Ложь

Вероника Тришь, 2019

Лучшую подругу старшеклассницы Элизабет находят мертвой. Полиция сообщает, что девушка сама приняла яд, но друзья погибшей уверены в том, что это неправда. Молодым людям предстоит самим узнать истину и понять, кто совершил убийство.Но что делать, если расследованию мешают личные отношения между Элизабет и старшим братом погибшей, жестоким и эгоистичным Шоном? Как компании друзей раскрыть преступление без посторонней помощи?И что если убийца среди них?…

Глава 1

За окном идет дождь, маленькие капельки стучат по запотевшему стеклу и медленно стекают вниз…

Мне всегда нравилось такая погода: я любила сидеть на подоконнике с чашечкой кофе, наблюдая за тем, как колышутся листья, ветки прогибаются под силой ветра, а люди, скрывая свои лица за зонтами, непременно куда-то спешат. Создавалась особая атмосфера. В такие моменты время для меня останавливалось, я могла сидеть часами, погружаясь в мысли, которые, правда, исчезали так же быстро, как и появлялись, или просто слушать шум бушующей природы. Когда дождь заставал меня на улице, я не спешила укрыться от него: поднимала голову к небу, всей грудью вдыхая аромат свежести, ловила языком водяные капли.

Она научила меня этому: радоваться дождю, солнцу, капелькам росы…

Сейчас все по-другому. Мне ненавистен этот дождь. Чувство утраты теперь становится почти осязаемым.

Ева, ты любишь дождь и именно поэтому…

Одинокая слеза пробегает по моей щеке.

Любила.

Ты слишком любила жизнь. Ничто не смогло бы тебя заставить добровольно уйти. Кого угодно, только не девочку, которая каждый вечер любуется закатом, радуется пению птиц и обожает танцевать под дождем. Блеск в твоих глазах не угасал до самого последнего дня. Я ни за что не поверю, что ты убила себя.

Дрожащими руками я беру записку и перечитываю ее снова.

«Я больше так не могу. Слишком тяжело. Прости, Лиззи…

Хочу, чтобы ты знала: я люблю тебя, как родную сестру. Спасибо за все!

Ева.»

У нас никогда не было друг от друга секретов. Почему ты не рассказала о том, что тебя мучает? Почему!? Что могло причинять тебе такую боль? В твоей жизни не было ни одного изъяна: доверительные отношения с родителями, настоящая дружба, взаимные чувства, отличные оценки. Даже если что-то шло не так, как нужно, ты очень редко расстраивалась, считала, что все к лучшему. Я помню.

На твое первое свидание мы вместе подбирали одежду и делали тебя макияж, наверное, часа два, но по пути к парку тебя с ног до головы облил грязью грузовик, а времени до назначенной встречи оставалось всего ничего. Тогда ты зашла к своей бабушке, дом которой находился ближе всего, приняла душ, смыла макияж и надела простенькое платьице, которое нашла на своих старых полках. По твоим словам, вечер не был испорчен, даже более того, он прошел бесподобно. Ты назвала этот день одним из самых счастливых в своей жизни…

Стук в дверь.

— Входи, — произношу я, не отводя взгляд от серого неба за окном.

Скрип дверцы, не громкие шаги, и напряженная тишина.

— Ты голодная? Может, заказать еду? — слышу я бархатный, наигранно мягкий женский голос.

— Не хочу, — отвечаю я довольно грубо.

— Ты не ела уже несколько дней…

Я поворачиваю голову.

— Это для тебя удивительно?

Мама стоит чуть ближе дверного проема: невысокая женщина с прямыми темными волосами и правильными чертами лица, в хорошо выглаженном офисном костюме, выгодно подчеркивающем все достоинства фигуры. Я очень похожа на нее внешне: лицо в точности такое же: большие глаза, высокие скулы и пухловатые губы, и телосложение одинаковое: узкие плечи, небольшая грудь, осиная талия и округлые бедра. Но не смотря на это мы с ней совершенно разные люди, с разными характерами и системой ценностей. У нее всегда была на первом месте карьера, выгода, деньги. Она оправдывает это тем, что старается ради меня, хочет, чтобы в моей жизни все было, но никак не может понять, что BMV, айфон последней марки и путевки на острова никогда не заменят материнской любви и ласки.

— Я понимаю, что тебе сейчас тяжело. Вы с Евой десять лет дружили. Но нужно жить дальше.

В ее голосе появляется едва слышная неконтролируемая напористость. Командный тон, выработанный за годы общения с подчиненными. У мамы свой бизнес, который передал ей мой дедушка: нефтепромышленная кампания. Нужно сказать, она успешно им управляет, но только на меня ей времени не хватает. Она считанные разы появлялась на родительском собрании, не водила меня в парк, не помогала с уроками и не ходила со мной по магазинам одежды. Вместо этого она нанимала специальных людей: нянек и стилистов до тех пор, пока я не стала достаточно самостоятельной, чтобы справляться самой.

И сейчас она говорит мне шаблонные фразы, пытается проявить заботу, но не обнимет, не сядет рядом, не послушает шум дождя вместе со мной.

— Я должна поехать на две недели к новому месторождению для его исследования. Но останусь здесь.

— Не стоит, — говорю я, — Я в состоянии справиться сама.

— Это не обсуждается, — уверенно отвечает она.

