Замысел и промысел, или Кто не играет в кости. Часть 2

Александра Птухина, 2012

Волшебство, превращения и таинственный человек в чёрном. Всё только начинается!

Кафедра ведьмовства и алхимии располагалась в дальнем крыле университета и занимала, как считали все магистры, лучшие комнаты. Откровенно говоря, Майнстрем не понимал, чем вызвана эта убеждённость коллег. Всякий раз, проходя через длинную анфиладу, ведущую к кафедре, магистру Щековских казалось, что с каждым шагом своды опускаются всё ниже, словно давили. Да и окна, такие высокие и светлые в начале пути, становились как будто у́же и темнее к концу. В этом крыле не было аудиторий, а потому и не было слышно весёлой кутерьмы, шарканья стоптанных сапог или шуршания страниц пергамента, всего того, что обычно наполняет жизнью строгие холодные стены учебных заведений. Только гулкое эхо собственных шагов сопровождало магистра.

Тяжёлая дубовая дверь глухо простонала и нехотя подалась. Только войдя внутрь, Майнстрем понял, чему завидовал весь преподавательский состав университета. Нигде ещё магистр Щековских не видел таких высоких сводчатых потолков, которые поддерживались массивными каменными колоннами, украшенными причудливой лепниной. Теперь, когда солнце уже клонилось к закату, зал (назвать это комнатой Майнстрем просто не смог бы) был залит мягким тёплым светом, украшавшим половицы повторениями витых кованых решёток окна.

Обстановка кафедры была подобрана со вкусом, а расставлена с таким умом и расчётом, что магистр как и всякий небогатый человек, презиравший роскошь и излишества, поймал себя на мысли, что и сам не отказался бы от такого огромного письменного стола, кресла, словно приглашавшего присесть, массивного серебряного подсвечника с предусмотрительно приставленной к нему серебряной же пепельницей… Всё до малейшей мелочи говорило о тонком вкусе, практичности и педантизме бывшего своего хозяина.

Но безмятежный когда-то порядок, словно мухи, налипшие на только что вымытое оконное стекло, нарушали следы пребывания чужаков.

Так, по полу были рассыпаны многочисленные листы пергамента, раскрытые книги, какие-то колбочки и пузырьки, а также камни, кристаллы, перья, свечи, связки засушенных растений, разбитая масляная лампа, дощечка для письма, кусочки мела и ещё целая куча всевозможного хлама, перечисление которого заняло бы не одну страницу.

«Да… — с горечью подумал Майнстрем. — Такое ощущение, что Тамнос Диктум не разбирал архивы, а обживался тут! Ну, и как прикажете систематизировать этот бардак? А ещё и это поручение верховного магистра… И о чём же он всё-таки просил? Хорошо бы вспомнить…»

Магистр, вероятно и дальше стоял бы посреди комнаты, погружённый в свои невесёлые мысли, если бы не тяжёлая завесь на боковом окне, внезапно сорвавшаяся с петель и рухнувшая на пол. Подняв клубы пыли, она обнажила великолепный вид, а заодно заваленный всякой всячиной подоконник.

— Готов об заклад биться, что и на подоконнике похозяйничал магистр Диктум! Вот дьявол! — не сдержался Майнстрем.

— О, господин Щековских, я бы не поминал это имя в данном месте и в данное время суток!

От неожиданности магистр изящной словесности едва не подпрыгнул. В дверях за его спиной стоял магистр растениеводства.

— А, это вы, магистр Сомниферум! Не ожидал вас увидеть тут. Вы…

— Напугал вас? Простите великодушно! Хотел узнать, как вы себя чувствуете после вчерашнего. Признаться, вы изрядно напугали нас с Диподикарием, поэтому я оставил Боламбри подежурить у вашей постели. Надеюсь, он не сильно докучал вам?

— Благодарю за заботу, Папавер, сегодня я чувствую себя отлично. А Боламбри… Что ж, думаю, мы с ним найдём общий язык. Когда-нибудь…

— Он славный малый, Майнстрем. Хотя и не всегда умеет придержать свой прыткий язык. — улыбнулся в ответ Папавер. — Да ещё эта его манера выражаться… Возможно, под вашим чутким присмотром он научится излагать свои мысли без всех этих «типа» и «как бы»!

— О, Папавер, — смутился Майнстрем. — Некоторое время назад я получил великолепный урок того, как не стоит поучать людей. Кроме того, я заметил, что он не всякий раз такой косноязычный. Вчера ночью он, например, рассказывал про обрядовые песнопения и делал это весьма грамотным и, я бы даже сказал, изысканным слогом.

