Пепел Нетесаного трона. На руинах империи

Брайан Стейвли, 2021

Прошло пять лет после загадочных событий, описанных в «Хрониках Нетесаного трона». Все говорит о том, что Аннурская империя близится к закату. Опустошительная война и гражданские беспорядки ослабили державную власть. Почти полностью уничтожено элитное воинское подразделение, летавшее на гигантских ястребах, – гордость и слава империи. Закрылись врата, с помощью которых потомки династии Малкенианов могли мгновенно перемещаться в любую точку мира. Император, желая восстановить численность крылатого воинства, посылает экспедицию на поиски легендарного гнездовья боевых ястребов. Опасный путь ведет через земли, где все живое гибнет или подвергается страшным изменениям. Шансов уцелеть в этом походе крайне мало, как и времени на то, чтобы вернуть державе былую мощь, но действовать надо быстро, ведь на окраине империи пробудился древний могущественный враг… И тут в Рассветный дворец является монах, требующий высочайшей аудиенции. Он уверяет, что ему известен ключ к чудесным вратам. Однако этот хитрый человек слишком дорого продает свое тайное знание… «На руинах империи» – первая книга новой трилогии-фэнтези Брайана Стейвли «Пепел Нетесаного трона». Впервые на русском!

5

— Милостью доброй Эйры!.. — выдохнула Бьен, бросаясь к ввалившемуся в дверь Руку.

Ее лицо омывал красноватый свет фонарика из рыбьей чешуи. Страх — страх и гнев исказили черты. На миг она окаменела, а потом ее волной накрыло облегчение.

— Живой, — сказала она, коснувшись его щеки, словно проверяла себя.

— Живой, — согласился он.

Большего о таком помятом человеке сказать было нельзя. Ру́ка била дрожь. Эхо ударов Лупилы отзывалось болью в груди и лице. Ребра слева при развороте дергало, из разбитых лба и губы капала кровь.

— Я только за фонарем зашла, как стемнело, — сказала Бьен. — Весь день тебя высматриваю.

— Извини, — отозвался Рук, стараясь осторожнее уложить на постель бесчувственного вестника. — Я делал все, чтобы меня не высмотрели.

— Как ты умудрился проскочить незамеченным? Город — что разворошенный муравейник. Каждый только и думает, кого бы убить.

— Долгая история. За Рыбный рынок проскользнул с плавучим мусором, но на Као, к востоку, было слишком шумно — не рискнул. Повернул вместо того на север, отсиделся дотемна в обломках храма Интарры, потом проплыл на восток в тени патрульного судна.

— Патрульного судна! — вытаращила глаза Бьен. — Поймай они тебя с ним, попал бы в Кораблекрушение или в Бани.

Рук тронул ее за плечо:

— Бани сгорели, забыла? А меня не поймали. И вообще, ты бы не обо мне беспокоилась. — Он кивнул на кровать.

Кожа у Валаки Ярвы стала восковой, пожелтела даже сквозь загар. Кем бы он ни был, а выглядел нехорошо. Ошейник докрасна натер ему шею, губы отливали мертвенной синевой. Сейчас они дернулись, словно раненый пытался заговорить, и снова замерли.

— Что с ним?

— Под водой торчала подпиленная опора старого моста. — Рук поморщился. — Когда я его сбросил за перила, он на нее и свалился. А я на него.

Он чуть приподнял вестника. Бьен ахнула. Гнилой обломок сваи вошел тому в спину, порвал кожу и поломал ребра. Из раны торчали темные щепки с палец длиной, постель уже пропиталась кровью. Раненый весь день не приходил в сознание, только бормотал обрывки угроз или пророчеств на неведомом Руку языке.

— Надо промыть… — сказал Рук, но Бьен уже взялась за дело: подхватила с ночного столика кувшин и таз для умывания и вернулась к постели.

Она обмакнула в воду салфетку для лица.

— Переверни-ка его.

Вестник, когда Рук переворачивал его на живот, издал слабый стон, потянулся куда-то слабой рукой и затих. Рана и сама была плоха, но главной опасностью грозило заражение. На западе, при впадении в Домбанг, протоки Ширван были чисты, но ближе к центру города кишели мухами и заразой. За себя Рук не волновался, несмотря на все ссадины. Он в жизни не болел — еще один необъяснимый дар, вынесенный вместе с красным зрением из детства в дельте. Но вестник, если ему не помочь, почти наверняка умрет. И неизвестно еще, спасут ли его их заботы.