Я пожимаю плечами.

— Как хочешь.

Мне начинает надоедать этот бессмысленный диалог.

— Через час я должна быть возле центрального кладбища. Мне нужно одеться и привести себя в порядок.

Я пристально смотрю в глаза матери. Она тихо вздыхает, бросает на меня последний взгляд и выходит из комнаты.

Я тут же жалею об этом: как только я остаюсь одна, ноющая боль затмевает все другие чувства.

Ева, я не хочу верить в то, что больше никогда тебя не увижу. Мне кажется, что ты вот-вот позвонишь мне или войдешь в дверь и начнешь весело о чем-то рассказывать. Бренден подарил цветы… Хлоя смешно ответила сделавшему ей комплимент незнакомцу… мама приготовила вкусный шоколадный торт с ванильным кремом и черникой… зайду ли я к вам в гости?…

Я качаю головой, спрыгиваю с подоконника и иду в гардеробную. Беру вешалку с первым попавшимся черным платьем и черные полусапожки, неторопливо шагаю по направлению к ванной комнате.

Как жаль, что вода не может смыть боль.

Я не узнаю себя в зеркале. Болезненная бледность, опухшие глаза, растрепанные волосы. Но, что еще более значимо, я ничего не хочу с этим делать. Зачем?

Вернувшись в комнату, уже полностью готовая к выходу: в темно-синем расклешенном платье, собранными в косу волосами, черным ободком и нехотя нанесенными на лицо румянами и тенями, я резким движением закрываю шторы, ограждая себя от неприятного зрелища, и оглядываю комнату, пытаясь найти ключи от машины. Я никогда их не теряла, всегда клала на место в сумку, но сегодня их там не нашла. Слишком невнимательна… рассеяна… Так нельзя. Скоро начнется учеба.

— Элизабет! — откуда-то доносится мамин голос, — За тобой приехал Шон.

Пульс резко учащается, ногти больно впиваются в ладонь.

Шон Уайт… от звука его имени по коже пробегают мурашки. Я сделала бы все, что угодно, лишь бы его сейчас не видеть.

— Какого черта, — произношу я вслух.

Ева познакомила меня со своим братом через какое-то время после того, как мы начали общаться: мне было семь, а ему десять. Сначала он отнесся ко мне равнодушно, но все изменилось в тот момент, когда я случайно испачкала тортом его рубашку. Так и началась наша вражда. Первое время он просто всем своим видом показывал свое превосходство и неприязнь ко мне: дразнил, забирал игрушки, обзывал. Но наша с Евой дружба была очень крепкая, ее противный брат не мог заставить меня проводить с ней меньше времени. Я очень часто приходила к ней домой или оставалась на ночевку. Ее родители хорошо ко мне относились, при них Шон немного затихал, ну или продолжал делать пакости, только исподтишка. Он очень любил Еву, но, тем не менее, даже ее просьбы остались неуслышанными. Чуть повзрослев, Уайт стал применять другие методы: публично унижал, заставлял людей отворачиваться от меня. Я не могла понять только, за что… Он изменил меня: от доброй и мягкой девочки не осталось ни следа. Я стала жестокой, научилась отвечать колкостями и задевать за живое, ведь только так я могла защититься. Когда Шон выпустился из школы, я выдохнула с облегчением. Ему купили квартиру, он стал жить своей жизнью, и мы виделись намного реже. Случайные встречи все же были: иногда он со мной здоровался со странной ухмылкой на лице, говорил что-то обидное, а в другой раз и вовсе не замечал. Так же мы виделись на семейных праздниках: новый год, дни рождения и любые другие торжества я отмечала с семьей Евы. Последнее: день рождение Лессы, ее мамы. В тот день Шон сел рядом со мной, из-за чего я не могла расслабиться и наслаждаться праздником. За годы общения с Уайтом у меня выработался рефлекс: всегда быть начеку рядом с ним, всегда быть готовой к нападению. Нет, это не страх, но что-то подобное. Что-то, способное вызвать адреналин и соответствующую ему реакцию тела. И Шон, уверена, прекрасно знал об этом, и пользовался. Ему доставляло удовольствие наблюдать за моей реакцией на его слова или действия.

Я спускаюсь вниз, и возникает ощущение, будто каждый шаг приближает момент чего-то неизбежного.

Он стоит возле двери, в черной рубашке и брюках, его волосы лежат в хаотичном беспорядке, вот только глаза… они холодные, пустые.

Да, он очень любил Еву. Теперь, когда я смотрю на него такого, мне жаль, что я ничем не могу помочь. На секунду я перестаю видеть в нем врага.

Шон поднимает на меня глаза, пробегает взглядом с головы до ног, отворачивается и идет к двери.

— Шевелись, Шелден, — бросает он.

— И тебе привет, — монотонно отвечаю я.

Он всегда называет меня по фамилии и никогда не разговаривает вежливо. Это стало аксиомой.

— Я говорила Лессе, что доеду сама.

— Мне плевать. Она сказала забрать тебя, что я и делаю.

У меня нет сил спорить с ним: я молча иду к черной иномарке и сажусь на передние сидение, бросив на него выразительный взгляд. Он не любит, когда я сижу впереди. Шон никак на это не реагирует, молча заводит мотор и давит на газ.

