалось разумным ее маме, с которой она жила. Только кого это интересует в двадцать три года.

Через месяц как мы переехали, нас с Андреем уволили из ресторана «Амстердам». Не сказать, что я сильно расстроился. Даже обрадовался. Теперь я могу писать. Времени навалом. Роман, повесть, что угодно.

Лена не обрадовалась, но виду не подавала. Похоже, она действительно в меня верила. Алена тоже в меня верила и называла гением. Я не знаю, какие у нее были причины так говорить, но мне это нравилось. Я подходил к зеркалу и примерялся, как буду выглядеть на обложке своей книги. Выходило неплохо. Алена говорила, что у меня красивый нос.

Может, мне просто нужна была муза, чтобы все сложилось? Что это вообще такое? Но у великих, кто разгадал причину всех бед, была муза. Обычно это была какая-то забитая баба, у которой и выбора-то не было. А мне нужна, походу, настоящая.

Я обязательно должен ее встретить где-нибудь в лесу. Сидящей на дереве и обязательно голой. У нее должна быть розовая пизда с идеальными губами, из-под которых не видно подробной анатомии, похожей на залежавшийся стейк.

Она будет знать все песни, что я люблю, и будет знать продолжение строчки «У нее были огромные карие глаза». А когда я буду напиваться вдрызг, она не будет чувствовать смердящего запаха, ночного пердежа и станет называть меня гением.

Я буду обязан встретить ее под ночными фонарями в центре города. Она не будет затасканная и мятая после какого-нибудь поэта, или, не дай бог, художника, или — еще хуже — музыканта, или — вообще пиздец — писателя. Она будет только моя.

Она должна быть беззащитной — это все, что я знаю про муз. Они, наверное, что-то шепчут? Какие-нибудь фразы, чтобы можно было написать еще что-то, кроме как: «У нее были огромные карие глаза».

А может, у нее и будут те самые карие глаза?

Чем должна вдохновлять муза? Красотой вряд ли. В этом мире достаточно красоты. Пониманием. Понимающих тоже достаточно. Плюнь в рожу любому из толпы в метро и попадешь в того, кто обязательно вворачивает в разговор: «Я тебя понимаю».

Наверное, единственное качество, которое требуется от музы — это умение быть, умение оставаться неизменной, такой, как вчера. И быть, быть, быть где-то рядом. Не надо понимать, не надо шептать, не надо любить, просто быть.

Так быть, чтобы не оглядываться и не смотреть, за спиной ли она. Не вглядываться вдаль, чтобы угадать ее силуэт. По-настоящему быть. Чтобы, сука, никаких сомнений.

Но муза — она женщина. А быть — это единственное, чего женщины не умеют. Еще муза должна уметь отвечать на вопросы. Даже не на вопросы, а на один вопрос — почему? Какая бы хуйня ни произошла, спрашиваешь — почему? И вот тебе ответ, почему все именно так и никак иначе.

Глава 19

Дождливый выдался июль. Я до сих пор сидел без работы. Точнее, лежал.

Удивительно, насколько сильно остывают женские чувства, когда долгое время находишься в горизонтальном положении. Даже мои оправдания, что я тут не просто лежу, а пытаюсь стать великим русским писателем, Лену не успокаивали.

Давать мне она почти перестала, что не особо меня тревожило, потому что и сам я ее не особо хотел.

У меня была Алена. Несмотря на то, что была она не только у меня, мы не жили вместе, все равно я считал ее своей. И совесть измены меня совсем не мучила.

Алена по-прежнему называла меня гением и, в отличие от Лены, верила, что я когда-нибудь что-нибудь напишу.

Как я уже сказал, июль выдался дождливый. В такие дни хочется зашторить окна и бесконечно пить чай. Что я и делал, пока не включил телевизор.

«В результате двух взрывов во время многотысячного рок-фестиваля „Крылья“, проходившего на Тушинском аэродроме в Москве, погибли 16 человек, включая двоих женщин, приведших в действие взрывные устройства, 57 человек ранены. Террористками-смертницами оказались Зулихан Элихаджиева и Марьям Шарипова», — сказали в новостях.

Я вышел из дома. Купил в ларьке через дорогу бутылку пива. Сказал ковыряющемуся рядом в помойке бомжу: «Помянем», — и залпом осушил ее.