Бьен придвинула к кровати табурет и склонилась над раной. Одной рукой разводя края, другой она вытаскивала самые крупные щепки. Измазанные в крови и гное пальцы она рассеяно вытирала о простыни и продолжала работу. Жрица Эйры с малолетства заботилась о больных и раненых горожанах. И говорила она спокойно и собранно.

— Мне понадобится белый квей. Из лазарета. И гладкий тростник.

Рук кивнул, еще раз покосился на спасенного от толпы таинственного незнакомца и выскользнул за дверь.

Храм Эйры вместе с трапезной, спальным корпусом и лазаретом составлял большой четырехугольник. По стенам из темного тика вилась призрачная лоза, цветки этого растения, распускаясь к вечеру, наполняли горячий густой воздух ароматом. Двое молодых послушников зажигали длинный ряд красных рыбьих фонариков. Выпотрошенные и высушенные тушки рыб просвечивали мягким оранжевым сиянием, будто в смерти эти хладнокровные создания обретали живое тепло. Строй разинувших рот рыбин словно плыл сквозь городской чад прямо к звездам.

Рук, стараясь не спешить, зашагал через двор.

Он уже был у лазарета, когда из двери, тяжело опираясь на трость, вышел знакомый — Старик Уен. Он всмотрелся в Рука белесыми подслеповатыми глазами и улыбнулся.

— Здравствуй, сын.

Для Уена все были «сыновьями», но сейчас обращение звучало теплее обычного. В двенадцать лет покинув дельту ради чужого города, Рук там никого и ничего не знал. Все, чему он выучился в камышах — охотиться, скрываться, подкрадываться, убивать, — в городе было ни к чему. Высокие здания теснили его, среди множества людей не хватало воздуха. В иные дни мальчику чудилось, что город его раздавит. Рук и теперь, пятнадцать лет спустя, помнил, как замирал испуганной норной крысой, чувствуя тяжесть города, тяготившую его грудь. Так складывалось, что в подобные минуты его всегда находил Уен. Старик выводил его на крышу над спальней, где было больше простора и воздуха; покуривая трубку, Уен ждал, пока отступит паника. Он никогда не задавал вопросов, будто понимал, что такой ужас нельзя высказать, а можно только перетерпеть. К двенадцати годам Рук смирился с отсутствием родителей — или хотя бы с тем, что никогда их не увидит. И все же ему делалось спокойней, когда Уен на него смотрел, замечал его, улыбался и звал сыном.

— Здравствуй, отец, — откликнулся он, остановившись в двух шагах от лазарета.

— Странный день.

Рук не дал себе измениться в лице, не напрягся. Он бы доверил Уену любую тайну, только этот двор был неподходящим местом, чтобы делиться секретами. В городе нашлось бы мало мест безопаснее храма Эйры, но это не значило, что здесь безопасно.

— Я слышал про какого-то безумца, — с оглядкой заметил Рук. — Голый человек на Весеннем мосту… По слухам, его убили, столкнули в реку и утопили.

— И я слышал. Кое-кто так говорил. А кто-то говорил, что его забрал вуо-тон. — Уен надолго замолчал, вглядываясь в Рука старыми глазами. — Или кто-то, похожий на вуо-тона, с татуировками. Утащил его в дельту.

Рук проглотил ругательство. Все произошло так быстро: один миг, чтобы сбить человека и нырнуть за ним — на мосту была такая сумятица, ливень слепил глаза… Можно было надеяться, что никто не заметит вытатуированных полос под манжетами его балахона.

— Мало кто верит в историю про вуо-тона, — спокойно заключил Уен.

— Зачем вуо-тонам безумный дурень?

— В самом деле. Сам я думаю, что того человека убили, как и остальных.

У Рука зачастил пульс.

— Остальных?

— Их по городу было не меньше десятка, — сурово кивнул жрец, — а может, и больше того. Один на Арене. Один в Пурпурных банях. На горе Безумного Трента. У Гока Ми. На Пивном рынке.

— Что им тут понадобилось?

— Все обращались с теми же словами: «Благо вам!» Кто-то толковал о Владыке или о Первом. Вступайте в его воинство… великая святая цель…

— И всех перебили?

