Меня убил Лель. Детектив

Алёна Бессонова

Софья – молодая, красивая, в самом расцвете сил женщина добровольно уходит из жизни и оставляет странную предсмертную записку, в которой всего три слова «Меня убил Лель». Почему Софья решилась на крайний шаг и кто такой Лель, предстоит разобраться следователю Михаилу Исайчеву и его команде. В конце расследования Исайчев убеждается в мудрости русской пословицы: «Посеешь поступок – пожнёшь привычку; посеешь привычку – пожнёшь характер; посеешь характер – пожнёшь судьбу».

Редактор Людмила Бессонова

Дизайнер обложки Елена Бессонова

Иллюстратор Василиса Бессонова

© Алёна Бессонова, 2023

© Елена Бессонова, дизайн обложки, 2023

© Василиса Бессонова, иллюстрации, 2023

ISBN 978-5-4485-6889-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. ПРОСЬБА ШЕФА

Майор Михаил Исайчев — старший следователь Следственного Комитета прибыл в коттедж профессора Петра Владиславовича Мизгирёва по просьбе своего начальника — полковника Корячка Владимира Львовича для расследования причин самоубийства жены профессора. Почему по просьбе, а не по приказу? Потому что следствие по самоубийствам обычно поручались молодым и менее опытным сотрудникам Комитета. Майор Исайчев считался в своём деле асом и его обычно задействовали в дознание сложных заковыристых «дел». Но здесь был особый случай. Полковник Корячок приходился старым другом отцу Петра Мизгирёва. Им выдалось вместе служить срочную службу во флоте на подводной лодке. Как говорит Корячок, «сидеть в одной бочке». Отец профессора позвонил и попросил друга разобраться в причинах поступка невестки без особой огласки.

Личная просьба была высказана Корячком майору Исайчеву и не уважить «шефа» (так его назвали в Следственном Комитете) Михаил не мог, вернее, не посмел бы, и не потому, что боялся осложнений в карьере, а потому что просто уважал старого «следака». В начале 90-х из «сыска» в короткое время ушли опытные, ещё не старые сотрудники, не выдержав наглости и самоуверенности едва вылупившихся из скорлупы юридических ВУЗов молодых специалистов. Знания, полученные бывшими задорными студентами в учебных заведениях без опыта следственной практики не способствовали успешной работе и вскоре «раскрываемость» начала резво падать.

«Старики» с обидой, но всё же, после настойчивых приглашений, возвращались на прежние места, возрождая проверенные временем принципы следственной работы. Полковник Корячок как раз относился к таким «старикам» и его просьбы принимались без обсуждения, хотя подразумевалось, что объём повседневной следственной работы уменьшен не будет.

Исайчев в глубине души слегка потрепыхался — не любил он разбираться в причинах самоубийств. Не мог заставить себя не думать о том страхе и отчаянии, которые толкали человека на крайние меры. Убийство — другое дело. Есть жертва, и есть злодей — враг. Его нужно изобличить, заставить признать вину или доказать её, впоследствии изолировав супостата, во благо спокойствия общества. Душевные страдания самоубийцы Исайчев старался не принимать близко к сердцу, но для этого его не должно было быть, этого самого сердца, а у Михаила оно было большое, способное любить и сострадать. Почти в ста случаях Исайчев находил менее кардинальный выход из сложившихся у жертвы обстоятельств, и это ещё больше расстраивало его. Такую сентиментальную нотку в характере Исайчев считал мало профессиональной. Но что поделаешь? Все мы не без изъяна.

***

Переступив порог профессорского особняка, прямо у двери Михаил наткнулся на знакомого начальника убойного отдела районного ОВД майора Константина Плетнёва. Они поздоровались и Плетнёв взмахом руки указал Исайчеву направление куда следует идти. Сам двинулся вперёд. У открытой двери ванной комнаты, остановился:

— Она там!

Исайчев вопрошающе взглянул на майора. И тот, на секунду замешкавшись, пояснил:

— Я уже видел…

— Много людей уже видело?

Плетнёв утвердительно кивнул:

— Да. Все, кто успел до прибытия старшего эксперта майора Долженко. Она приказала ждать тебя и никого не допускать.