В кармане задребезжал телефон. «Андрей Ниподатенко», — высветилось на дисплее.

— Что делаешь? — спросил он.

По голосу понял, что Андрей пьян.

— Ничего, — ответил я.

— Приезжай, сейчас адрес эсэмэской скину, — сказал он и положил трубку.

Видимо, вариант, что могу не приехать, он не рассматривал.

Глава 20

Теперь он жил в Капотне. Из окна его квартиры было видно факел из трубы нефтеперерабатывающего завода.

— Красиво, да? — спросил Андрей и добавил: — Пить будешь?

— Красиво. Буду.

По количеству пустых бутылок я понял, что синячит он уже не первый день, а может, и не первую неделю.

— Ты как вообще, Андрей? — Я опрокинул в себя рюмку.

— Все в тумане.

— Четвертый десяток дураку?

— Точно, — сказал он и налил еще по одной.

— А бухаешь чего?

— Бывшая переехала и не хочет говорить адрес, чтобы я не мог встретиться с дочкой. Сука.

— Сильно скучаешь?

— Да вообще не скучаю.

— Тогда чего паришься?

— Понимаешь, меня вымораживает сам факт. Ну как так, Ян? Ведь раньше любовь была. До гроба, блять. Сколько там, лет пять прошло — и пиздец. Ну как так? Теперь она боится, что с дочкой увижусь.

— За любовь? — Я взял рюмку.

— Да пошла она на хуй.

«Любовь — это „пошла она на хуй“», — запомнил я для своей книги.

— Может, у жены есть причины?

— Да, есть, конечно, — согласился Андрей. — Я же когда из Чечни пришел, она честно ждала беременная, счастлив был. А потом клинить начало. Как напивался, так буянил. Морду ей бил. А она все равно любила. Ну говорила, что любит. Пока я однажды так ее не отпиздил, что она не выдержала и ушла.

— Ты не рассказывал, что воевал.

— А чего рассказывать? Жопа там. — Андрей налил нам еще.

— Странно, что ты удивляешься теперь тому, как она поступила.

— Да бесит нахуй! — Андрей хлопнул пустой рюмкой по столу. — Пойдешь со мной завтра на работу устраиваться?

— Что за работа?

— «Связной» знаешь?

— Мобильники продают? Знаю.

— Вот.

— Продавцом? Ну, блин, не знаю.

— Я вчера сослуживца встретил. Там работает. Говорит, нормально денег можно поднимать. Левачат по-страшному.

— Тогда пошли, — согласился я.

Глава 21

Лена страшно обрадовалась, когда я сказал, что пойду устраиваться на работу.

Глаза у нее заблестели. Настроение поднялось. Она даже не стала закатывать глаза и уходить на кухню, когда я включил ноутбук, чтобы написать хоть что-нибудь. А ночью она взяла в рот так, что у меня закружилась голова. Лена никогда не умела как следует заглатывать. Но тут она старалась изо всех сил. Давилась, постанывала и старательно работала языком.

«Любовь — это „заглатывай полностью“», — подумал я.

В офисе «Связного» помимо меня и Андрея сидело еще человек тридцать. Мне показалось, что при таком количестве народу шанс на трудоустройство совсем призрачный.

Нам раздали тест и шариковые ручки. Тогда я в первый раз столкнулся с тестом на IQ. Не знаю, сколько баллов я набрал, но только пять человек, включая меня, были допущены ко второму этапу — собеседованию.

Андрей в эту пятерку не попал.

После собеседования остался я и еще один парень. Нам сказали завтра приходить сюда же на обучение, которое будет длиться две недели.

Когда я рассказал Лене, что попал на обучение, она радовалась так, будто меня записали в космонавты.

Она радовалась, а мне хотелось к Алене. Слушать, как она называет меня гением и, быть может, узнать, что такое любовь.

Глава 22

Обучение мне понравилось. Из-за Насти. У Насти были огромные шары сисек, которые она подчеркивала как могла. Финальный экзамен после обучения заключался в том, что нужно было походить по Москве и заработать деньги.

Всех разбили на пары. Нам с Настей оказалось проще всех. Мне так вообще ничего не надо было делать. Мы написали на листке А4: «Покажу сиськи за 500 рублей».