Уайт — самый ужасный водитель, которого я знаю. Он всегда превышает скорость, поворачивает на огромной скорости и резко тормозит, но сейчас едет на удивление медленно, соблюдая все правила.

Я смотрю на него краем глаза. Отстраненный взгляд, расслабленные руки. О чем-то задумавшись, он машинально переключает скорость, давит на газ. Я думала, что он не умеет чувствовать… но оказывается, это не так. Любовь к сестре питала остатки его угасающей человечности. Что будет теперь?

Заметив боковым зрением мелькающий впереди силуэт, я резко поворачиваю голову. На дорогу прямо перед машиной выкатился мяч, а за ним бежит маленькая девочка…

— Шон, там ребенок! — в панике кричу я.

Он резко жмет по тормозам, девочка застывает на месте и с испуганными глазами смотрит на нас. Ее тут же подхватывает на руки худощавая женщина, крепко прижимает дочь к груди и бормочет нам извинения, убегая с дороги.

Мое сердцебиение постепенно приходит в норму, я медленно разжимаю пальцы, крепко вцепившиеся в сумку.

Сзади гудят машины, но Шон не двигается и смотрит в пространство.

— Может лучше поведу я? — спрашиваю негромко.

— Долбанная истеричка.

Я возмущенно вскидываю брови.

— Значит, я виновата в том, что ты не смотришь на дорогу!? Ты не можешь справиться с эмоциями, но это не оправдывает того, что чертова иномарка чуть не сбила ребенка!

— Пошла вон отсюда.

Шон пристально смотрит на меня, так, будто хочет задушить прямо в эту секунду, и этот взгляд мне знаком. Он означает, что я попала в точку, задела за больное. Только удовольствие от этого я никакого не получаю.

Злость жаждет выплеснуться наружу: я хочу высказать ему все, что думаю и выйти из этой машины, громко хлопнув дверью, но что-то мне не позволяет этого сделать.

Он больно сжимает мое запястье и наклоняется к лицу.

— Я сказал, вы-ме-тай-ся.

Сердце с бешеной скоростью колотится о грудь, мною овладевает страх, но я не собираюсь уступать. Нельзя в таком состоянии вести машину. Пусть это звучит странно, но я действительно беспокоюсь за него. Как бы Уайт ко мне не относился… он — один из самых близких людей Евы. Это ради нее.

— Хорошо, — произношу я.

Шон отпускает мою руку.

— А ты катись отсюда и не загораживай людям дорогу, — добавляю.

Теперь он будет какое-то время стоять здесь, посреди проезжей части, потому что я сказала ему ехать. И не сразу заметит пропажу.

Я выхожу из машины и иду к остановке. Уайт смотрит мне в след, даже не подозревая о том, что его ключи от машины находятся в кармане моей куртки. Я останавливаю первый попавшийся автобус и сажусь на свободное место.

До назначенного времени остался час — Шон успеет заплатить авто возу и приехать к нужному месту на такси. Да, он будет ненавидеть меня еще больше, возможно, отомстит, но зато не разобьется сегодня на машине. И я уже говорила о том, почему меня это так волнует. Его сестра была для меня самым близким человеком.

Дождь уже прошел, но небо все еще серое. Я с грустью смотрю на мелькающие деревья и многоэтажки.

Я сделала все, что смогла, Ева. Знаю: ты терпеть не можешь наши ссоры с Шоном. Ты все эти годы пыталась помирить нас, и очень огорчалась, понимая, что совершенно бессильна. С чего зародилась эта вражда? За что десятилетний мальчик так невзлюбил маленькую подругу своей любимой сестренки и злонамеренно, из года в год разрушал ее жизнь?.. Этот вопрос так и останется без ответа. Теперь это совсем не важно, ведь наши пути больше никогда не пересекутся.

Уже переполненный автобус останавливается, внутрь входит немного сутулая пожилая женщина.

— Садитесь, — говорю я, уступая ей место.

На морщинистом лице появляется улыбка благодарности, добрые глаза старушки чуть заметно сужаются.

Через несколько остановок я выхожу на улицу. Духота общественного транспорта сменяется влажной свежестью, дышать становится легче. Напротив меня останавливается белый Лексус, приоткрывается окно водительского сидения.

— Запрыгивай.

Знакомый голос, безукоризненные черты лица и легкая, но измученная улыбка.

Брендон хочет заставить меня поверить в то, что он справляется, но я замечаю все: потухшие глаза не скроют никакие маски, и даже такая банальность, как плохо выглаженная рубашка говорит мне о многом. Я знаю своего лучшего друга не хуже, чем себя саму.

Я сажусь на пассажирское сидение, закрываю дверь и молча обнимаю его.

Когда нам с Евой было по четырнадцать, мы пошли на день рождение к Мие, девочке из нашей группы поддержки. Всего на этом празднике было человек семь, отмечали мы его в загородном доме именинницы. После праздничного ужина — игра в «бутылочку».

Мия крутит «стрелку», все замирают в ожидании.

— Элиз! — воскликнула девушка, лучезарно улыбаясь, когда носик бутылочки указал на меня, — Ты должна поцеловать…

Именинница задумчиво оглядывает всех присутствующих. В этот момент открывается дверь в гостиную, входит симпатичный парень спортивного телосложения, с уверенным взглядом и красивой улыбкой.