— Все — это твои?

Плетнёв вновь кивнул, отошёл в сторону, чтобы пропустить Михаила, вслед добавил:

— Мои. Они осторожненько, ничего не трогали… Исайчев, минуя дверной проём, споткнулся. То, что он увидел, было завораживающе страшно. Оторопь брала. В отделанной белым кафелем комнате на бортике такой же белой ванны почти до краёв заполненной вишнёвого цвета жидкостью, лежала голова необыкновенно красивой женщины с размётанными в разные стороны иссиня-чёрными сосульками мокрых волос. Вода закрывала её до подбородка и казалось густой, как желе, а лицо вылепленным из гипса. Если бы не открытые глаза и не их взгляд, направленный прямо на Исайчева, можно было подумать, что на бортик ванны приклеили маску. Только на ней вместо пустых чернеющих глазниц горит удивлённый, немного растерянный взгляд небесно-голубых глаз, а на губах едва намеченная виноватая улыбка. Исайчев не мог оторвать взгляда от этого удивительного сочетания белого, красного и голубого. Смотрел заворожённо, пока кто-то не тронул его за плечо:

— Привет, майор! — это была эксперт Галина Николаевна Долженко.

В Комитете майора Долженко не только уважали, но и обожали. Сотрудники называли её «бабушкой русской экспертизы». Бабушка была в меру строга, многоопытна, а главное, защищала от гневливого шефа проштрафившихся сотрудников. Она придумывала такие причины, обеляющие провинившихся, что души не чаявший в ней начальник забирал свои грозные слова обратно. Когда-то давно, лет тридцать назад, Владимир Львович был в неё влюблён, но добиться расположения не хватило силёнок, о чём он продолжает жалеть по сей день. Защищала Галина Николаевна, конечно, не всех, а только тех, кого считала богом поцелованным трудоголиком. Любимая поговорка майора Долженко звучала так: «Кто в работе впереди, у тех орден на груди». Михаил Исайчев как раз относился к той группе людей, которую в будущем, по словам Галины Николаевны, ожидал орден, а то и два.

Исаичев встрепенулся, обернулся, недоуменно спросил:

— Галя, самоубийство без криминала? Или всё же 110-я¹?

Галина Николаевна вытянула из сумочки пачку сигарет, подпалила зажигалкой одну из них, глубоко затянулась, расслаблено-блаженно выдохнула струйку сизого дыма:

— Чистая 110 УК. Самоубивица записочку оставила. Довели её до этой крайности.

— Написала кто?

— Какой-то Лель… Фотографий не оставила, телефончиков и прочих адресочков не дала. Рекбус! Краксфорд! Вот смотрю на неё и думаю: чего она так боялась потерять? Ажно руки на себя наложила. Красавица, упакована по полной, дом — чаша до краёв, муж любящий, и вот те на… Отчего перестала дружить с головой? Влюбилась? Зрелые бабёнки горько переживают неудачи в любви…

Исайчев усмехнулся:

— Романтик ты у нас, Галина Николаевна. Волосы на голове в седую кудель, а всё в любовь до гроба веришь.

— Эх, Мишаня, — вздохнула Долженко, — без солнышка нельзя пробыть, без милого нельзя прожить… Дура она… Жить надо, хоть бы из любопытства.

Галина Николаевна придавила о подошву ботинка загоревшийся фильтр сигареты и бросив его в сумку, вновь достала пачку. Увидев вопросительный взгляд Исайчева, пояснила:

— Сумка старьё, не берегу. Зато всё своё ношу с собой. Не сори и не сорим будешь!

Исайчев потянул ноздрями воздух. От эксперта пахло дровами, печью и жареными сосисками:

— Майор, ты, небось, сюда прямо с пикника прибыла?

— Нет, — сосредоточенно высматривая в пачке заныканную после утреннего кофе половинку сигареты, сообщила Долженко, — на происшествии за городом отиралась, а что?

— Потерпевшие бараний шашлык жарили?

— Ты чего пристал, потерпевшие в реке утопли.

— Отчего пахнешь костром, будто на даче была?