Сомниферум вопросительно посмотрел на Майнстрема.

— Вы говорили об обрядовых песнопениях с Боламбри?

— Да.

— Ночью? — поднял одну бровь Сомниферум.

Только теперь магистр понял, как сомнительно прозвучало всё им сказанное, и густо покраснел:

— Ну да. А теперь, я бы хотел…

— Хотели приступить, наконец, к поручению магистра Триангулюра, и заняться архивами? — поспешил сменить тему Сомниферум.

— В общем-то, да. Времени мало, а работы, как видите, очень много.

— На мой взгляд, вы выбрали не самое удачное время.

— В каком смысле, магистр?

— Как вам сказать, коллега… — Папавер Сомниферум приобнял Майнстрема за плечи. — Я человек практичный и не подвержен глупым суевериям и страхам, но всё-таки это кафедра ведьмовства и алхимии. Вы меня понимаете?

— Пока нет, — честно признался Майнстрем.

Папавер закатил глаза.

— Как бы выразиться яснее?.. Сейчас вечер, вы помянули нечистого, а это кафедра ведьмовства и алхимии… Кто знает, какие ритуалы отправлял тут бывший господин инквизитор его Величества?

Майнстрем вопросительно уставился на Папавера.

— Да что с вами, в самом деле?! — не выдержал магистр Сомниферум. — Вы поминаете нечистого в стенах кафедры ведьмовства! На закате солнца! И вы совсем не опасаетесь?

— Чего я должен опасаться?

— Не чего, а кого… — почти шёпотом подсказал Папавер.

— Вы удивляете меня, магистр! — усмехнулся Майнстрем. — Я-то всегда считал, что на вашей кафедре растениеводства верят исключительно в науку, а не во что-то подобное.

— Вы, в самом деле, так считаете? — магистр испытующе взглянул на Майнстрема. — Я, юноша, видел такое, что объяснить иначе как чарами невозможно. Одна жаба с кафедры врачевания умирала трижды…

— И это только в вашем присутствии! — из-за спины Папавера появилась изящная фигура магистра врачевания Сертуса Праера. — И я не стану даже рассказывать, что вытворяли с несчастной тварью мои студенты… Добрый вечер, магистры!

— Добрый! — сказал Майнстрем.

— Вот уж точно, помяни чёрта, и он тут как тут… — едва слышно отозвался Папавер, отводя взгляд.

Сертус Праер последних слов, по всей вероятности, не слышал, потому что как ни в чём не бывало, обратился к Сомниферуму:

— Что же вы, Папавер? Пугаете впечатлительного юношу? Ай-яй-яй!

— Не пугаю, Сертус, а только предостерегаю.

— Бросьте, коллега! Ваш пример с жабой не выдерживает никакой критики. Не ожидал такого от вас! Кому, как ни вам знать о бодрящих свойствах отдельных веществ, а? — Праер лукаво подмигнул магистру растениеводства и едва уловимо усмехнулся в бородку.

— Но, кому как ни тебе, Сертус, знать, что есть в этом мире вещи, непостижимые человеческим разумом, вещи неподвластные человеческой воле и несоразмерные человеческим силам…

— Успокойтесь, коллеги! Как бы то ни было, «в начале было слово…», — попытался примирить магистров Майнстрем. — В любом случае, я не подвержен суевериям и пустым опасениям.

— Что ж, — вздохнул Папавер, — по крайней мере, я сделал всё, что было в моих силах. А теперь, позвольте вас покинуть, коллеги. У меня семинар через четверть часа.

— Смотрите, Папавер, не увлекайтесь практическими опытами слишком, а то верховный магистр Триангулюр снова будет недоволен! — крикнул ему вдогонку магистр Праер, провожая Папавера лукавым взглядом.

— Не обращайте внимания на его слова, юноша, — обратился он к Майнстрему, когда фигура магистра Сомниферума скрылась в полумраке лестничного пролёта. — Папавер ещё со студенческой скамьи отличался излишней мнительностью. Уж я-то это точно знаю, ведь мы когда-то учились с ним вместе.

— В самом деле? А я полагал, что он всегда был на кафедре растениеводства.