Уен снова кивнул:

— Домбанг полон страха, особенно после бойни в Пурпурных банях. Пожалуй, жаль, что того, с Весеннего моста, не спас какой-нибудь вуо-тон. — Старик послал Руку острый взгляд. — Или кто-нибудь, похожий на вуо-тона.

Рук мягко коснулся плеча Уена:

— Лучше, чтобы эта история не пошла дальше, отец.

— Конечно, сын мой, — кивнул старик.

Не так много времени ушло, чтобы проскользнуть в лазарет и вернуться с квеем и гладким тростником, но Бьен, зажимавшая рану вестника своей чистой рубахой, уже потеряла терпение.

— Ты за квеем на Пивной рынок таскался?

Он передал ей кувшин и горшочек.

— Не хотелось привлекать внимание. О происшествии уже идут толки. И кто-то рассказывал, что вестника забрал вуо-тон.

Бьен бросила на него острый взгляд.

— Всего лишь слухи, — успокоил ее Рук. — Но я не хотел подкреплять их, бегая туда-сюда.

— Еще один довод против расписной кожи.

Едва она отняла наспех свернутый тампон, рана наполнилась кровью и гноем. Бьен откупорила квей, пропитала напитком ткань и прижала ее к разодранной коже. Вестник забился — квей обжигал открытую рану еще сильней, чем жег язык, — и выкрикнул несколько слов.

Бьен подняла глаза на Рука:

— Что это было?

— Не знаю. Он весь день пытался что-то сказать. — Рук выглянул в ночь за узким оконцем: на сотне крыш горели огни жертвоприношений, большие и малые. — Я говорил с Уеном: такие вестники, не меньше десятка, объявились по всему городу.

— Знаю. — Бьен еще раз промыла рану квеем и отставила кувшин. — Пока ждала тебя, наслушалась. Толкуют, одну такую перехватили зеленые рубашки, не дав людям совсем ее растерзать. Но и та умерла прежде, чем верховные жрецы приступили к допросу.

— Что, надо думать, рассердило верховных жрецов.

— Меньше, чем богохульники-чужестранцы в городе.

— Это у нас называется богохульством?

Бьен оглянулась на него:

— «Придет Первый, подобный тем, кого вы чтите, но сильней и быстрее»? Да, у нас это так и называется.

Гладкий тростник был уже готов: разрезан вдоль сердцевины на длинные плоские полосы. Бьен взяла одну, прижала влажной мясистой стороной к разодранной коже вестника. Его счастье, если квей и тростник не дадут ране закиснуть. Бьен работала уверенно и проворно. Залепив рану листьями, она промокнула ее окровавленной рубашкой и замотала все свежей.

— Твой пояс, — потребовала она, протянув руку. — Ты усади его, а я закреплю повязку.

Стянув с себя пояс, Рук передал его Бьен и обхватил вестника за плечи. Он действовал как мог бережно, но когда приподнял раненого, у того вырвался бессловесный звериный вой, продолжавшийся несколько ударов сердца, — пока Рук не зажал ему рот ладонью. Бьен ловко накинула петлю пояса на повязку и крепко затянула. Вестник корчился, но Рук поддерживал его, пока она не закончила, а потом мягко опустил на постель.

Вестник пробормотал что-то и затих на запятнанных простынях.

Рук еще минуту его разглядывал, затем обернулся к Бьен:

— Что люди говорят о Банях?

— Винят Аннур.

— Аннур? — нахмурился Рук.

— Это такая огромная империя. К северу от нас. Лет двести владела Домбангом…

Он пропустил ехидство мимо ушей.

— Зачем им нападать на Бани?

— Их гигантская птица: кеппрал, кетрель или как их там…

— В городе вечно толкуют о кеттралах, — покачал головой Рук. — Стоит облачку закрыть луну, кто-нибудь вопит, что Аннур возвращается.

— Ну да. Но это «облачко» оказалось весьма убедительным. У верховных жрецов остались извлеченные из руин обугленные останки, их выставили на Арене всем напоказ.

— Ты их видела?

Она уставилась на него, как на полоумного:

— Я тебя, засранца, искала. А если бы и не искала, я, сам знаешь, на Арену не хожу. Зато ходил Чуи. И еще кое-кто. Говорят, когти длиной с весло.

— А еще атаки были?

— Только на Бани, — покачала головой Бьен. — Сгорели почти дотла.

— Пленников жрецы захватили?