Не найдя заначки, Галина Николаевна достала целую сигарету, закурила:

— Не хрена не была. Уже года три. Бегаю, как гончая собака от трупа до трупа. Пятки горят. Пятками горелыми от меня пахнет! И не бараньими, а конскими…

— Это ещё почему? — не понял Исайчев.

— Потому что я больше конь, чем овца. Ты, Мишаня, голодный, что ли?

— Есть немного, — грустно отозвался Исайчев, — не успел позавтракать…

— Иди в гостиную там свёкор и муж. Муж сидит, икает…

— Икает?

— Он с тех пор как в ванной обнаружил свою супругу, так и икает. Записку ему прочесть позже дали. Сам не увидел. В прострации был. Прочёл и сразу в туалет. Целый час не выходил. Медвежья болезнь одолела. Я плетнёвских оперов под дверью поставила, чтобы слушали… Не дай бог… Утонуть не утонул бы, а вздёрнуться мог… Там в гостиной ещё его отец. Мужик кремень. Ходит, на всех покрикивает. Попроси его кофием тебя угостить. Может, сжалятся…

— Ты закончила здесь?

— Не совсем. Тебя ждала. — Долженко вынула из чемоданчика записку в целлофановом пакете и тростниковую дудочку. — Записку прочти. Дудочку на кровати самоубивицы нашли. Муж говорит, раньше её не видел.

— «Меня убил Лель. Прости Пётр», — прочёл через целлофановую плёнку Исайчев и, вернув пакет эксперту, взял из её рук другой с дудочкой. Повертел, разглядывая:

— Помнишь, Галя, детскую книгу «Путешествие Нильса на диких гусях»? В ней мальчик играл вот на такой тростниковой дудочке и завёл в пропасть целую стаю крыс.

— Нашего мальчика звали по-другому — Лель. Он из другой сказки, — Долженко вновь затушила привычным движением фильтр сигареты и, виновато поглядывая на Исайчева, вновь полезла в сумку за следующей. — Не накуриваюсь, когда нервничаю… Чего только не делала, даже тряпку антиникотиновую на руку приклеивала — не помогает!

— Ну-ка брось! — рявкнул Михаил. — В ящик сыграть хочешь? Третью уже смолить собираешься. Сдохнешь так. Ты не на то место тряпку клеила, надо было на рот.

— Не шуми, Мишань! — на шаг отступив от Исайчева, попросила Долженко, — эта здесь последняя…

— Здесь?! — озлился Исайчев, — Так, ты сейчас уезжаешь! В своей норке опять смолить будешь? Когда сделаешь экспертизу?

Долженко вопросительно взглянула на майора:

— Я что, пластырь не туда клеила? Ты говоришь на рот? И что это даст?

— Некуда будет вставлять сигарету… — хмыкнул майор.

— А-а-а ты в этом смысле? А есть как? Его на двадцать четыре часа ставят — иначе бесполезно. Эдак я схудну… Обвисну… Не молодая уже, — с серьёзным выражением лица ответила Галина Николаевна и, прикуривая следующую сигарету, бросила, — хватит ржать, давай работать! Отпечатки пальчиков отработаю, позвоню. Могу только пальчики… Больше ничего не нашла.

Исайчев вгляделся в темноту длинного коридора, спросил:

— Куда идти? Где здесь гостиная? Дверей-то! Чёрт их разберёт… Кстати, почему нервничаешь? Чего вдруг? Случилось что?

Долженко, вытянув руку вперёд, грустно произнесла:

— Ты же её видел в ванной… Красота какая… Сердце щемит от жалости. Иди уже… Первый поворот налево или, может, направо. Муж там. Свёкор там. Я на воздух ушла. Сейчас дождусь пока воду спустят, ещё раз осмотрю её и домой, — она энергично зашагала в направлении парадного входа.

— Сердце дома надо оставлять, когда на происшествие едешь, — крикнул ей вдогонку Михаил.

— Так я не сердцем, я нервами нервничаю, — не оборачиваясь, ответила Долженко, — «следакам» положено физиологию знать, охламон!