— Ничего подобного! — Махнул рукой Сертус. — Он сбежал туда после одного конфуза. Вам, должно быть, известно, что по характеру занятий нашей кафедры врачевания всем студентам однажды приходится иметь дело со смертью. И вот, вскрыв свою первую крысу, Папавер сначала пропал на неделю, а потом и вовсе ушёл с кафедры. Позже он рассказывал всем, что ему не давала покоя «душа несчастного животного»! Глупо. Очень глупо. Тем более что он подавал определённые надежды.

— Но почему же глупо, Сертус? Я хоть и не верю в мистику и всё такое, но тоже думаю, что у всего сущего есть душа.

— Ерунда. Физиология, инстинкты и механика, наконец. Всё в живом существе можно объяснить, опираясь на эти столпы. А душа… нет никаких доказательств её присутствия в организме.

— Но как же тогда искусство, дружба, любовь? Это не физиология, не механическая работа, это работа души, — возразил Майнстрем.

— Да не уже ли! Вы не шутите? — усмехнулся Сертус.

С минуту оба, не мигая, глядели друг на друга.

— А впрочем, вы очень любопытный собеседник, магистр Майнстрем! — воскликнул, наконец, Сертус. — Давайте продолжим наш разговор в «Голодном селезне» вечером? У вас ведь нет лекций сегодня?

— Нет, но…

— Вот и славно! — перебил Майнстрема Сертус. — Жду вас там в десять, хорошо?

— А как же?..

— Архивы? Они не сбегут. Итак, до встречи в «Голодном селезне», магистр!

Майнстрем ещё некоторое время стоял в дверях. Бардак не предвещал ничего мало-мальски интересного, зато практически гарантировал слезящиеся от пыли глаза. Вполне возможно, магистр Праер прав, и до завтрашнего утра ничего не изменится. А сейчас он ещё успеет добраться до дома, сменить костюм и к десяти часам будет в «Голодном селезне» при полном параде… Вот только надо бы сначала заглянуть к себе и проконтролировать Боламбри. Впрочем, какая разница! Этот оболтус в любом случае опять валял дурака и ничего не разобрал… Всё приходится делать самому! Всё самому!.. Но пара часов ещё есть, а значит, можно хотя бы начать.

Магистр Щековских критически оглядел кафедру ведьмовства и приступил к работе. Первым делом он решил разложить книги. Чего тут только не было! И трактаты по зельеварению, и труды древнейших алхимиков, и странные фолианты, обтянутые кожей и отделанные то ли зубами то ли когтями неизвестных магистру животных (раскрыть эти книги Майнстрем так и не решился), и атласы, описывающие разных невероятных чудовищ (в этот раз Майнстрем не смог удержаться и, кстати, отметил, что описание грифона было довольно правдоподобным).

Когда в углу кабинета уже высилось несколько солидных стопок, дело дошло и до отдельных пергаментов. Судя по всему, это были выпавшие страницы. По началу, магистр обходился с ними довольно бесцеремонно: если была картинка с растением — в книгу по растениеводству или зельеварению (выбор основывался на том, которая из книг лежала ближе), мифическое чудище — в атлас, описание эксперимента — ему самое место в алхимическом трактате (там сами разберутся!). Куда хуже стало, когда листы с картинками закончились. Тут уж, хочешь — не хочешь, а будь добр прочесть, чем Майнстрем и занялся.

«Семя же следует размочить в воде и опустить…» — это в зельеварение. «…Встать лицом к закату и произносить…» — к заговорам. «…Буру же следует добавлять по одной унции в воду, всякий раз помешивая, дабы растворилось…» — это в справочник алхимика. «…Лапки лягушки не должны быть слишком жилистыми, иначе бульон…» — ??? То есть «бульон»?! А что, где-то тут была поваренная книга?..

Увлечённый чтением, Майнстрем и не заметил, как за окном стало темнеть. А тут ещё этот листок. Он не был похож на страницу книги, и, вероятнее всего, Майнстрем выбросил бы его не задумавшись, если бы его внимание не привлекли ровные строки аккуратных замысловатых завитков. Несомненно, кто-то очень старательно выводил каждый символ. Магистр нацепил очки, но от этого стало только хуже — знаки запрыгали и заплясали на строках, словно так и норовили свалиться с пергамента.

Лампа! Ну, конечно, он же видел где-то тут масляную лампу! Магистр Майнстрем пошарил по полу и тут же отдёрнул руку. Осколок разбитой колбы впился в палец, и на пол упало несколько капель крови.