Уже через пару часов у нас было десять тысяч. Конечно, мероприятие гладко не прошло. Один раз нам пришлось доказывать ментам, что она не проститутка. По итогу договорились, что Настя покажет им сиськи бесплатно. Затем мы минут двадцать бегали от ебнутой бабки, которая хотела нас отхуячить авоськой, а в остальном это было забавно.

В офисе мы отчитались, что заработали две тысячи рублей. На остальные решили пойти в бар и как следует отметить. Оказалось, что даже эта сумма оказалась рекордной, что автоматически означало принятие на работу.

Под занавес нашей попойки в туалете бара я трахнул Настю между сисек и кончил ей на лицо. Она почему-то сказала: «Спасибо». Я ответил, что не за что.

Домой я пришел под утро. Лена еще не проснулась. Я поцеловал ее спящую. Она открыла глаза и улыбнулась.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Я тебя тоже, — сказала Лена.

Глава 23

Синяя рубашка. Я думал, что после «Рокс&Шот» больше не надену ее. И вот опять — синяя рубашка.

Работать меня отправили на Горбушку. К тому времени из стихийного рынка около ДК Горбунова она превратилась в полноценный торговый центр в здании бывшего завода «Рубин».

Андрей оказался прав. Левачили тут по-страшному. Схема была проста и совершенна. Единственное, что требовалось — это включить в нее кассира, он же кладовщик.

В «Связном» в то время действовала бессрочная акция — замена телефона или возврат денег без объяснения причины. То есть если везде, чтобы сдать телефон обратно продавцу и получить деньги, нужно было изойти на говно, у нас это было просто. Приходишь, говоришь, что цвет не устроил, и тебе возвращают деньги. Или меняют на любой другой телефон. Даже кассовый чек был не нужен.

Поэтому идешь, покупаешь б/у телефон, благо они на Горбушке продавались в немыслимом количестве, и проводишь как возврат. Деньги в карман. Все.

Наша кассир Мариночка была не только не против, она пиздила деньги так, словно завтра не наступит никогда. Выглядела Мариночка как жена миллиардера. Через три месяца работы в «Связном» она купила машину, сделала себе новые сиськи и губы. В то время такие операции еще были в диковинку и стоили ебанистических денег.

Я почему-то сильно не разбогател. Может, потому что не очень-то и хотел, может, потому что сливал все, что украл, в тот же вечер. На Мариночку.

Ебать ее было забавно. Во время секса она несла какую-то лютую пургу. Фантазия била из нее, как камчатский гейзер. Давала куда захочешь. Можно даже с придумкой.

Лена удивлялась, что, несмотря на работу, денег от меня так и нет. Я оправдывался, что, дескать, с нас много вычитают за недостачу. Лена довольствовалась тем, что я вообще работаю, а не лежу с ноутбуком на кровати в мечтах стать писателем.

Я так же, как и раньше, мечтал им стать. Я даже записал под впечатлением от Марины, что любовь — это силиконовые сиськи.

Глава 24

Мы работали в паре с Олегом. Меня поражала его целеустремленность и целеполагание. Если я вообще не понимал, что здесь делаю, Олег точно знал, зачем ему «Связной» и сколько он здесь проработает.

«Я просто хочу на море», — говорил он.

Лето еще не наступило, а Олег уже превысил планку денежных ожиданий.

— Все, Ян, увольняюсь завтра, — сказал Олег.

— Море? — спросил я.

— Море, — ответил он.

— Ты так говоришь об этом, словно море — это какое-то совершенное счастье.

— Так оно и есть. Я каждый год, каждое лето провожу на море. Лет с шестнадцати. Не пропустил ни одного сезона, как я могу пропустить это лето?

И Олег уехал. Через четыре месяца, осенью, я узнал на Горбушке, что Олег утонул в Крыму.

Глава 25

Все-таки лавочку с легкими деньгами в «Связном» прикрыли. И не то чтобы в компании стали замечать, что пропадают деньги. В то время продажа мобильных телефонов давала такие прибыли, что никто этих денег толком не считал. Скорее, все из-за того, что продавцы вконец охренели. Кто-то всего лишь приезжал на работу на дорогой машине, а кто-то, отработав пару месяцев, открывал тут же на Горбушке свои павильоны.

Когда я стал работать исключительно за зарплату, сразу остро почувствовались все минусы этой работы. Синяя рубашка снова стала ненавистной, а покупатели бесили так, что некоторым откровенно хотелось дать пиздюлей.