— Одного. Объявили, что его казнят на ступенях Кораблекрушения завтра на рассвете. — Лицо ее сурово застыло. — Если бы не ждала тебя, пошла бы посидеть с ним эту ночь.

— Я рад, что не пошла. Доброта в этом городе стала опасной игрой.

— Это не игра, — ответила она. — Какие бы преступления он ни совершил, сейчас он наверняка в ужасе.

Рук предпочел уклониться от спора.

— Тот был в таком же ошейнике? — Он указал на странную змею, обвившую шею вестника.

— Не слышала такого, — мотнула головой Бьен. — Но ведь не бывает подобных совпадений? Аннурцы сжигают Пурпурные бани, и тут же, на следующее утро, объявляются эти голые придурки, толкующие о наступлении войска.

— Какое там войско? Горстка солдат подпалила Бани.

— Бани служили главной казармой зеленых рубашек.

— Все равно выглядит как-то бестолково. Аннурцы завоевали мир благодаря тщательному планированию, а не случайным поджогам.

— Может, они отчаялись. Или что-то у них пошло не по плану.

— Может, и так, — кивнул он.

Бьен собралась ответить, но тут вестник дернулся, попытался сесть, упал навзничь, но сумел схватить ее за запястье. И открыл глаза, остекленелые, но властные.

— Готовьтесь! — простонал он.

Бьен глянула на Рука и снова на вестника.

— К чему готовиться?

— Владыка. Вы должны идти с ним, с его людьми, в его войске.

— Что за владыка? — тряхнул головой Рук.

— Первый. Я вам говорил. Я, как мед, вливал вам в уши истину, а вы не желали слышать.

Руку его слова не казались медом. В них чудились шипы и зазубрины угроз.

Лоб вестника взмок. Сейчас он выглядел еще белее, чем утром на мосту.

— Нет, мы слышали, — ответил Рук. — Великая святая цель и все такое прочее. Но кто он такой?

— Наш источник и очиститель. Тот, кто явится, чтобы сломать вас и сложить сызнова.

— Вот за такие разговоры, — строго напомнил Рук, — тебя чуть не убили на мосту.

— Убийство… — Лежащий слабо покачал головой. — Что моя смерть, что значит одна моя жизнь против всего, чем я был и стану?

Рук дернул плечом, отгоняя досаду.

— Говоришь, у него войско…

— Не войско — воинство. Великая армия его людей.

— Прекрасно. И откуда они? Сколько людей?

— Все.

— Все?

— Каждая женщина, мужчина, ребенок из каждого хоти. Андара-бхура, шашкта-бхура, шава-бхура, все…

Слова сменились кровавыми пузырями.

— Мы не понимаем, что это значит, — покачала головой Бьен.

— Не важно, — возразил Рук. — Никакое воинство и десяти шагов не сделает по дельте.

Взгляд вестника исполнился веры.

— Владыка уже в дельте. Пока мы с вами говорим, он идет на ваших богов.

— Мы почитаем Эйру, госпожу любви, — не сводя с вестника глаз, ответила Бьен. — Трое — не наши боги.

Она оглянулась на Рука. Тот медленно кивнул, но в то же время на него нахлынули воспоминания: широкие плечи катающего его на закорках Ханг Лока, ласковые шлепки Кем Анх, вкус рыбы, выхваченной ими из блеска речной ряби. Бьен права — они для него не боги. Для Рука Лакатур Лан Лака они были куда ближе богов.

— Как понимать, — осторожно спросил он, — что твой бог «идет на них»?

— Он идет принять их покорность и клятвы верности, — горячо закивал раненый.

Рук попытался вообразить Кем Анх покорной чему бы то ни было. Его разум не принимал этой мысли. С огромным усилием он мог бы вообразить ее мертвой — Синна как-никак убили, что бы ни думали об этом домбангские жрецы, — но представить, что кто-то принудит ее покориться…

— Если он, этот твой Владыка, существует и в самом деле вошел в дельту, то он уже мертв.

— Он не мертв, — с пугающей уверенностью замотал головой раненый. — Умри он, я бы узнал. Я бы почувствовал.

— Как почувствовал? — насупилась Бьен.

Вестник указал на свой ошейник. Рук принимал его за изделие из кожи змеи или иного чешуйчатого создания, но, склонившись поближе, увидел, что это не просто кожа. Ошейник был толще ремня, круглый в разрезе, словно кто-то отрубил голову и хвост целой змее и сшил туловище в кольцо. Когда Рук протянул палец, чтобы его пощупать, вестник отпрянул, оскалил окровавленные зубы.