— Вот, чёрт побери… — магистр спешно нащупал платок, обмотал им палец и с удивлением почувствовал, как что-то оттянуло опустевший, как ему думалось, карман мантии.

Огниво? Майнстрем повертел его в руках. Магистр даже не предполагал, откуда оно взялось, но появление его было очень кстати, потому что на столе в серебряном подсвечнике он уже давно приметил огарок большой чёрной свечи (не то чтобы Майнстрем хотел её присвоить, но свеча, вне всяких сомнений, пригодилась бы ему, когда он засиживался у себя в кабинете). Кресало высекло искру, обрывок трута задымил и, отплёвываясь искрами, разгорелся. Свеча чадила и потрескивала, а запах, исходивший от неё, едва ли можно было назвать приятным. Магистр поднёс пергамент к свету и вслух прочёл:

— «Ик проседанто эх. Ту квелли кнехт миа альтиде. Рохо поствиво, фод ун». Белиберда какая-то… — Майнстрем подул на свечу, но пламя, словно не желая покидать насиженное место, метнулось, лизнуло обрывок пергамента и тот, мгновенно вспыхнув, осыпался на пол пеплом. — Вот ведь дьявол! Только пожара мне не хватало! Снова…

Пламя свечи вспыхнуло ярче, колыхнулось, и по стенам поползли тени. В комнате стало очень холодно. Заворожённый, Майнстрем даже не сразу заметил, как остатки воска стекали на пол, магистр стоял неподвижно и наблюдал, как тени становятся всё отчётливей, они сгущаются, словно сплетаясь в клубок. Последняя капля свечного воска обожгла пальцы, магистр отбросил огарок и…

— Приветствую тебя, мой смертный раб! Я явился, чтобы ты покланялся мне!

Майнстрем только хлопал глазами, зажимая пораненный палец.

— Ну же! Трепещи передо мной! Я жду и внемлю твоим мольбам о пощаде.

— Эй, откуда ты взялся, малыш, а? — Майнстрем схватил за шкирку крохотного чёрного котёнка.

— Трепещи передо мной, презренный раб!

— Ой, как же забавно ты мяукаешь! — умилился Майнстрем.

— Болван! Немедленно пади ниц перед…

— Ах ты, маленький шалунишка! Кусаться? Кусаться, да? — магистр почесал тёплое брюшко, не обращая внимания на протесты пушистого комочка. — Ты сбежал от магистра Сертуса Праера, да? Вот и правильно! Конечно, ты не крыса, но кто знает, какие ещё опыты он задумал?

— Повинуйся мне, ничтожный раб! Я устал и голоден! Ты должен накормить меня!

— Ах, как же ты жалобно мяукаешь. Ты, наверное, голодный? Не бойся, маленький, я заберу тебя отсюда, — магистр, оглянулся опасливо, словно воришка. — Тут тебе нечего делать. Да и бардак такой кругом… — и, сунув котёнка за пазуху, Майнстрем поспешил прочь.

На свою кафедру он решил не возвращаться, отложив очередное разочарование на утро. (Вне всяких сомнений, Бола опять увлёкся чтением, и на кафедре царил полный бардак! А он, как известно, может и подождать!) Сейчас же все мысли магистра были заняты только тем, как бы незаметно пронести котёнка мимо всевидящих глаз госпожи Ганны, его квартирной хозяйки, особы крайне вздорной и внимательной (по крайней мере, по части платы за постой).

Майнстрем был уже на парадной лестнице университета, когда услышал за спиной сухой немного скрипучий голос.

— Магистр Щековских? Это вы? Разрешите попросить вас заглянуть ко мне на пару слов.

За спиной Майнстрема стоял университетский казначей. Это был очень тучный человек в бордовом бархатном камзоле, основной целью которого, вероятно, было не скрыть некоторые недостатки фигуры, а, напротив, подчеркнуть каждую складочку. Лицо казначея было под цвет камзола, а лежащие на плечах щёки придавали всей фигуре форму капли. Ни раз магистр мысленно добавлял этому образу окладистую бороду и в его воображение тут же рисовался гном!

— Господин Растраер? У вас ко мне какое-то дело? — спросил Майнстрем.

— Следуйте за мной, магистр, — и каплевидный гном с невозмутимым видом потёк вниз по винтовой лестнице.