— Брендона, — сказала Мия, кивая на вошедшего.

Я была немного растеряна: с другими ребятами мы уже познакомились и даже подружились, а этого парня я первый раз видела. Но… почему бы и нет. Всем было очень интересно посмотреть на последующую реакцию незнакомца, и я тоже находила это забавным. Какая-либо другая девочка, возможно, смутилась бы и отказалась от задания, но я никогда не относилась к числу робких. Я уверенным шагом подошла к парню и быстро чмокнула его в губы, после чего незамедлительно посыпались аплодисменты. Сам Брендон вскинул брови, и с удивленной улыбкой произнес:

— Ого, об этой части программы Мия мне не рассказывала.

Я пожала плечами, слегка улыбнулась.

— Мне тоже. Еще минуту назад я думала, что только под действием алкоголя девушка может поцеловать парня, еще не успев познакомиться с ним. Но, клянусь, я не выпила ни капли.

Брендон рассмеялся.

Вместо ожидаемой неловкости и смущения, мы совершенно беззаботно болтали — с первых минут знакомства этот парень полностью расположил меня к себе.

Так произошла наша первая встреча с Брендоном. С этого момента мы стали хорошо общаться, а через какое-то время гулять в одной компании, в которую входили: Хлоя Тейлор, новенькая, с которой мы подружились и избавили от необоснованных издевательств одноклассников, Эван Гилмор — ее парень, по совместительству компьютерный гений, и Макс Оулдман, футболист, с которым мы к тому времени начали встречаться.

С тех пор прошло три года, и мы все еще дружим. Недавно Ева и Брендон поняли, что не безразличны друг другу, пройдя определенные стадии в отношениях. В тот день, когда Ее обнаружили мертвую, лежащую среди разбросанных пустых капсул со снотворным, должно было состояться их первое официальное свидание… Нельзя передать словами, как сильно она этого ждала.

Неужели ты притворялась, Ева? Нет. Я ведь знаю, что ты не умеешь лгать.

— Лиз? — Брендон чуть отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза, — У нее ведь не было причин. Ни одной.

Я больно кусаю губу, останавливая подступающие к глазам слезы.

— Ни одной… — повторяю я.

Его челюсть напрягается, губы приоткрываются в безмолвной речи, затем он резко отворачивается, вцепляется пальцами в руль и давит на газ.

Нам всем хочется многое рассказать, только не друг другу, а тебе, Ева. И возможно, ты сейчас наблюдаешь за нами сверху и печально улыбаешься…

В траурном зале собралось очень много народу, все, кто знали Еву, любили ее и уважали: родственники, друзья, знакомые, те люди, которым когда-либо доводилось видеть этот горящий взгляд.

Теперь эти глаза пустые и безжизненные. Кожа бледная, на щеках уже не блестит нежный румянец. Чем дольше я смотрю на это фарфоровое лицо, тем сильнее меня охватывает ужас…

Этого не может быть. Ты не умерла, я не верю! Тебе всего семнадцать, у тебя впереди вся жизнь! Ты просто не имеешь права бросать меня здесь одну!

— Знаешь, что происходит с человеком после смерти? — когда-то спросила у меня Ева, будучи маленькой мечтательницей со вьющимися светлыми локонами.

— Его душа улетает на небо и обретает покой, — ответила я.

— А может, души живут на солнце? Их счастье настолько яркое, что человеческий взгляд его не выдерживает…

Среди множества присутствующих я узнаю Шона: он приходит чуть позже основной массы, отстраненно смотрит на тело сестры, и ни одна мускула не дрогнет на его лице. Он поднимает глаза и дарит мне убийственный взгляд, предупреждение о предстоящей мести. Но нас больше ничего не объединяет, вероятно, мы больше и не увидимся. Ведь теперь мы друг другу никто.

«А мне кажется, что когда-нибудь вы подружитесь,» — так ты любила говорить, Ева. И это единственное, в чем ты ошиблась.

Пожалуйста! Пусть это окажется сном, жутким и очень реалистичным. Пусть я проснусь от твоего звонкого голоса: ведь вчера я осталась у тебя ночевать, мы долго-долго разговаривали и уснули в два часа ночи, а утром ты, как обычно, встала первая, и теперь пытаешься разбудить меня, чтобы мы не опоздали на алгебру…

« — Ты веришь, что после смерти душа может остаться на земле, чтобы наблюдать за своими близкими и помогать им?» — звучит в голове до боли знакомый детский голос из прошлого…

Верю. И я буду тебе обо всем рассказывать, делиться переживаниями, как и прежде, хоть теперь и не смогу услышать твои ответы. А может смогу… я ведь всегда понимала тебя без слов.

Мне становится легче.

Ты не исчезла из моей жизни. Ты всегда будешь рядом.

В эту секунду я чувствую прикосновение чьей-то ладони к своему плечу, всхлипы и тяжелое дыхание. Хлоя.

— Какие же мы подруги, — шепчет она, — если не видели, что с ней происходит.

Мне тоже не раз приходило это в голову. И от этих мыслей становится еще больнее.

— Не говори глупостей, Ло, — хриплым голосом произношу я.

Девушка резким движением руки убирает с лица светлые локоны и размазывает по щекам слезы вместе с тушью.