Исайчев пошёл по лучу коридора, озираясь на закрытые двери и бормоча под нос:

— Вот, а моя жена говорит сердцем…

Поворот оказался только направо и, выполнив его, перед глазами Михаила открылась необъятных размеров гостиная с застеклённой от пола до потолка внешней стеной. Мебель гостиной строгих геометрических форм в чёрно-серых тонах со вставками пластика и хромированного металла, витиеватый рисунок белого глянцевого потолка в точности повторяющий рисунок чёрного напольного покрытия, навели Михаила на мысль, что придётся иметь дело с крайне закрытыми людьми. Как-то не вязалось добродушие и открытость с имеющейся обстановкой гостиной. Оценив её и плотные тяжёлые занавеси для декорирования оконных проёмов, возникшая в голове Исайчева мысль укрепилась.

«Ох, не люблю такие помещения, — подумал Михаил, — так и кажется, что непременно появится Дарт Вейдер. Для меня Иванушка на печке всё же ближе. Как же здесь мог появиться Лель? Он явно герой не этой сказки…»

— Проходите!

Исайчев услышал строгий голос. Он шёл из глубины чёрного велюрового кресла. Оно стояло в затемнённом углу комнаты и только вглядевшись, Михаил заметил выступающее из его прямоугольной спинки лицо мужчины, обрамлённое седыми волосами. Само тело, одетое в чёрный костюм и такую же водолазку, терялось в его мягких глубинах. Рядом с креслом, подвешенный за ручку, притулился светлого дерева бадик.

— Вы следователь Исайчев?

— Так, точно. Я есть он.

Мужчина встал, протянул для приветствия руку. Пожатие было жёстким, железным:

— Владислав Мизгирёв — свёкор Сони. Отец её мужа Петра. Вы всё уже видели? Присаживайтесь… Она ещё там? Михаил присел в кресло напротив.

— Нет. Её увезли…

— Куда?! — всполошился хозяин.

— Владислав? — решил уточнить Исайчев.

— Иванович, — поспешил добавить Мизгирёв, — а похороны?

— Владислав Иванович, есть порядок. Это не совсем самоубийство…

Мизгирёв вскинул пучкастые брови, не дал Михаилу закончить фразу:

— Вы думаете это убийство?

Исайчеву показалось, что на губах собеседника сверкнула и тут же погасла улыбка. Михаил пояснил:

— Софья оставила записку, в которой обвинила пока неизвестного следствию человека в доведении её до крайности. Посему здесь просматривается уголовная статья. Мы обязаны случившееся расследовать и отдать злодея под суд…

Владислав Иванович вернулся в кресло, обмяк:

— Я всё же надеялся, что она не сама. Соню уже не вернёшь, но мне было бы легче, если она… Если её… — мужчина закрыл лицо ладонями, тяжко вздохнул. — Я говорю глупости… Но вы поймите…Это так страшно если она сама…

— Папа!

Окрик стеганул старика и тот, лихорадочно вытирая щёки и глаза, затряс головой:

— Простите я сейчас… Сейчас…

Михаил обернулся.

«Вот и Дарт Вейдер!» подумал он усмехнувшись.

Человек, стоящий на пороге гостиной, был одет так же, как и его отец в чёрное. Только на голове не было ни волосинки, а лицо казалось вытертым меловой тряпкой. Он протянул руку и так с протянутой рукой дошёл до кресла Михаила:

— Профессор Петр Мизгирёв. У вас есть ко мне вопросы? — он постоял рядом с креслом отца и, дождавшись, когда тот переместится на диван, сел на его место.

— Вы читали предсмертную записку жены?

Мизгирёв кивнул.

— Вы знаете кто такой Лель?

— Да, конечно. — профессор поморщился, — Это Игнат Островский. Наш с Соней общий друг, однокашник.

— У вас есть его адрес? Где его сейчас можно найти?

— На кладбище! — срываясь на петушиный крик, выплеснул Мизгирёв. — Он уже больше семнадцати лет лежит в могиле на Воскресенском кладбище…

Михаил снял очки, протёр платком стёкла и, помассировав указательным пальцем переносицу, водрузил их обратно:

— Давайте по порядку, — сказал он спокойным голосом.

— Давайте! — икнул профессор.

Примечания

1

УК РФ, Статья 110. Доведение до самоубийства. Наказывается лишением свободы на срок от восьми до пятнадцати лет