Спускаясь следом за университетским казначеем, магистр изящной словесности судорожно пытался вспомнить, что ещё он разбил или испортил за последнее время и сколько это может стоить. (Пока в уме всплывало только злополучное погребальное зеркало и очередная рука богини. (Хорошо всё-таки, что от индийских культов у Тамноса на кафедре была только фигурка слона!) Оставалось надеяться, что всё это не оценят так же дорого, как первую руку богиню. Её конечность, помнится, обошлась Майнстрему в кругленькую сумму!) А ещё магистр старался прикинуть, сколько останется от его жалования к концу года и не придётся ли ему в очередной раз писать матери письмо с просьбой о некоторой сумме (естественно взаймы!).

— Магистр Майнстрем Щековских, — начал Растраер, неспешно расположившись за конторкой и надев очки, — в текущем месяце вы…

— О, господин Растраер, уверен, что это зеркало в кабинете магистра Диктума… — тут Майнстрем набрался смелости и, оторвав глаза от пола, наткнулся на холодный испытующий взгляд полузакрытых глаз казначея.

— Зеркало? Какое ещё зеркало? О чём вы, магистр Щековских? — заинтересовался Растраер.

— А вы разве хотели поговорить о не погребальном зеркале какого-то там шамана или колдуна?.. — растерялся не мгновение магистр.

— Нет. Но я с удовольствием послушаю об этом чуть позже. Если пожелаете. Итак. В этом месяце указом верховного магистра Триангулюра Эссекса вы были назначены ответственным за архивы закрытой ныне кафедры ведьмовства и алхимии. Кроме того, в связи с этим ваше жалование было увеличено на двадцать пять золотых.

Майнстрем заметно приободрился, ему даже на мгновение показалось, что он стал чуточку выше ростом.

— Да, господин Растраер. Это так, — и Майнстрем горделитво выпятил грудь.

— Я бы хотел узнать у вас, как и когда вам удобнее было бы получить надбавку, — продолжил Растраер. — Поскольку верховный магистр не отдал никаких поручений относительно этого, я счёл для себя возможным предложить вам следующий график выплат, сообразуясь с бюджетом и текущими расходами университета. Сейчас я выдам вам пять золотых серебром, остальные же выплаты будут распределены в равных частях на все последующие месяцы учебного года. Будет ли это вам удобно?

«Будет ли удобно? Удобно?!! Ещё бы!!!»

Мысли скакали в голове магистра, словно блохи, покусавшие бешеную собаку. Майнстрем всегда интуитивно чувствовал, что у всякого слова есть своя нота, своё ощущение, своё настроение, если угодно. Так, к примеру, слово долг всегда представлялось магистру чем-то тяжёлым, унылым и тусклым. И звучало так же тяжело — долг — словно камень бросили в воду. Слово же золотой всегда приятно звенело и даже немного оттягивало обычно пустой карман господина Щековских.

Куда как сложнее дело обстояло со словом сегодня. Его значение всякий раз менялось и зависело исключительно от того, с какими словами соседствовало. Нечего и говорить о том, что когда слово сегодня прозвучало из уст казначея вместе со словом золотой (пусть даже серебром), дальнейшие слова мгновенно теряли какой бы то ни было смысл. Они поблекли, как блекнет свеча при восходе солнца. Однако, не желая открывать свои истинные чувства перед казначеем, магистр принял самый независимый вид и отвечал спокойно, даже с лёгким разочарованием в голосе:

— Конечно, господин Растраер, если это удобно вам, то и мне, думаю, тоже подойдёт. Ведь деньги, в конце концов, это всего лишь деньги, а золотом или серебном… Какая, в сущности, разница?

— Болван! Тупица! Деньги — это власть! Деньги — это свобода! Деньги это всё, чего не хватает такому жалкому существу как ты!

Из-под мантии магистра раздался душераздирающий писк. Растраер внимательно посмотрел на Майнстрема поверх очков и достал из ящика своей конторки небольшой холщовый мешочек.

— Извольте получить, магистр Щековских. Тут ровно пять золотых. Серебром.

Магистр деланно небрежно взял в руки мешочек.

— Пересчитывать, пожалуй, не буду, — улыбнулся он казначею.

В ответ тот лишь проводил его до дверей усталым и немного разочарованным взглядом. Ах, как много знают о нас те, кого мы считаем всего лишь малозаметным эпизодом своей жизни. Ведь кому, как ни Растраеру было прекрасно известно, что значили эти нечаянные деньги вечно нищему магистру изящной словесности. Но, как человек мудрый, а главное, опытный, господин казначей предпочитал хранить это знание безмолвно.