— Я не могу понять, я просто не могу понять…

Как и я, Хлоя винит себя, перебирает воспоминания, но никак мне может найти то, что в них ищет.

Мы беремся за руки и крепко сжимаем пальцы.

Хлоя всегда была с нами, своей, хотя мы с Евой знали ее намного меньше, чем друг друга. Она перешла в нашу школу в шестом классе. Тихая девочка с двумя бантиками на волосах — так мы ее охарактеризовали в начале. Она хорошо училась, была аккуратной и слишком спокойной, но, порой, очень странной. Одноклассники начали подшучивать над ней, а, увидев, что новенькая не может ответить, и вовсе издеваться. Почему они так делали? Да кто же поймет этот странный возраст… Еву это возмутило: она всегда была очень добрым и сострадательным ребенком. Мы стали общаться с Хлоей, давать отпор ее обидчикам, и вскоре девочку больше никто не осмеливался дразнить. Она оказалась милой и приятной в общении, а скрытой причиной ее странного поведения оказался развод родителей, который она очень тяжело переносила. За несколько месяцев мы стали подругами: могли делиться любыми секретами, оставаться на ночевки друг у друга, разговаривать до ночи и читать модные журналы. Хлоя стала намного раскованнее и общительнее, ей становилось легче. В восьмом классе мы вошли в школьную сборную чирлидинга, и авторитет, существующий до этого, значительно возрос.

Со стороны жизнь каждой из нас можно было назвать идеальной, но на самом деле, это, конечно, было не так. У нас троих были проблемы с родителями, даже у Евы. Точнее, проблемы были у Шона, но подруга была с ним настолько близка, что воспринимала, как свои. Сложный характер, бунтарский дух, плохие компании, в которых Уайт был лидером, наркотики… Лесса и Рей были не в состоянии справиться с ним: неоднократно обращались к психологу, отправляли Шона в санатории, из которых он сбегал. Один раз даже оставили неблагополучного сына на три дня в полицейском отделении после очередной выходки его кампании. Конечно, это отражалось на отношениях в семье.

Вскоре приходят Макс и Эван, мы молча приветствуем друг друга, и почему-то мне становится легче. Макс, мой Макс, всегда невозмутим в любых ситуациях. Сейчас я вижу в его глазах ничем не скрываемую грусть и скорбь. Он молча обнимает меня за плечи, чувствуя, что мне нужна эта поддержка, а я кладу голову на его грудь, плача, тихо и без слез.

С Максом мы познакомились два года назад, в школьном дворе. В тот солнечный первый день сентября меня выбрали новым капитаном команды чирлидинга, и на той тренировке я выложила всю свою энергию: бодро провела разминку, затем вместе с Евой показала недавно придуманную нами технически сложную связку.

Рядом находилось футбольное поле, из которого доносились возгласы спортсменов, и чирлидерши иногда отвлекались на это: начиналось обсуждение парней, в особенности, загадочного красавца-новенького. Я бы с удовольствием поучаствовала в этом разговоре, но, увы, новая должность не позволяла.

— Девочки, через два месяца соревнования! — воскликнула я, — Сосредоточитесь.

Все трудные элементы были уже позади, оставалось сделать незатейливый переворот через продольный шпагат, но резкая боль в коленке не позволила мне встать на ноги с мостика — я взвизгнула и упала на бок. Девочки подбежали ко мне, встревоженно спрашивали, что болит.

Я убедила их, что со мной все в порядке, но после неудачной попытки подняться поняла, что растянула связку.

— Я позову медсестру! — сказала Ева, мгновенно вскочила и побежала в сторону школьного здания.

— Выпрями ногу и расслабь ее, — посоветовала Хлоя.

Она хотела поступить в медицинский и много знала о первой помощи, поэтому в правильности ее слов я не сомневалась.

— Потерпи чуть-чуть… — губы Мии сжались в узкую полоску.

Я не любила жалости к себе, но забота девочек была очень приятна.

Тягучая боль не унималась даже в расслабленном положении ноги, но я улыбалась.

— Что у вас случилось? — послышался мужской голос сзади.

Я обернулась. Фраза принадлежала тому самому новенькому, о котором все время разговаривали девочки — голубоглазый блондин с прекрасной фигурой и превосходным чувством юмора. Он был в форме футболиста, которая удивительно шла ему.

Ожидающий взгляд все еще был направлен на меня.

Я безмятежно пожала плечами и произнесла:

— Растяжение.

Без лишних слов, под восхищенные взгляды девушке, он ловко поднял меня на руки.

— Тебе нужно в медпункт, — объяснил он.

Я слабо кивнула.

— Думаю, ты прав… Я Элизабет.

Парень лучезарно улыбнулся.

— Макс.

Вот мы уже рассаживаемся по местам и Лесса произносит свою речь…

Я не хочу обнажать свои чувства перед публикой, а говорить шаблонные фразы противно… именно поэтому я отказалась от выступления.

Время тянется очень долго: минуты превращаются в часы. На сцену один за другим выходят люди и произносят речи.

Я снова смотрю на безжизненное тело Евы.

Ты видишь все, что здесь происходит? Ты понимаешь, насколько больно сейчас всем твоим близким?

Внезапно становиться душно… Стены давят на меня, не хватает воздуха. Все это происходит не со мной, я всего лишь зритель… Я начинаю дышать глубже, чтобы справится с приступом тошноты. В глазах темнеет.