И Рук увидел, как ошейник пронизала судорога. Под чешуйчатой кожей пробежала рябь, словно живая змея стянула кольцо и замерла.

Все смолкли. Под потолком билась попавшая в фонарь бабочка, колотилась хрупкими крылышками о высохшую чешую.

— Что это? — спросила наконец Бьен, не сводя с ошейника темных глаз.

— Мой аксоч.

— И что же такое этот аксоч? — негромко поинтересовался Рук.

— Знак благосклонности, — звенящим от гордости голосом ответствовал вестник, — в глазах моего Владыки.

— Он… — Бьен запнулась, не зная, как спросить. — Он живой?

— Пока я жив, жив и он. Он питается моей силой.

Рук с отвращением рассматривал мясистое кольцо. Дельта служила обиталищем десяткам существ, питающихся живой плотью: кишечным мухам и летним глистам, мясным кукольникам и глазным осам… Жуткие, омерзительные твари, и все же они, вгрызавшиеся и внедрявшиеся в тела, всегда представлялись Руку естественными. Они, как все живое в дельте, нуждались в пище и стремились оставить потомство. А эта штука на шее вестника, этот его аксоч был каким угодно, только не естественным, и вовсе не живым, а извращенной пародией на живое.

— А что бы ты почувствовал, если бы умер твой Владыка? — спросил Рук.

Раненый поднял палец и погладил чешую аксоча. Со лба у него текло, кожа в свете фонаря была мертвенной, но он улыбался, словно святой, узревший свое божество.

— Аксоч соединяет меня с ним. Так я ощущаю его милость и неудовольствие. — При слове «неудовольствие» по лицу раненого прошла тень и тут же растаяла. — Я и теперь его чувствую.

Бьен оглянулась на Рука — тот мотнул головой.

— Что именно ты чувствуешь?

— Его мощь. — Мужчина содрогнулся, закатил глаза. — Я чувствую, как он несется сквозь камыши, я чувствую, как бьется кровь в его жилах. Он нетерпелив. Он охотится.

— На кого охотится?

— На ваших богов.

Рука от этих слов пробрал холод.

— По-моему, ты говорил, что Трое нужны ему в союзники, — заметила Бьен, нахмурившись.

Вестник встряхнулся, избавляясь от овладевшего им видения, и устремил на женщину горячечный взгляд.

— У него нет союзников, он — Первый. Ваши боги склонятся перед ним, или он порвет их на части. Вот сейчас он преследует…

Аксоч дернулся.

Раненый распахнул глаза.

— Прости, Владыка, — забормотал он. — Мне было повелено нести весть, славить тебя…

Ошейник изогнулся и стал сжиматься. На шее вестника вздулись жилы. Лицо стало наливаться багрянцем. Он поднял руку к аксочу — и отдернул, как от ожога.

— Прости, Владыка, — с кашлем выдавил он. — Убей меня быстро. Заткни эту негодную глотку…

— Что происходит? — не выдержал Рук.

— Он его душит, — огрызнулась Бьен, пытаясь поддеть ошейник, но палец не проходил.

Глаза вестника выкатились, налились слезами.

— Держи его, — рыкнул Рук, выхватив поясной нож.

Бьен бросилась к вестнику, прижала его к кровати.

Тот разевал рот, но кашель глушил обрывки слов. Из последних сил он попытался оттолкнуть Бьен, которая, крепко обхватив его за плечи, навалилась всем весом. Рук работал ножом, но вестник мешал ему, отбиваясь, а аксоч был тверже двадцатилетней лианы-душительницы. С топором в руках он бы справился, а нож, хоть и остро отточенный, только бессильно царапал чешую.

— Скорее, — прошипела Бьен.

Рук торопливо пилил. Вестника скрутила судорога, и нож, сорвавшись, резанул его по плечу.

— Он умирает! — воскликнула Бьен.

Рук покачал головой, выпрямился, выравнивая спертое дыхание. Из распухших губ вестника вывалился синий язык, лежащие вдоль тела руки больше не вздрагивали. Аксоч продолжал сжиматься, пока не врезался наполовину в кожу и плоть шеи, а потом замер.

— Не умирает, — буркнул Рук, — умер.