Выходя из университета в весьма приподнятом настроении, Майнстрем едва не столкнулся нос к носу с верховным магистром Триангулюром Эссексом. Но, вовремя умерив шаг и постояв за колонной пару минут, господин Щековских буквально выпорхнул из университета, счастливо избежав неловкой встречи. Он всё ещё испытывал трепетный ужас, особенно, когда думал о неисполненном (и прослушанном!) поручении. А ведь верховный магистр непременно спросил бы об этом.

Однако опасения Майнстрема были напрасны, все мысли Триангулюра сейчас были заняты… выпечкой. Да-да! Даже самым достойным и уважаемым не чужды размышления о земном! В то время магистр Триангулюр размышлял, достаточно ли поднялись плюшки госпожи Дорины и не слишком ли много орехов она положила в начинку на этот раз. Был вечер среды, а значит, верховный магистр, как обычно, направлялся на кафедру теологии. Триангулюр называл это мероприятие «еженедельным отчётом».

Тамнос Диктум как обычно сидел, развалившись в глубоком кресле и вытянув ноги так, что одна из них высунулась из-под стола, потеряв по дороге мягкую туфлю, очки свалились на грудь, а парик, по всей видимости, решил, что роль подушки для него подходит куда больше, поэтому покоился под морщинистой щекой магистра.

— Тамнос, — позвал Триангулюр. — Ты спишь?

В ответ магистр теологии пошамкал беззубым ртом, немного приоткрыл глаза и, словно разочаровавшись увиденным, закрыл их снова.

— Проснись, друг мой! — верховный магистр легонько потряс его за плечо.

— Ах, это ты, Триангулюр? — Тамнос открыл мутные глаза.

— Да, друг мой, а ещё я принёс плюшки, которые испекла для нас Дорина, и совершенно замечательный чай от господина Папавера. Как уверял меня Сомниферум, этот чай буквально творит чудеса!

— Снова чай? Ты всё ещё надеешься? — магистр Диктум нащупал туфлю и вернул парик на положенное место. — Я признателен тебе за заботу, но ты же знаешь, мой трут почти сотлел.

— Бога ради, не будем об этом, Тамнос. — отмахнулся верховный магистр, присаживаясь в кресло. — Давай лучше наслаждаться чудесным сбором и свежестью выпечки. Ну и сыграем в кости, если ты, конечно, не против. Уверен, что на этот раз мне всё-таки удастся…

— Сегодня раскололось зеркало, Триангулюр. Погребальное зеркало шамана.

— Я не верю в приметы, Тамнос. А, кроме того, я же просил тебя… — запротестовал верховный магистр.

— Я знаю, Триангулюр, почему ты запретил мне копаться в архивах кафедры ведьмовства, — перебил его магистр Диктум. — Но то, что должно произойти, — неизбежно. Глупо этому противиться.

Верховный магистр заметно помрачнел, поднялся, а в голосе его зазвучали привычные грозовые нотки:

— Я не понимаю, как тебе удалось уговорить меня в первый раз! Ведь было же ясно, что из всего архива кафедры тебя интересует только этот проклятый пергамент!

Тамнос Диктум шумно отхлебнул чай и хитро прищурился:

— Я не уговаривал тебя, Триангулюр. Ты проиграл мне в кости! Помнишь?

— Не важно, Тамнос! Это было ошибкой, и я её исправил! Кроме того, я более чем уверен, что этот разгильдяй Щековских запихнёт заклинание в какую-нибудь книгу или выкинет на свалку. В любом случае, думаю, тебе ничто не угрожает.

— Я на твоём месте не был бы так уверен, — усмехнулся магистр Диктум. — Тем более что погребальное зеркало расколол именно он! Знаешь, всего лишь задел его и — бац! Мне даже обидно стало, ведь я в своё время так старался, чем только не колотил его, и ничего! Это знак! Я уверен! А тебе пора смириться с тем, что всё, что должно случиться, произойдёт. Так или иначе. Вот только зря ты решил впутать в эту историю несчастного юношу. Он только усложнит всё дело.

— Ты про Майнстрема Щековских? Знаешь, с его способностями портить всё, к чему ни прикоснётся…

— Ты всё-таки думаешь, у тебя есть шанс? — снова усмехнулся Диктум.

— Надеюсь… Да, я надеюсь, Тамнос, — верховный магистр вздохнул и как-то по-детски виновато посмотрел на друга. — Мне остаётся только надеяться. Я не хочу отпускать тебя.

Конец ознакомительного фрагмента.