Едва слышны чьи-то голоса, почти не чувствуются прикосновение чьих-то ладоней к моим щекам.

В голове вспыхивает образ Евы: золотоволосая девушка в бежевом платье с красивыми правильными чертами лица и сияющей улыбкой, и тут же исчезает…

Резкий противный запах нашатырного спирта возвращает меня в реальность. Открыв глаза, я вижу расплывчатое лицо Макса. Одной рукой он поддерживает меня за плечи, другой — подносит к моему лицу салфетку, пропитанную нашатырем. Сидящая по другую сторону от меня Хлоя крепко сжимает мою руку.

–… она была не только примерной дочерью, прекрасной подругой, но и по-настоящему хорошим человеком…

Кажется, речь произносит Софи, тетя Евы.

— Хочешь, мы выйдем на свежий воздух? — спрашивает Макс.

Я качаю головой.

— Нет. Все нормально. Просто легкое головокружение.

Через час процессия заканчивается, люди расходятся. Мне тяжело находится в этом здании и, попрощавшись с Евой, я теряюсь среди уходящей толпы и жду друзей на улице.

Головокружение прошло, остался только привкус горечи.

— Запомни наконец, приспешникам дьявола не место на таких мероприятиях, — шепот возле моего уха.

Я вздрагиваю.

Делаю несколько шагов в сторону и смотрю в глаза нарушителю моего личного пространства.

— Что тебе… — начинаю я, но тут же замолкаю.

Ключи. Совсем забыла о них.

Я достаю из кармана злосчастную железку и бросаю в Уайта, он ловит ее и несколько раз прокручивает в руке. Ведет себя так, будто ничего не случилось, будто все хорошо. Но мне достаточно было увидеть его лицо сегодня утром, чтобы понять…

— Кончай спектакль, Уайт, — говорю я, — Ты не обязан казаться бесчувственным.

Шон пожимает плечами.

— Я не кажусь им. Ты же знаешь, мою нервную систему уже давно парализовали наркотики.

Сердце пропускает удар.

Помнит, сволочь.

Когда-то я выкрикнула эту фразу ему в лицо, после чего сильно пожалела об этом.

Было утро воскресения. Мы с Евой договорились встретиться у нее дома в десять часов, но на день раньше она осталась вместе с родителями на ночевку у бабушки, застряла в пробке и не успела приехать вовремя. Не зная об этом, в назначенное я постучала в дверь. Открыл ее Шон и удивительно вежливо сообщил, что сестра еще не дома, но разрешил мне подождать ее внутри, ведь на улице холодно. Я помню все мелочи… мне тогда было пятнадцать, а ему — восемнадцать.

— Уж лучше мерзнуть, чем находиться с тобой в одной комнате, — фыркнула я, собравшись уходить.

Я всегда старалась придумать достойные ответы на его слова, но получалось это не всегда, потому что в такие моменты у меня почему-то отключались все мыслительные процессы.

— Да ты просто боишься меня, Шелден, — насмешливо отозвался он.

Я остановилась.

Сердцебиение ускорилось, как и всегда, когда мы с Шоном вступали в словесные бои. Я хотела прекратить это, но не могла позволить ему думать, что только что озвученная им мысль хотя бы немного приближена к правде.

— Не льсти себе. Знаешь, а здесь действительно холодно, — с этими словами я зашла в дом.

Да, он умело манипулировал мной, и я всегда велась на его провокации. Он знал абсолютно точно, чем меня задеть, как унизить или же вызвать интерес, и я ненавидела за это не только его, но и себя, свою эмоциональность и неумение скрывать чувства.

Шон закрыл дверь на замок, и положил ключ в свой карман. Я осталась в закрытом помещении наедине со своим мучителем.

— Может, чай предложишь? — с наигранной скукой спрашиваю я.

— А что можешь предложить ты? — Уайт приподнял брови, странно улыбнулся и осмотрел меня с ног до головы.

На мне были фирменные джинсы и любимый бежевый свитер, спущенный на одно плече, но в этот момент я почувствовала себя голой. Уловив скрытый подтекст, я тут же почувствовала, как к лицу приливает кровь.

— Абсолютно ничего, — он презрительно скривил губы и перевел взгляд.

Взлет и падение. Внутри меня разрывало от злости и обиды, но ни одна мускула на лице не дрогнула. Я очень долго училась себя контролировать. Его слова были неприятны, но больше не понижали самооценку. Я никогда не была закомплексованной девочкой, могла дать себе реальную оценку, и, между прочим, считала свою внешность очень привлекательной, а уже сформировавшуюся фигуру с гордостью могла назвать эффектной. Многочисленные поклонники и завистливые взгляды одноклассниц были тому подтверждением.

Проигнорировав его грубость, я налила себе чай и села за столик; Шон все еще стоял возле двери.

Сколько же усилий мне требовалось, чтобы казаться уверенной и не скованной в движениях… ведь на самом деле я отчаянно желала куда-нибудь спрятаться, провалиться под землю, да все что угодно, только бы скрыться от этих пронзительных черных глаз.

— Какого черта ты ведешь себя здесь, как хозяйка, Шелден? Шибко смелая?

Я знала, чего он хотел. Только не понимала, для чего.

— Зачем ты это делаешь? — спросила я.