Улыбаться, соблюдать корпоративные правила стало совсем невозможно.

Я хотел уйти. Когда говорил об этом Лене, она впадала в депрессию. Просила потерпеть, может, все утрясется.

— Попробуй сделать карьеру, — говорила она. — Есть же там какой-то рост.

— Есть, — отвечал я, — можно стать старшим продавцом, потом менеджером. Потом еще кем-нибудь.

— Ну вот, — воодушевлялась она.

— Лет через десять. Я не выдержу.

— Делай что хочешь, — говорила Лена.

Будто в этом ее «делай что хочешь» был какой-то смысл.

Я продержался почти год. Где-то за неделю до наступления Нового, две тысячи пятого года пошел на обед и больше в «Связной» не вернулся.

Глава 26

До февраля я пролежал с ноутбуком на диване. Ни одной строчки в моей книге не появилось. Но мне нравилось вот так лежать с пустым вордовским листом на мониторе. Словно в этом был какой-то смысл.

Примерно в семь вечера, минут за десять до того, как Лена вернется домой с работы, я вставал, одевался и уходил гулять. Чтобы, вернувшись, сказать, дескать, весь день искал работу и ездил по собеседованиям. Только бы она не нервничала и перестала говорить: «Да заебал ты уже со своей книгой. Может, уже пойдешь поработаешь?» А так создавалась иллюзия, что я хоть что-то делаю. Женщины любят иллюзию. Главное, чтобы она походила на их ожидания.

Наверное, тогда я и полюбил город. Полюбил бесцельно ходить, слушать в наушниках музыку и заглядывать в глаза прохожих. Без музыки бродить по городу не имело смысла. Мне не нравятся естественные звуки мира вокруг меня. У мира и картинка-то не очень, если приглядеться. Где-то за пределами города она может быть вполне себе ничего, но со звуком все равно будет какая-нибудь залупа. Даже в самой захолустной деревне, где умерли все настолько давно, что кладбище поросло травой, обязательно найдется кто-нибудь живой. Заметит твое присутствие. Разрушит мирное шептание пустоты чем-нибудь концептуальным: «Из Москвы, небось? Знаю я вас, пидорасов столичных». Поэтому нужно тщательно подбирать к тем картинкам, которые будут мелькать перед глазами на очередной прогулке, правильное звуковое сопровождение. Иногда получается очень четко попасть. Настолько, что в одну секунду сливается музыка в наушниках с тем, что видишь, и привязывается к тем местам в городе, где я люблю гулять.

К людям музыка прилипает вообще насмерть. Так, Алена — это группа «Ария». Стоило потрахаться с ней под Кипелова, и теперь каждый раз, когда я слышу «Арию», я думаю об Алене.

А Лена. А для Лены у меня пока песни нет.

Иногда я думал: «А что меня вообще держит рядом с Леной?» Но ответа не находил. Такого ответа, чтобы сразу было понятно. Я представлял, что будет, если расстанусь с ней или она со мной, и от одной мысли, что ее не будет рядом, становилось хреново. К горлу подкатывал комок, а мысль, что ее будет после меня ебать другой, вообще доводила до исступления. Любовь, наверное. Только как бы это сформулировать четко и ясно, чтобы можно было написать: «Любовь — это…»

Все-таки мне с ней было хорошо, несмотря на ее истерики по поводу моей лени. Мне нравилось, когда она спит рядом. Нравилось смотреть, как она ест, да и просто смотреть на нее. Красивая все-таки баба. Еще странная мысль крутилась в голове: «А что, если я не найду после нее кого-то лучше или хотя бы такую же красивую?» Ебаться на понижение мне не хотелось. Как же мне нужно было залезть в ее голову и узнать, что она думает обо мне. Она тоже наверняка думает о том, чтобы расстаться. Хотя бы в те моменты, когда злится на меня. Все-таки я был склонен считать, что Лена именно та женщина, с которой я буду жить долго и счастливо. Книгу вот только напишу.

Когда такие мысли совсем изъедали меня, я ехал к Алене, и становилось спокойнее. Пока однажды Алена не сказала:

— Ян, давай определимся.

Мы лежали голые. Я гладил ее сиськи и определяться ни с чем не хотел.

— С чем именно? — спросил я.