— Делаю что? — он подошел ближе, и положил ладони на подлокотники кресла по обе стороны от меня.

В эту секунду я поняла, что он не отстанет от меня, пока не добьется своего.

Я аккуратно поставила чай подальше на стол, чтобы кто-нибудь из нас снова в приступе злости не вылил его на другого. Да, и такое уже было.

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Ты с рождения был таким отшибленным или это наркотики парализовали твою нервную систему? Но не мог же ты употреблять их с третьего класса.

Наркотики были больной темой для Шона, потому что в тот период настолько обострились его проблемы с родителями и полицией, доходило до крайностей. Я прекрасно об этом знала и именно поэтому с таким удовольствием произносила те слова.

Сначала я поймала плохо скрываемую злость во взгляде Уайта, но потом на его лице заиграла улыбка, а глаза сверкнули огоньком.

В тот момент я уже понимала: сейчас произойдет что-то не хорошее.

Еще год назад этот взгляд гарантировал мне бессонную ночь и мокрую от слез подушку. Год назад, но не сейчас… Ведь я уже не маленькая девочка.

Так я думала. Но я ошибалась.

Шон достал из кармана капсулу с белыми таблетками и начал вертеть ее в руке, глядя на меня.

— Ты про это? — усмехнувшись, спросил он.

Наркотики. От одного их вида мне стало не по себе.

Я не могла понять, что он собирается делать дальше, и от этого мне становилось страшно.

— Ты ведь не собираешься глотать их прямо сейчас? — тихо спросила я.

— Я — нет. А насчет тебя не уверен.

Я вздрогнула.

Он не осмелиться меня заставлять… Это слишком, даже для него.

— Что ты хочешь этим сказать?

Шон достал из капсулы несколько таблеток, положил на ладонь и протянул мне.

— Ты выпьешь их.

Его выражение лица стало серьезным, а взгляд — жестоким. Боль за боль. Это то, как мы жили все эти годы…

— Это статья, Уайт, — предупредительным тоном произнесла я, но не сдвинулась с места.

— Мне плевать. Если ты не сделаешь это сама, я заставлю тебя.

Я сделала попытку встать с кресла, но Шон толкнул меня обратно. Он смотрел на меня, как палач на жертву, осознавая то, что делает и наслаждаясь процессом.

— Ты переходишь границы! — со злостью крикнула я ему в лицо.

— Понимаешь ли, Шелден, — он цинично усмехнулся, — Нет никаких границ. Для нас с тобой их просто не существует.

Я не хочу вспоминать, каким образом… грубой силой… уловками… он заставил меня выпить эти таблетки.

В тот момент, когда я поняла, что в мой организм проникает губительный яд, меня охватила паника, затем безудержная злость. Шон разбивал меня на кусочки, уничтожал морально, убивал физически… Люди не обращаются с животными так, как он обращается со мной.

Внутри все кипело, я не могла это контролировать. Мне казалось, что если бы у меня в руках оказался пистолет, я, не задумываясь, нажала бы на курок… Я готова была кинуться на Шона с кулаками, вцепиться ему в волосы, бросить в него тяжелый предмет, но в этот момент почувствовала кисловатый привкус во рту…

Я застыла, просто не в состоянии сдвинуться с места и тем более что-либо произнести.

Это не наркотик.

Не возможно передать, какое облегчение я испытала в тот момент и, в то же время, насколько сильно была поражена.

Шон наблюдал за мной, не произнося ни слова. Он внимательно смотрел мне в глаза, явно получая удовольствие от моих мучений.

Сердце билось, как бешеное, адреналин в крови зашкаливал, но в то же время я была истощена эмоционально.

— Ну как? — спросил Шон, — Аскорбинка с лимонным вкусом. Ммм.. я обожал их в детстве.

Он откровенно издевался надо мной.

Я была на грани истерики, но мой мучитель ни за что не должен был об этом знать, ведь тогда бы он понял, что снова достиг своей цели.

Шон не считался с моим мнением, моими чувствами, говорил все, что взбредет в голову, делал то, что ему хотелось в данный момент. Он не уважал меня, как человека, унижал и играл на чувствах всеми возможными способами. Иногда мне казалось, что его цель — переступить свой прошлый рекорд по шкале причиненной мне боли.

Я научилась выживать в нашем с ним мире: скрывать чувства, давать отпор, бить словами: его же оружием. Звучит безумно, но иногда мне это нравилось. Я играла по его правилам и, порой, выигрывала. Меня прельщала не столько моя победа, сколько его поражение.

И в тот момент я была на перепутье. За все время нашего с ним общения я поняла одно: не нужно подавлять эмоции, лишь направлять их в нужное русло…

Я засмеялась, чем вызвала у Уайта недоумение. Смех был звонкий, и даже почти истеричный, граничащий со слезами, но подействовал так, как и должен был. Шон явно не ожидал от меня такой реакции.

— Я почти поверила, что ты сможешь сделать это на самом деле, — произнесла я.

Провокация. В иной раз она могла бы мне очень дорого обойтись.

Он сел на подлокотник моего кресла, взял в руки чай, который я заваривала себе, отпил глоток. Его взгляд был направлен куда-то в сторону: холодный, и в то же время чуть напряженный. В такие моменты мне казалось, что он безмолвно спорит сам с собой.