— С нами.

— А что с нами?

— Давай либо будем вместе, либо вообще не будем. Мне хорошо с тобой, но хочется какого-то постоянства.

— Ты познакомилась с кем-то?

— Да.

— Ясно.

— Только не надо обижаться, просто хочу, чтобы все стабильно было, понимаешь?

— Понимаю.

— Поэтому и предлагаю определиться. Хочешь быть со мной, будь, не хочешь, тогда я буду с ним.

— Справедливо, — сказал я, встал с кровати и начал одеваться. — Я подумаю, ладно?

— Позвони завтра, скажи, что надумал.

— Ладно, — сказал я и вышел в ночную Москву.

Я воткнул в уши наушники. «Дай мне больше, чем просто любовь. Дай мне больше, чем страсть, что проходит, словно боль», — заорал на меня Кипелов.

Я до утра бродил по Москве, пока не открылось метро. Я даже не думал выбирать между Аленой и Леной. У Алены великолепное тело, она называет меня гением, что мне нравится даже больше. Но Лена уже родной стала. То, что я ей изменял, меня не волновало, а вот уйти к Алене я считал предательством. Хотя, скорее всего, предательством было и то и другое.

Когда я вернулся домой, Лена еще не проснулась. Я поцеловал ее спящую и сказал:

— Я люблю тебя.

— Я тоже тебя люблю, — сказала сквозь сон Лена.

Глава 27

Я включил телевизор. «В час пик сработало взрывное устройство в вагоне поезда московского метро, следовавшего от станции „Автозаводская“ к „Павелецкой“. Жертвами взрыва стали 40 человек, 134 получили ранения», — сказали в новостях.

«Как же вы заебали», — подумал я. Купил бутылку пива в ларьке и сказал продавщице:

— Помянем.

— Кого? — спросила она.

Я ничего не ответил.

Через месяц пошел устраиваться на работу. Снова на Горбушку, но теперь никаких синих рубашек.

Мне позвонил знакомый и спросил, не хочу ли поработать на б/у телефонах. Я согласился, не думая.

Павильон, точнее одна витрина в павильоне, где мне предстояло работать, находился в самом рыбном месте. Возле витрины постоянно кто-то толпился: одни — купить мобильник подешевле, другие — продать подороже.

Продавцу платят как за покупку, так и за продажу телефона. За покупку символически на обед и пиво, за продажу уже нормально. Сразу стала понятна схема, что, если купить телефон и продать его в тот же день до того, как нужно сдавать кассу владельцу витрины, можно очень неплохо существовать. Учитывая, что средняя стоимость подержанного мобильника три тысячи.

Владельцем витрины был почти не говорящий по-русски армянин Завен. Он патологически не верил продавцам, и я его понимаю.

Ходить проверять меня и кассу каждый час он перестал только через месяц, когда понял, что я делаю ему самую большую выручку в день, что у него когда-нибудь была на этой витрине. Моя заинтересованность была проста и понятна. Чем больше денег я ему сдам, тем больше заработаю сам. Если бы он знал, сколько проходит мимо его кармана, меня бы, наверное, на шашлык пустили. Охуенный такой армянский шашлык.

— Чэстно давай, — говорил каждый раз Завен, когда я сдавал деньги. — Чэстно уважаю.

В те дни, когда торговля совсем не шла, я сидел на стуле возле витрины с телефонами и читал «Чудеса естественного ума» — книгу, которую всегда брал с собой на работу.

«Практика концентрации чрезвычайно важна, поскольку без нее очень трудно достичь постижения истинного состояния, и даже если мы достигнем этого, без достаточно развитой силы концентрации, очень трудно будет его поддерживать в течение сколь угодно длительного периода времени», — писал автор.

И я честно концентрировался на Юле, что работала через два павильона от моего. Истинного состояния не достиг, но стояка достигал регулярно, после чего бежал дрочить в подсобку.

Я не знал, как к ней подкатить. Всегда боялся слишком красивых женщин. Поэтому считал, что правильным будет делать вид, что не очень-то мне оно и надо. После онанизма это очень хорошо получается, пока не прошла послеоргазменная депрессия.

Любовь — это послеоргазменная депрессия.

Глава 28

В один из таких дней, когда покупателей нет, ко мне подошел высокий худой парень, которого я иногда встречал в горбушкинской столовой, и спросил:

— Как книга?

— Странная, — ответил я.

Он показал мне свою книгу, что держал в руках. «Чудеса естественного ума», — прочитал я на обложке.

— Валера, — представился он.

— Ян, — я протянул руку.

Валера — удивительный человек. Несмотря на то, что он был на четыре года меня младше, мне казалось, он намного умнее, взрослее и правильней.

К своим двадцати он спокойно говорил на английском и испанском языках. Испанский выучил еще подростком. Прочитал Маркеса и решил, что нужно прочитать в оригинале. А английский, по его словам, как-то сам собой зашел.

Девушки от Валеры писались, пищали и смотрели такими глазами, будто собачонки в приюте на будущих хозяев.

Он, безусловно, был красив. На полголовы выше меня, а во мне сто восемьдесят девять. Точеное лицо, красоту которого несложно признать мужчине.

Когда он говорил, от него невозможно было оторваться. Поражала его целеустремленность.

Валера тоже говорил, что хочет поехать в Тибет. Если я не понимал, как туда добраться, то Валера не просто понимал: у него все шаги были расписаны. Я работал на Горбушке и не всегда сознавал, зачем и почему, Валера работал, чтобы заработать конкретное количество денег и уехать.

Когда он это все рассказывал в компании женщин, тем сразу хотелось от него детей. Несмотря на то что в его рассказах и планах никакой, даже гипотетической, женщины не было. Но когда подобное останавливало дамочек?

— А ты когда поедешь? — спрашивал меня Валера.

— Не знаю, — отвечал я. — У меня Лена тут, наверное, она не поймет, не захочет.

Валера только хмыкал в ответ на это.

— Может, найти ту, что поедет?

— Я вроде как нашел уже ту, с которой быть хочу.

— Ну, это дело такое, — говорил Валера, и я не очень понимал, что он имеет в виду.

Глава 29

Валера часто приглашал меня в гости. Жил он со старшим братом. Дима был моим одногодкой. С Валерой они были похожи, как близнецы, с той лишь разницей, что один младше, другой старше.

Дима Таланин тоже хотел поехать в Тибет. Стать буддой, не меньше. Но еще больше он хотел разбогатеть. У него это доходило до какой-то патологии. Он не мог пройти мимо дорогой машины. Постоянно говорил одно и то же: «Где они все работают, чтобы на такой ездить? Где они бабки берут?»

Это было славное время. Мы собирались у братьев дома. Они снимали квартиру возле Арбата в Скатертном переулке. В старом, царских времен доме, который снаружи был вполне сносным, но внутри находиться было жутко.

Сама квартира больше была похожа не на квартиру, а на кусок от квартиры. Там стоял больничный запах, словно находишься в палате у смертельно больного. Старые рассохшиеся рамы окон, которые невозможно плотно закрыть. Выкрашенные в кроваво-красный батареи отопления, красная лампочка в туалете, чтобы сралось тревожней.

В декабре Валера уехал. Не в Тибет. На север Индии, но в тибетский монастырь учить язык. В тот самый, где обитал автор «Чудес естественного ума».

После того как мы с Димой проводили его брата на самолет, решено было напиться. За светлое будущее.

В тот день, точнее ближе к ночи, Дима Таланин открылся для меня с неожиданной стороны, когда узнал, что я хочу стать писателем.

— Про что первая книга-то будет? — спросил Таланин.

— О любви, — ответил я.

Мы стояли у магазина и притаптывали пивом плохо приживающийся в желудках виски.

— Ты ничего не узнаешь про любовь, пока не заплатишь женщине за еблю, — сказал Таланин, плюнул под ноги, допил пиво и запустил бутылку в витрину магазина «Магнолия», испустив боевой клич «Ебаная Монголия, ебись конем ваш Чингисхан!».

Стекло треснуло, но удар выдержало.

— Магнолия, — сказал я.

— Монголия! В Монголии есть проститутки? — спросил меня Таланин уже на бегу.

— Должны быть. — Я перепрыгнул через турникет в метро.

— Ага, и стоят два барана за ночь? — Таланин заскочил в вагон и успел поймать закрывающуюся дверь, чтобы я тоже успел.

— За курдюк отсос на месте! — Я плюхнуся на сиденье и добавил: — У меня азиатки никогда не было.