— Один ноль в мою пользу, — сказала я.

Иногда мы произносили это вслух. Наверное, выглядит очень странно. Но отражает действительность.

В этот момент Шон посмотрел на меня уже совершенно другим взглядом: исчезла агрессия и совершенно нечеловеческая жестокость, пылающая в нем лишь несколько минут назад.

Уайт поправил измятый воротник моей блузки, аккуратно убрал прядь волос с моего лица… эти действия из серии «удиви меня», полностью лишенные смысла, были неким завершением раунда. Он будто говорил этим: «на сегодня с тебя хватит». Я была для него боксерской грушей. Накопились эмоции — выплеснул их. Говорят, что с человеком обращаются так, как он позволяет это делать. Неужели я была сама виновата в том, что происходило?

— Руки убери, — жестко сказала я.

Его пальцы замерли на моей щеке.

Почему в этот момент я готова была расплакаться? В полной мере ощущая безысходность своего положения…

Я резко встала с кресла, не желая такой близости, страшась ее, как животные — огня.

— Не прикасайся, — предупредительным тоном произнесла я снова.

— Тебе это противно? — спросил Шон, пристально глядя мне в глаза.

В каждом его действии, в каждом слове был какой-то подвох, скрытый смысл. Он проверял меня и изучал, словно подопытную мышь.

— Ты себе не представляешь насколько, — соврала я.

На самом деле это был страх, и даже что-то большее. Я не могла мыслить адекватно, находясь рядом с ним, все будто уходило на второй план. Как и всегда, когда человек чувствует опасность.

Через несколько секунд из прихожей послышался знакомый звонкий голос: в дом вошла Ева и ее родители. Я с облегчением выдохнула… этот бой был закончен.

Тогда я думала, что умею контролировать эмоции.

И только сейчас я понимаю, что Шон прекрасно осознает, насколько больно сделал мне в тот злосчастный день. Он научился читать мои чувства и видеть истинное лицо под маской. В этом его огромное преимущество.

— Тебе что-то нужно, Уайт? — раздается голос за моей спиной.

Макс. При нем Шон ведет себя более сдержанно, то ли из солидарности к нему, то ли из-за неохоты нарываться на ненужные проблемы, хотя и не скрывает свое пренебрежительное отношение ко мне.

Я беру Макса под руку, кладу голову на его плечо. В его присутствии я чувствую себя защищенной. Не нужно сохранять стойкость, уклоняться от словесных ударов, чувствовать угрозу каждую секунду… Лишь спокойствие и определенность.

Уайт бросает на нас последний холодный взгляд и уходит.

— Все нормально, — отвечаю я на еще не заданный вопрос.

Негодование и настороженность с уходом Шона испаряются, на смену им приходит опустошенность и воспоминания, наполненные болью. Воспоминания о Ней. И я готова кричать вслед Уайту, молить, чтобы он остался, и заставлял меня снова испытывать страх, ярость, да все, что угодно! Чтобы я не смогла остаться наедине со своими мыслями…

— Элиз! — я слышу голос где-то совсем близко.

Кто-то кладет руку мне на плечо.

Я вздрагиваю, оглядываюсь.

Напротив меня стоит Хлоя с покрасневшими глазами, Макс хлопает меня по плечу.

— Элизабет! — повторяет Брендон, — Тебя зовет Лесса.

Я оставляю друзей и иду к родителям Евы.

Лесса выглядит постаревшей на много лет: с измученным лицом и неопрятными волосами, выглядывающими из черной повязки; Рей, всегда жизнерадостный и веселый, сейчас смотрит куда-то вдаль, с отсутствующим видом и плотно сжатыми в тонкую линию губами.

Я не произношу ни слова, ведь этого и не требуется. Глядя на безутешных родителей моей лучшей подруги, к глазам снова подступают слезы, а сердце щемит от боли. Какого это — хоронить дочь?

На землю снова начинают капать капельки дождя…

Губы Лессы начинают дрожать, я делаю шаг вперед и заключаю женщину, которая стала мне родной за все эти годы, в теплые объятия. Это все, что я могу сейчас сделать…

Слушать шум ветра, вдыхать аромат сырости и безысходности, разделяя свою боль с тем, кому пришлось во много раз тяжелее… слезы смывает дождь, уголки дрожащих губ приподнимаются в улыбке скорби.

Когда мы отстраняемся друг от друга, Рей тяжело вздыхает и произносит:

— Возможно, в комнате Евы есть что-то, принадлежащее тебе или то, что ты хочешь оставить на память. Приходи в любое время.

Сначала я хочу отказаться, но, немного подумав, соглашаюсь. Действительно, там есть то, что мне необходимо увидеть. И тогда, возможно, я отвечу на свои вопросы.

— Завтра утром, — хрипло отвечаю я, — Думаю, я смогу прийти завтра утром. Спасибо…

Лесса достает из кармана ключ и протягивает мне.

— На случай, если нас не окажется дома. Возможно… на несколько дней мы уедем в домик у подножья горы.

Отчаяние в глазах этой бедной женщины заставляет меня содрогнуться и вызывает тревогу.

Выкинуть из мыслей? Не выйдет. От воспоминаний и боли не убежишь. Возможно, время залечит раны… но не скоро. И лишь поверхностно. А душа так и останется на всю жизнь искалеченной.