— У меня тоже, — сказал Таланин и расстроился.

— Все! К проституткам? — спросил Таланин, как только мы вышли из метро.

Такси остановилось возле старого дореволюционного дома на Таганке. В подъезде на первом этаже написано, что Цой жив, на втором — «Рита-блядь» и номер квартиры, чтобы никаких сомнений. Я подумал, что нам к Рите, но оказалось, что Рита ни при чем, а нам двумя этажами выше.

Дверь открыла девушка какой-то совсем булгаковской красоты. По зеленому дьяволу в каждом глазу и с таким огнем рыжих волос, что мне захотелось ее чем-нибудь накрыть, чтобы потушить пламя.

— Света, — представилась девушка.

— Цой жив, — зачем-то сказал я.

Света жила с подругой Таней. Из-за Светы хотелось вызвать пожарных, из-за Тани — экзорциста. Чтобы вытащил за хвост этого демона, из-за которого хочется приобрести абонемент на безлимитное посещение.

В одну комнату ушел я с Таней. В другую Таланин со Светой.

Я спросил у Тани:

— Что такое любовь?

— В жопу не дам, — ответила Таня.

«Любовь — это „в жопу не дам“», — запомнил я для своей книги.

Через час я зашел в комнату, куда ушли Таланин со Светой, где ожидал увидеть причину падения Рима, но вместо этого увидел Таланина, который мирно спал, положив Свете голову на колени. Одетый, приличный и даже какой-то счастливый.

— Странный он какой-то. Хоть бы отсосать дал для приличия, — сказала шепотом Света.

— А чем тебе колени честных дамочек не подходят? Это бесплатно, — спросил я Таланина, когда мы вышли на улицу.

Таланин достал сигарету и подлечил ее слюной, как косяк.

— Чтобы почувствовать, есть ли разница между ее платными коленями и коленями честными, — сказал Таланин и добавил: — Ты Танин номерок сохрани, вдруг проверить чего захочешь.

Он пульнул окурок в урну, разбежался, прыгнул на фонарный столб и скрутил плафон.

— Хорошая пепельница из него выйдет, — сказал Таланин.

Через дорогу призывно светилась вывеска магазина, и снова «Магнолия».

— По пиву? — спросил я.

— По пиву. А у тебя что, правда, никогда азиатки не было?

— Никогда.

Таланин сделал длинный вкусный глоток ледяного пива. Повертел в руках плафон и запустил его в витрину магазина с криком: «Ебаная Монголия, ебись конем ваш Чингисхан!»

— Магнолия! — задыхаясь на бегу, поправил я.

— Монголия!

— Что за тяга к разрушению? — спросил я Таланина, когда мы остановились.

— Потому, что я — Шива, блять! — сказал Таланин.

Закончилась ночь прозаично. Таланин кошкой забрался на ментовский бобик, когда в нем сидел патруль, и помочился с крыши на лобовое стекло, припевая: «Грянул майский дождь».

Потом его били в отделении, а он кричал: «Спасем Тибет, бляди! Каждому из вас, пидорасы, желаю бесчисленных реинкарнаций».

В октябре две тысячи пятого года, через десять месяцев после воплощения доморощенного Шивы, я приехал к Тане. Положил голову ей на колени и уснул. И никакой разницы между ее коленями и коленями Лены не почувствовал.

Октябрь моросил дождем. Через дорогу светилась вывеска «Магнолии». Охранник в магазине смотрел телевизор. «Тринадцатого октября во время строевого смотра личного состава силовых подразделений в Нальчике было совершено нападение на здания отделов и подразделений МВД и ФСБ. Убито 12 мирных жителей и 35 сотрудников милиции и силовых структур, ранено более 100 человек», — сказали в новостях.

Я купил пива. Воровато огляделся по сторонам и запустил бутылку в витрину, заорав на всю улицу: «Ебаная Монголия, ебись конем ваш Чингисхан!»

«Шива, блять», — подумал я уже на бегу.

Глава 30

С Горбушки я уволился. Таланин решил заняться бизнесом. Себе он выписал должность генерального директора. Я стал коммерческим директором. Больше никого в штате не было.

Он сделал визитки, купил костюм и оплатил квартиру на полгода вперед. Это были все деньги, которые инвестировал в его проект Кирилл.

Конец ознакомительного фрагмента.